— Зейд?!
Точилина хотела побежать навстречу.
«Вернулась, значит, вернулась!»
Но овладела собой и степенно пошла навстречу подруге.
— Точилина! — тихо воскликнула Зейд.
— Зейд!..
...На собрании студентов-практикантов Зейд рассказала обо всем, что было с ней, и чем все кончилось.
Когда пограничники отправились в указанное ею место, они не сразу обнаружили Посевина. Без отдыха, обезумев, кружил он по скалам, разыскивая свою пещерку.
Борейчук в палатке умирал от голода. Посевин как-то застрелил барана и этим бараном они питались. Однако от дальнейшей охоты золотоискатель отказался. Борейчук решил уйти, но провизии не было, а охотиться он не умел.
Относительно посевинских сокровищ предполагали, что сокровища были, но погибли вследствие землетрясения, может быть, маленького, частичного, однако достаточного для того, чтобы переместить несколько пластов земли и обрушить нагромождения скал.
Уже поздно вечером студенты вышли из красного уголка. Ночь была темна и звездна.
Поразительно много было звезд. Точилина подняла голову. Один безграничный мир!
«Каков мир!» — подумала она.
Зейд остановилась рядом. Океан после тайфуна присмирел, во всяком случае грохот прибоя был гораздо мягче. Или, быть может, это люди уж привыкли к его грохоту?
Точилина сказала:
— Я всегда думала про тебя, даже когда это случилось, что ты не могла... Я не могла себе представить, чтобы ты пошла за золотом ради самого золота: взять его и положить в свой карман.
Кажется, вожделенная цель была близка. Награда фирмы могла быть или непосредственно денежной, или повышением по службе. Все было хорошо.
В отдельном бараке под надежной охраной сидели Бункицы, Юмено, Урасима, Кашино, Камура и еще трое.
«Старик и мальчишки хотели тягаться со мной, — думал Козару. — Да, я очень умный, решительный человек, я добьюсь своего. Завтра ночью поход. Начальник штаба господин Зиро заранее погрузит на быстроходный катер все нужное для операции. Шесть отборнейших рыбаков готовы к совершению подвига. Что старик со своим вонючим профсоюзом? Ц...хо-хо! На Внутреннем море я буду иметь виллу, а не ты. Ты будешь гнить в угольной яме, потому что я — удачливый, умный, а ты — глупый, тупой старикашка».
Настало завтра. Козару обошел тюрьму, приложил глаз к стеклу. Арестованные валялись на нарах, делая вид, что спят, но Козару не обманешь. Козару отлично знал, что это не сон, а тягостное оцепенение.
Шима дежурил у трапа.
— Все на местах?
— Все, господин командующий.
Катер рванулся в темноту. Напряженная, но недолгая драка с барами, и вот великолепная мерцающая прохладная степь, такая приятная для разгоряченного мыслями человека. Водяной конь описывал большую дугу с таким расчетом, чтобы сорокапятиградусная точка пришлась недалеко от советских неводов.
Козару стоял у капитанской будки, как недавно на корабле сам верховный главнокомандующий Хосоя. В кармане его браунинг, рука его — на браунинге.
«Хорошо, если неводчики спят, если же нет...»
— Козару-сан, — вышел из тьмы Зиро, — все вооружены, кроме того, топорами... Это затея Шимы, мальчишке хочется загладить свою вину.
— Хорошо, хорошо, — важно сказал Козару, — весь отряд ждет награда, Хосоя-сан обещал мне лично.
Поднял воротник куртки, но расстегнул пуговицу, и ветер обвевал ключицы. В таком виде он казался себе бесстрашным мужественным предводителем.
Через час машина смолкла. С правого борта дымилось легкое зарево — рыбалка. Спустили шлюпку.
Козару пережил короткую борьбу: остаться на катере или лично руководить операцией?
«О чем я думаю? — вскинул голову Козару. — Я победитель. Как я поручу другим ответственнейший момент, от которого зависит мое будущее?»
Легкой походкой сбежал вниз и пересел в шлюпку.
Шима-сан на носу с топором в руке, глаза его не отрываются от ближайшей светящейся точки. Он хочет столкновения, крови, чтобы доказать, что он — не член профсоюза.
Шлюпка замерла недалеко от кунгасов. Темно, тихо, спят.
Шлюпка поползла к неводам... щупают веслами, вытянутыми руками.
— Есть,
Раз, раз, раз! — быстро, сильно секут ножи, скользят в морскую глубь невода.
Четыре невода погибли в эту ночь на советской рыбалке.
Как хорошо возвращаться домой после победы. Спокойно и широко дышит грудь.
— Я чуть не ударил топором по кунгасу, когда мы проезжали близко, — говорит Шима Зиро, и ему кажется, что Зиро поощрительно кивает головой.
Но старик устал и, кроме того, предается своим мечтам. Несомненно, он получит сто, двести, скорее всего двести пятьдесят иен. На эти деньги, не ожидая большего богатства, он что-нибудь выкинет. Купит, например, отличный костюм (никогда не помешает) и явится к своей бывшей жене: «Как ты поживаешь, дорогая?» И дорогая, увидя его костюм, подумает, что у него в банке тысячи.
— Я едва удержал топор в руке... Эх, думаю, пущу ко дну! — возбужденно повторял Шима.
Экспедиция Хосои внезапно прервалась.
Что случилось? Почему? — Хосоя ничего не понимал.
Утром заметили миноносец. Он бежал по морю, как рассерженный жук, изо всех сил.
— Пулеметы! — распорядился Хосоя и расстегнул рубашку маузера.
«Увидят и поймут, что мы готовы, не отступим, и тогда не посмеют».
Тоненький Хосоя в своем полосатом костюме походил на осу, которой вдруг придавили брюшко.
— Хосоя-сан! — заорал капитан.
В его голосе не было ни малейшей вежливости. Он бежал с биноклем.
— Японский миноносец, Хосоя-сан!
Хосоя впился глазами в бинокль.
— Японский миноносец... совершенно верно.
Миноносец выкинул сигнал: «стоп».
Флотилия стала.
И вот серое стальное существо рядом. Матросы и там и здесь тянут шеи.
Офицер поднимается на пароход и вручает Хосое пакет.
Летят клочья конверта, сверху записка Яманаси: «Немедленно назад, — читает Хосоя, — ни одной глупости. Все участки перекуплены нами у «Уда», миллионы убытку, но с Советами мир и дружба».
Затем он читает официальное предписание ассоциации, а затем новый конверт с бумагой из министерства.
Хосоя долго стоит, серея от презрения и ненависти к двуличной политике кабинета. Кабинет распоряжается капиталами ассоциации! Миллионы убытку! Япония боится большевиков...
Через четверть часа пароходы шли вновь, но в обратную сторону; миноносец нырял рядом.
Когда Козару увидел эскадру, усиленную военным судном, он ощутил настоящее трепетание духа. Надел лучшее платье и двинулся навстречу.
Хосоя слушал его с гримасой. Гримаса началась в тот момент, когда Козару стал повышать тон, подходя к счастливому окончанию операции.
— Ну, что ж, любезный Козару-сан, — сказал акционер, — мы с вами уплатим пополам советскому правительству стоимость неводов.
И холодно смотря в непонимающие, разинутые глаза:
— С Советами мир и дружба. Вы меня не так поняли.
Несколько секунд он наслаждался искажением лица подчиненного: отвисающей челюстью, дикостью глаз, мгновенными ямами на щеках...
— Мы с вами уплатим пополам, почтенный Козару-сан...
— А как же награда? — беззвучно произнес Козару. — Я выполнил приказание компании...
— Награда? — Хосоя захохотал. — Награда? Ассоциация потеряла миллионы, а вы — награда! Всё? Можете ехать.
— Не всё. Члены профсоюза арестованы у меня на берегу...
Глаза Хосои блеснули.
— Выпустить немедленно всех членов профсоюза!
«Мы принесены в жертву, — шептал он, глядя на удаляющегося раздавленного человека. — Очень хорошо, я пойду еще дальше... Пусть министерство соберет, что посеяло».
Яманаси, написавший своему другу Хосое письмо о немедленном прекращении экспедиции, был совершенно потрясен тем, что пришлось написать это письмо.
Мрачный, почерневший от дум, он покинул Хакодате и отправился в Киото на свидание с известным патриотом Уцидой, создателем общества «Дайро-Досикай», то есть «Общества единомышленников против России».
Шел дождь, мелкий, невозможный дождь, по улицам неслись потоки; горожане, раскрыв зонтики, постукивая гета, торопились по улицам. Яманаси был в ботинках; промокнув, они отвратительно хлюпали, и от этого мрачное настроение его стало еще мрачнее.
Уциды не оказалось в городской квартире. Домик его в старояпонском стиле стоял среди современных бетонных громад и производил жалкое впечатление.
И это тоже скверно подействовало на Яманаси.
Курумайя[32] повез руководителя ассоциации за город по узкой каменистой дорожке. Все кругом было серо, небо смешалось с горами, с соснами, печально в сыром воздухе распялившими свои ветви; дождь стучал по бумажному верху коляски; по голым плечам курумайи стекали струйки, он бежал мелкой тряской рысцой. Велосипедный звонок, прикрепленный к оглобле, все время дребезжал.
