в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак привычно запел:
– «Эхх!..»
– Слушай! – скомандовал Черноярец.
«Не великой там огонюшек горит…».
Разом дружный удар веслами; легли вдоль бортов.
«То-то в поле кипарисный гроб стоит…».
Еще гребок. Все струги подстроились к головным.
«Во гробу лежит удалый молодец…» –
бодро ведет голос; грустный смысл напева никого не печалит.
Степан на корме последнего струга. Часто оборачивается.
Далеко сзади косым строем растянулись тяжелые струги астраханцев. Гребцы на них не так дружны – намахались от Астрахани.
«Эхх!..
Ты беги, мой конь, к моему двору.
Ты беги, конь мой, все не стежкою,
Ты не стежкою, не дорожкою…».
– Бегим, диду?! – с нехорошей веселостью громко спросил Степан.
– Бегим, батька, – откликнулся дед-рубака.
Степан опять оглянулся, всматриваясь вдаль, прищурил по обыкновению левый глаз…
– Бегим в гробину, в крест… Радуются – казаков гонют. А, Стырь? Смеется воевода!..
– А не развернуться ли нам?! – воскликнул воинственный Стырь, чутьем угадавший, что атамана одолевают сомнения. – Шибко в груде погано – не с руки казакам бегать.
Степан не сразу ответил:
– Нет, Стырь, не хочу тебя здесь оставить.
– Наше дело, батька: где-нигде – оставаться.
– Не торопись.
– Дума твоя, Степан Тимофеич, дюже верная, – заговорил молчавший до того Лазарь Тимофеев. – Бывало у казаков: к царю с плахой ходили. Ермак ходил…
– Ермак не ходил, – возразил Степан. – Ходил Ивашка Кольцов.
– От его же!
– От его, да не сам, – упрямо сказал Степан. – Нам царя тешить нечем. И бегать к ему кажный раз за милостью – тоже не велика радость.
– Сам сказал даве…
– Я сказал!.. – повысил голос Степан. – А ты лоб разлысил – готовый на карачках до Москвы ползти!
Гнев Разина вскипал разом. И страшен он бывал в те минуты: неотступным, цепенящим взором впивался в человека, бледнел, трудно находил слова… Мог не совладать с собой – случалось. Он встал.
– На!.. Отнеси заодно мою пистоль!.. – Вырвал из-за пояса пистоль, бросил в лицо Лазарю; тот едва увернулся. – Бери Стеньку голой рукой! – Сорвался с места, прошел к носу, вернулся. – Шумни там: нет больше вольного Дона!.. Пускай идут! Все боярство пускай идет! Казаки им будут сапоги лизать!
Лазарь сидел ни жив ни мертв: черт дернул вякнуть про царя! Знал же: побежали от царева войска – не миновать грозы: над чьей-нибудь головой она громыхнет.
– Батька, чего ты взъелся на меня? Я ж хотел…
– В Москву захотел? Я посылаю: иди! А мы грамоту сочиним: «Пошел-де от нас Лазарь с поклоном… мы теперь смирные. А в дар великому дому посылаем от себя… одну штуку в золотой оправе – казакам, мол, теперь ни к чему: перевелись. А вам-де сгодится: для умножения царского рода».
– Батька, тада и меня посылай, – сказал Стырь. – свой добавлю.
На переднем струге астраханской флотилии стояли, глядя вперед, князь Семен Львов, стрелецкие сотники, Никита Скрипицын.
– Уйдут, – сказал князь Семен негромко.
– Отдохнули, собаки!
– Куды ж они теперь денутся?
– В Торки уйдут… Городок возьмут, тада их оттудова не выковырнешь. Перезимуют и Кумой на Дон уволокутся.
– А не то к шаху опять – воровать.
– Им теперь не до шаха – домой пришли, – задумчиво сказал князь Семен. – У их от рухляди струги ломются. А в Тырки-то их отпускать не надо бы… Не надо бы. А, Микита?
– Не надо бы.
– Не надо бы… – опять молвил в раздумье князь Семен. – Не угрести нам за ими. Нет, Микита, бери кого-нибудь – догоняйте. Отдать грамоту, а сам ничегошеньки не сули. Не надо. Пусть зайдут в Волгу – там способней разговаривать.
– Спросют ведь: как, что?
– В грамоте, мол, все написано. «Царь вам вины ваши отдает – идите». С богом, Микитушка.
Через некоторое время из-за переднего струга астраханцев вылетела резвая лодочка и замахала в сторону разинцев. С княжьего судна бухнула тяжелая пушка. Флотилия стала.
Степан, услышав пушечный выстрел, вскочил.
– Лодка! – сказал рулевой. – Те стали, а лодка нам вдогон идет.
– Ну-ка, обожди, – велел Степан. – Послы?..
Перестали грести.
– Пальни из какой погромче! Сенька, дуй к Черноярцу – пускай кучней сплывутся. Одеться всем!
В разинской флотилии началось приготовление к встрече с послами. Ахнула большая пушка. Передние струги развернулись и шли к атаману.
Казаки одевались; на каспийской воде зацвели самые неожиданные краски. Заблестело у поясов драгоценное оружие – сабли, пистоли. У Степана на боку очутился золотой пернач, нож, гнутый красавец пистоль.
– Веселей гляди! – слышался звучный голос Степана. – Хворых назад!
Лодочка с послами все скользила и скользила по воде. Солнце было как раз между лодочкой и стругами Стеньки. И оно медленно опускалось. Лодочка торопилась…
И вот солнце опустилось совсем; на воде остался кровяной след. Лодочка заскользила по этому следу. Пересекла, подступила к атаманову стругу. Несколько рук протянулось с баграми – придержали лодочку. Послов подняли на борт.
– «…Чтоб шли вы с моря на Дон, – читал Никита Скрипицын Разину и его есаулам. – И чтоб вы, домой идучи, нигде никаких людей с собой не подговаривали. А которые люди и без вашего подговору учнут к вам приставать, и вы б их не принимали и опалы на себя не наводили…».
Степан покосился на есаулов.
– «…И чтоб вы за вины свои служили и вины свои заслуживали…».
– Читай ладом! – обозлился Степан. – Задолбил: «служили, заслуживали»!..
– Здесь так писано! – воскликнул Никита и показал Степану.
– Чти!
– «А что взяли вы людей понизовых и животы многие, и то все б у вас взять и отдать в Астрахани». Дальше тут вам царь велит…
Московский Кремль.
Торжественный, громадный, цветастый праздник – сбор на соколиную охоту. Думные дворяне, стольники, бояре, окольничьи, сокольники… Все пылает на них – все в дорогих одеждах, выдаваемых в таких случаях двором. Даже кречеты на перчатках сокольников (перчатки с золотой бахромой) и те с золотыми кольцами и шнурками на ногах.
Нет еще главного «охотника» – царя Алексея Михайловича, «рожденного и воспитанного в благочестии» (так он сказал о себе на суде Вселенских Патриархов).
Вот вышел и ОН… В высокой собольей шапке, в девять рядов унизанной жемчугом. Нагрудный крест его, пуговицы и ожерелье – все из алмазов и драгоценных камней. Бояре и окольничьи с ним – в парчовых, бархатных и шелковых одеяниях.
Путь от Красного кольца до кареты устлан красным сукном. Царь проследовал в
