В каждом писателе живет страдающий ребенок. Этот пронзительный роман, в котором переплелись прошлое и настоящее, Европа и Америка, история и частная жизнь, построен как опера для четырех детских голосов; в нем Нэнси Хьюстон приоткрывает перед читателем сокровенную суть своего творчества.
«Нувель обсерватер»
Посвящается Тамии и ее песням
Что это было: такая способность возгораться и удивляться, и невозможность поступать иначе, и ощущение, будто из самых глубин накатывает сладостный, сияющий прилив слез? Что же это было?
Райнер Мария Рильке
Вот оно, пробуждение.
Словно кто-то нажал на кнопку выключателя, и комнату залило светом.
Стоит мне проснуться, и я уже заряжен, до отказа пронизан беспокойным током, моя голова, мое тело — все готово действовать, мне шесть лет, и я гений — первая утренняя мысль.
Мой мозг объемлет весь мир, а мир заполняет мою голову; я все держу под контролем и повелеваю каждой молекулой мироздания.
Ранним утром в Вербное воскресенье нас навещает ПРА.
Мама и папа еще сонные, все озарено солнцем, солнце, солнце, король-солнце, солнце.
Сол, Солли, Соломон.
Я — поток мгновенно вспыхнувшего невидимого сияния, с властительной легкостью освещающего самые темные уголки Вселенной, в свои шесть лет я способен все видеть, озарять и понимать.
Быстрее молнии я умываюсь, одеваюсь, застилаю кровать. Мои вчерашние носки и трусы уже в корзинке для грязного белья, через день-два мама их выстирает, высушит, выгладит и, готовые послужить снова, положит на место в верхний ящик моего комода. Это у нас называется «цикличностью». Все циклы контролируются и временами критически переосмысляются. Например, цикл питания. Пища совершает круговорот в нашем теле и становится нами, а значит, надо очень внимательно относиться к тому, чему мы позволяем проникнуть в нас, а что должно оставаться снаружи. Я — особый случай: мне не положено напихиваться невесть чем; на выходе мои какашки должны иметь здоровый цвет и хорошую плотность, все это тоже часть круговорота.
Вообще-то я никогда не хочу есть, и мама очень хорошо понимает это; она дает мне только такую еду, которая приятна и круговороту не препятствует: йогурт, сыр, макароны, а еще арахисовое масло и хлеб из разных злаков; а на всем том, что относится к разделу «овощи-мясо-рыба-яйца», мама не настаивает; она говорит, я сам к этому приду, когда появится желание. Она делает мне сандвичи с майонезом, прежде обдирая корки, чтобы от хлеба оставался один мякиш, но я все равно съедаю только половину или четверть, мне хватает. Я откусываю крошечные кусочки мякиша, подержав во рту, смачиваю слюной, а после языком проталкиваю их в зазор между губами и деснами, они там сами потихоньку растворяются, потому что, в сущности, мне неохота их глотать. Важно одно — чтобы голова не отключалась, держать ее наготове, остальное приложится…
Папе хотелось бы, чтобы я ел, как все нормальные американские мальчики моих лет. Он задается вопросом, что я буду делать в школьном буфете, когда осенью пойду в школу, но мама говорит, что каждый день будет приходить за мной, чтобы я обедал дома, разве не в этом предназначение матери, хранительницы домашнего очага?
Бог дал мне это тело и этот разум, о которых я должен наилучшим образом заботиться, чтобы извлечь из них как можно больше пользы. Я знаю, что у меня высокое предназначение, иначе Он не позволил бы мне родиться в богатейшем штате самой богатой страны мира, располагающей самым совершенным вооружением, способным в одно мгновение уничтожить весь род людской. К счастью, Бог и президент Буш — в крепкой дружбе. Рай представляется мне большим штатом Техас, что раскинулся на небесных просторах, с Господом, снующим в стетсоновской шляпе и ковбойских сапогах из конца в конец: Он следит, все ли под контролем, время от времени забавы ради постреливая в планету из укрытия.
Когда Саддама Хусейна вытащили наконец из его крысиной норы, у него были жирные волосы, свисающие грязными патлами, гноящиеся глаза в кровавых прожилках, впалые щеки и спутанная борода. Тут папа, сидевший перед теликом, аж завопил от радости: «Вот разгром так разгром! И так будет со всеми этими грязными арабами-террористами, со всеми до последнего!» — «Рэндл, — заметила мама, ставя перед ним поднос со стаканчиком ледяного пива и пиалу с арахисом, — думай, прежде чем говорить. Ты же не хочешь внушить Солли, что все арабы — террористы, ведь правда? Уверена, что среди них есть очень приличные люди, даже здесь, в Калифорнии. Вот я только не знаю никого из них лично». Она произнесла все это словно бы в шутку, но то была чистая правда. Папа отхлебнул пива и кивнул:
— Ну да, Тэсси, прошу прощения, ты совершенно права, — сказав так, он довольно громко рыгнул; мама решила истолковать это как шутку и рассмеялась.
У меня потрясающие родители, они все еще друг друга любят, большинству ребят в моем детском саду такое и не снилось. Что они не разлюбили друг друга, видно по фотографиям в рамочках и поздравительным открыткам времен их свадьбы, еще красующимся на буфете, а ведь они поженились целых семь лет назад! Притом мама на два года старше папы; мне трудно смириться с этим, но ей уже тридцать, правда, некоторые дети из нашей группы школьных приготовишек имеют мамаш, которым за сорок, а родительнице моего приятеля Брайана — все пятьдесят, она старше моей бабушки Сэди. Значит, она родила его в сорок четыре года, это отвратительно, в голове не укладывается, как люди могут трахаться, если они старики. Ну да, я знаю, откуда берутся дети, мне известно все.
По правде говоря, это бабуля Сэди выбрала мне имя. Она всегда жалела, что не назвала когда-то моего отца еврейским именем, так что в следующем поколении не пожелала упустить свой шанс, а мама сказала, что не против. Она человек очень уступчивый, ей хочется одного: чтобы все друг с другом договорились, да и нет сомнения, что Сол — имя не только еврейское, но и христианское.
Влияние бабушки на мою жизнь этим и ограничилось, потому что она, к счастью, живет далеко от нас, в Израиле, я ее почти никогда не вижу. Я говорю «к счастью», потому что мой отец очень ее не любит, но в то же время и боится, не решается всерьез воспротивиться ей, так что всякий раз, когда она приезжает, возникает уйма разных натяжек и затруднений, мою мать это ужасно тяготит. Но стоит бабуле Сэди выйти за порог, папа вдруг становится жутко храбрым, начинает ее критиковать, она ведь так любит командовать, вечно вмешивается в то, что ее не касается. Однажды он сказал даже, что его возлюбленный отец Эрон, непризнанный драматург, именно по ее вине умер в возрасте сорока девяти лет; мама возразила, что это нелепо, Эрона убило его пристрастие к сигаретам, а вовсе не супруга, но папа сказал, что существует очевидная связь между раком и подавленным гневом, только я не совсем понял, что это значит — «подавленный».
Мой отец тоже жил в Израиле, когда был в моем возрасте, и так полюбил город Хайфу, что из всех мест, где мог бы поселиться в Соединенных Штатах, выбрал Калифорнию, ее эвкалипты, пальмы, апельсиновые плантации и цветущие кустарники напоминали ему о добрых старых временах. И арабов он невзлюбил тоже там, в Израиле, а все из-за девочки, в которую он тогда втрескался, но что именно произошло, я не знаю, потому что каждый раз, когда об этом заходит речь, он съеживается и замолкает, даже для мамы эта его любовная история так и осталась тайной.
Бабуля Сэди, в отличие от прочих членов нашей семьи, во-первых, инвалид, во-вторых, правоверная иудейка. Она носит парик, потому что один только муж имеет право видеть волосы правоверной иудейки, ведь в противном случае другие мужчины могут соблазниться и, презрев священные узы брака, захотят ее трахнуть. Если принять в расчет, что она вдова и разъезжает в инвалидном кресле, сомневаюсь, что кто-либо возжелает и трахнет ее, однако же парик она не снимает. Говорят, один раввин из Флориды приказал правоверным еврейским женщинам больше не носить париков, сделанных из волос индианок, потому что в Индии поклоняются богам о шести руках или с головой слона, индианки вконец осквернены тем, что молятся таким божествам, и эта скверна передается еврейкам, носящим их волосы, стало быть, раввин велел им «незамедлительно» купить новые парики из синтетических волос, но бабуля сказала, что это он хватил через край.
Инвалидное кресло — следствие давней автомобильной аварии, но бабушке это не мешает колесить по свету. Она повидала больше разных стран, чем все остальные члены нашей семьи, вместе взятые. Ведь она знаменитый лектор, да еще дочь самой Эрры — это моя ПРА, то есть прабабка, известная певица, а мой отец вскоре станет знаменитым военачальником в Ираке, так что мне осталось решить, в какой именно области я намерен прославиться, но тут проблем не возникнет, слава у нас в роду, она передается по наследству.
