— Что хреновина? — обиделся Суслин.
— Все! — отрезал ротный. — Броски, ученья, построения. Мина не избирает, пробежал ты десять — туда, десять — обратно. Шарахнет — и привет Александру Васильевичу.
— Какому Александру Васильевичу?
— Суворову.
— Ну, знаете, ваше отношение к боевой подготовке, товарищ старший лейтенант, совершенно не…
— Ладно, это мое дело. Но как командир роты я твою вредную инициативу запрещаю. Никаких бросков, понял?
— Понял, — вздохнул Игорь. — Но ведь у меня комсомольский взвод истребителей танков. Их к трудностям надо готовить.
В канцелярию вошел командир батальона. Поинтересовался, здороваясь с офицерами:
— О чем речь, отцы–командиры?
— Да вот взводный марш–бросок задумал, — хмуро пояснил ротный. — Проявляет инициативу. Таких инициативных надо по линии военторга использовать, а не в пехоте. Мороз обещают под тридцать, а он — бросок.
— А ну как и впрямь солдат поморозите? — спросил комбат.
— Так ведь бегом, — сказал Суслин. — Бегом — не шагом, товарищ капитан.
— Бегом — не шагом, — задумчиво повторил комбат и вдруг оживился:
— Кстати, строевой ваш взвод занимается?
— Занимается, — не очень убедительно ответил Игорь. — С места с песней.
— Это хорошо. Запевала есть?
— Есть. Ефрейтор Святкин.
— Поверяющий приезжает, — доверительно сообщил комбат. — Сверху, понимаете?
И многозначительно посмотрел наверх. И ротный со взводным тоже задрали головы.
— Побелить надо, — заметил батальонный.
— Надо, — согласился ротный.
— Все поверяющие сверху имеют одну слабость, — пояснил комбат, покончив с потолком. — Какую?
— Какую? — чистосердечно переспросил Суслин.
— Не знаете вы службы, лейтенант, — покровительственно улыбнулся командир батальона. — Все поверяющие любят прохождение с песней. Теперь ясно? Так что непременно разучите хорошую строевую песню. Будете защищать честь батальона.
— А бросок? — уныло вздохнул Игорь.
— Ах, бросок? Это как ротный решит.
— Против, — решительно отрубил командир роты. — Хлопцам через месяц на фронт, а там бросков хватит. И бегом, и шагом, и туда, и обратно. Против.
— Ясно, — упавшим голосом сказал Суслин.
— Да, поверяющий может зайти в расположение, — спохватился комбат. — Сегодня же проверьте казарму на предмет лишнего барахла, младший лейтенант. Все убрать. Чтобы было чисто и пусто.
Когда Суслин вошел в казарму, его встретил один дежурный.
— Товарищ младший лейтенант, взвод занимается согласно утвержденному расписанию, — доложил он. — Дежурный рядовой Глебов.
— Срочно проверить тумбочки, Глебов, — приказал Суслин. — Все лишнее — на стол!
— А что — лишнее?
— Кроме умывальных принадлежностей, кружек, ложек и книг — все. Ясна задача?
— Ясна, — сказал Глебов. — А махорка?
— Махорку можно оставить.
Суслин и Глебов начали внимательно проверять тумбочки, стоявшие в два этажа возле стены.
— Из дому что пишут, Глебов? — спросил Игорь, осматривая содержимое тумбочек: зачитанные книжки и журналы, письма и фотографии, кружки да ложки.
— Писать некому, — ответил дневальный. — Мать с сестренкой в Германию угнали, отец партизанит где–то. Если жив. Одна бабка осталась, а она уже и не видит ничего.
— А вы что же в партизаны не ушли?
— Я–то?…Пахал я.
— Что? — не поняв, переспросил Суслин.
— Пахал, говорю.
Младший лейтенант оторвался от очередной тумбочки и долго смотрел на Глебова с презрительным сожалением.
— На немцев, значит, трудились?
— Немцы за это картошку давали. И отруби.
— Странно, странно, — протянул Суслин. — И много вас таких пахарей было? За картошку и отруби?
— Были уж, — нехотя ответил Глебов и вдруг оживился, вытащив из тумбочки три куска хозяйственного мыла:
— Товарищ младший лейтенант, наше мыло! То самое, сворованное. Он его за фанеркой сховал, гад.
— Та–ак, — со злым торжеством констатировал Суслин. — Чья это тумбочка? Святкина?
— Нет. Крынкина.
— Ко мне его. Живо!
Глебов рванулся к двери, но вскоре вернулся, конвоируя тщедушного Крынкина.
— Товарищ младший лейтенант, по вашему приказанию рядовой Крынкин…
Но Суслин не дал рядовому Крынкину окончить рапорт. Отступив в сторону, открыл лежащее на тумбочке мыло, и Крынкин сразу виновато опустил голову.
— Объясните, Крынкин, как это мыло попало в вашу тумбочку?
Крынкин подавленно молчал. Только краснел. Медленно и мучительно.
— Вы меня слышите, Крынкин?
— Я, это… Виноват, — еле слышно сказал солдат.
— Украли? — напирал командир взвода. — Украли у своих же товарищей?
Крынкин покивал. Ушанка смешно заерзала на его круглой стриженой голове.
— Эх вы, комсомолец, — вздохнул Суслин. — Пока — комсомолец! Надеюсь, до первого собрания.
— Простите, товарищ…
— Берите мыло, и идем ко взводу, — решительно приказал Суслин. — Вот там вы все сами и объясните своим товарищам.
Крынкин поднял голову. По лицу его катились слезы, но солдат, не моргая, смотрел на командира. Игорю вдруг стало не по себе, и он отвел глаза.
— Берите мыло.
— Мамане послать хотел, — вдруг тихо сказал Крынкин. — Маманя у меня голодует. И сестры. Сильно голодуют. Отца убили у нас. И брата. На брата «похоронка» пришла, у мамани ноги отнялись. По избе еще ходит, а так… Думал, мыла им, хлебца чтоб купили. Голодно. Сильно голодно им, товарищ младший лейтенант.
— Мне жаль вас, Крынкин, — помолчав, сказал Игорь. — И родных ваших тоже жаль, и вообще… Но вы же украли. Украли!..
— Украл, — покорно согласился Крынкин. — Думал, мамане. Думал, это… — И замолчал.
— Простите вы его, товарищ младший лейтенант, — сказал Глебов. — Я насчет голода знаю. Когда мать есть хочет, так не то что мыло — хлеб украдешь. Я знаю. Простите Крынкина.
— Оставьте ваши советы, Глебов, — поморщился Суслин.
— А я скажу, что я украл! — вдруг зло выкрикнул Глебов. — Пусть в штрафную меня, пусть куда угодно, лишь бы на фронт поскорее! Вы под немцами не были, а я был. И не просто был, а пахал под ними, да! И все равно скажу, что я мыло это украл, а не Крынкин. Он же слабый, не видите, что ли? А я — злой, мне ничего не страшно. Так что либо я, либо…
— А что — либо? — тоже закричал Суслин. — Ну что — либо?!. Что? Снова в тумбочку запихать, да? За фанерку? Ну, что вы молчите, Глебов?
— Был бы я командиром, — сказал дневальный, — я бы знал что.
— Так подскажите мне!
— Будто вы сами не знаете? — усмехнулся Глебов.
— Не знаю, — сердито признался Игорь.
— Пойдите на почту и отправьте это мыло Крынкина мамане. От имени взвода.
— Не надо! — всхлипнув, закричал Крынкин. — Не надо это! Не надо!
— Нет, надо! — резко сказал Глебов. — Надо, чтоб ты, гад, на всю жизнь запомнил, как у товарищей воровать!
— Идите, Крынкин, — сказал младший лейтенант. — И пока помалкивайте там.
Шмыгая носом, Крынкин вышел.
— Не понимаю я вас, Глебов, — вздохнул Игорь. — С одной стороны, вроде бы… А вообще непедагогично. Непедагогично, и я вас не понимаю.
— Не голодали вы, товарищ младший лейтенант, — колюче глядя на Игоря, сказал Глебов. — Не голодали…
Когда Константин вошел в станционный буфет, там было пусто.
Только молодая полная буфетчица разговаривала из–за стойки с Аней, которая в одиночестве завтракала за столиком у окна.
— А твой все летает?
— Летает.
— Не пьет–то хоть?
— Ему нельзя, — печально улыбнулась Аня. — Он у меня — летчик–истребитель. Садитесь, Костя, позавтракайте.
Константин сел за ее столик.
— Билет компостировал, — сказал он. — Поезд завтра вечером. В двадцать два сорок четыре. Так что все отлично устроилось.
Анна перестала улыбаться.
— Вы забыли, какого числа погибли наши отцы? Шестого марта. Все только послезавтра съезжаться начнут.
— Ничего не поделаешь, — сказал Константин. — Меня в Москве ждут. Схожу на могилу, возложу букет.
— Люся, посчитай мне, пожалуйста, — сказала Анна буфетчице.
— Вместе считать?
— Отдельно, — Анна отвела глаза от Константина. — А вы спросите автобус на Ильинку, товарищ капитан. От Ильинки они тогда прошли совсем немного, пешком доберетесь. Только напрасно вы букет с собой не захватили. Здесь цветов не достать, придется ограничиться возложением еловой ветки.
Встала, отошла к стойке. Расплачивалась там с буфетчицей. А у Константина вдруг пропал аппетит.
— Ну что сидите? — злясь, спросила Анна. — Вы же спешили отдать сыновний долг и отбыть в столицу нашей родины.
— Вы местная? — спросил вдруг Константин.
— Нет.
— Родственники тут?
— Почти родственники, — нехотя ответила Анна и, помолчав, добавила:
