Как жилимы в двух мирах – дочери и матери в царстве сынов.
Адриенна Рич
Путешествие – штука жестокая. Оно вынуждает вас доверять незнакомцам и напрочь лишает того привычного утешения, что приносят домашний уют и общение с друзьями. Душевный покой вам неведом. У вас остается лишь самое необходимое – воздух, сон, сновидения, море, небо – все, что тяготеет к вечному или к нашему представлению о таковом.
Чезаре Павезе
Днем, когда весь город за темно-зелеными ставнями их номера начинал просыпаться, Колина и Мэри всякий раз будил методичный стук стальных инструментов по железным баржам, пришвартованным у понтона – гостиничного плавучего кафе. По утрам эти изъеденные ржавчиной, неповоротливые громадины, на первый взгляд лишенные груза и средств буксировки, куда-то исчезали; ближе к вечеру они появлялись вновь, и члены команды принимались орудовать своими зубилами и молотками. Именно в этот час, в конце облачного жаркого дня, на понтоне начинали собираться посетители, чтобы полакомиться мороженым за оловянными столиками, и голоса этих людей тоже доносились до погруженного в темноту гостиничного номера, то усиливаясь, то затихая волнами смеха и разноголосицы, заполнявшими мимолетные паузы между оглушительными ударами молотков.
Проснувшись, как показалось им, одновременно, они неподвижно лежали на своих кроватях. По причинам, которые были уже не вполне ясны им самим, они не разговаривали друг с другом. Под потолком лениво кружили вокруг плафона две мухи, где-то в коридоре в замке повернулся ключ, и послышались приближающиеся, потом удаляющиеся шаги. Наконец Колин встал, приоткрыл ставни и пошел в ванную принимать душ. Когда он проходил мимо, Мэри, еще не опомнившаяся после своих сновидений, повернулась на бок и уставилась в стену. Непрерывная тонкая струйка воды за дверью издавала убаюкивающий звук, и Мэри снова закрыла глаза.
Каждый вечер, прежде чем отправиться на поиски подходящего ресторана, они выходили на балкон, где, соблюдая ритуал, целый час рассказывали друг другу свои сны – слушатель проявлял терпение, предвкушая удовольствие, которое получит от собственного рассказа. Сны Колина были из разряда тех, что рекомендованы психоаналитиками, – по его словам, ему снились полеты, и крошащиеся зубы, появление обнаженным перед сидящим незнакомцем. Что до Мэри, то жесткий матрас, непривычная жара и еще не узнанный, в сущности, город вызывали у нее целую мешанину неотвязных, ярких сновидений, которые, как она жаловалась, повергали ее в оцепенение не только во сне; все эти прекрасные старые церкви с алтарями, каменные мосты через каналы тускло проецировались на ее сетчатку, словно на далекий экран. Чаще всего она видела во сне своих детей – им грозила опасность, а ей не хватало ни умения, ни ясности мысли, чтобы помочь. Их детство смешивалось с ее собственным. Сын и дочь, становясь ее сверстниками, пугали Мэри настойчивыми вопросами: почему ты уехала без нас? Когда ты вернешься? Ты встретишь нас на вокзале? Нет-нет, пыталась уверять их она, это вы должны меня встретить. Мэри рассказала Колину, что ей снилось, будто дети с двух сторон забрались к ней в постель и, лежа там, всю ночь, пока она спала, ссорились из-за нее. Нет, я. Нет, не ты. Можешь мне поверить. Не верю… И в конце концов она проснулась в изнеможении, все еще крепко зажимая уши руками. А бывший муж, мол, затащил ее в угол и принялся терпеливо, так же, как некогда наяву, объяснять, как пользоваться дорогим японским фотоаппаратом, поминутно проверяя, хорошо ли она уяснила себе всю сложность этого устройства. Много часов спустя она застонала и заохала, умоляя его замолчать, но ничто не могло прервать объяснений, звучавших неослабным монотонным гулом.
Окошко ванной выходило во внутренний двор – в этот час и он оглашался звуками из соседних номеров и гостиничной кухни. Едва Колин закрыл кран душа, как постоялец, живущий напротив, запел у себя под душем свою ежевечернюю арию из «Волшебной флейты». Перекрикивая шум струящейся воды и звонкие шлепки по обильно намыленной коже, постоялец пел с чувством, самозабвенно, как человек, полагающий, что у него нет слушателей, – пуская петуха на высоких нотах, вставляя «тра-ля-ля» вместо позабытых слов, громким мычанием воспроизводя оркестровые партии «Mann und Weib, und Weib und Mann – двоим хомут священный дан». Когда вода в душе перестала литься, пение перешло в свист.
Колин, продолжая слушать, встал перед зеркалом и без особой причины принялся бриться второй раз за день. После приезда у них сложился упорядоченный ритуал сна, коему лишь однажды предшествовал секс, а в дальнейшем стал ежедневно наступать период затишья и самоуглубленности, когда они тщательно приводили себя в порядок, готовясь к предобеденной прогулке по городу. И тогда они начинали двигаться в замедленном темпе и редко переговаривались друг с другом. Перебирали флаконы с дорогой туалетной водой, купленной в магазине беспошлинной торговли, а одежду, не советуясь друг с другом, подбирали с таким вниманием, словно в толпе, куда им вскоре предстояло влиться, ждал человек, всерьез озабоченный их внешним видом. Пока Мэри занималась своей йогой на полу спальни, Колин скручивал косячок марихуаны, который они выкуривали на балконе и который делал еще более восхитительным тот миг, когда они выходили из гостиничного вестибюля на вязкий вечерний воздух.
В их отсутствие, причем не только по утрам, приходила горничная и застилала постели, а когда считала нужным, то и уносила простыни. Не привыкших к гостиничной жизни, их коробила подобная интимная связь с незнакомкой, редко попадавшейся им на глаза. Горничная убирала использованные бумажные салфетки, ставила в ряд, мысок к мыску, обувь в стенном шкафу, аккуратно складывала в стопку на стуле грязное белье и в маленькие столбики валявшуюся на ночном столике мелочь. Вскоре, однако, они, во всем положившись на нее, стали с ленцой относиться к своим вещам. Они уже были не в состоянии позаботиться друг о друге, не в состоянии – в такую-то жару – ни взбить собственные подушки, ни наклониться, чтобы подобрать упавшее полотенце. В то же время они стали менее терпимо относиться к беспорядку. Как-то раз, вернувшись около полудня, они нашли свой номер в таком же состоянии, в каком его покинули. Оставаться в номере было попросту невозможно, и они вынуждены были дожидаться, когда там наведут порядок.
И время перед послеполуденным сном они проводили вполне определенным, хотя и не столь предсказуемым образом. Лето было в разгаре, и город кишел приезжими. Каждое утро, после завтрака, Колин с Мэри, взяв деньги, очки от солнца и карту города, выходили из гостиницы и смешивались с толпами, заполнявшими мосты через каналы и все узкие улочки. Они покорно исполняли те многочисленные задачи, которые ставил перед туристами древний город: посещали его самые большие соборы и церкви поменьше, его музеи и дворцы, полные сокровищ. На торговых улицах они подолгу стояли перед витринами, рассуждая о том, какие бы подарки купить. Правда, ни в один магазин пока еще не заходили. Даже с картой они частенько умудрялись заплутать и порой целый час блуждали, пытаясь найти дорогу по солнцу (фокус Колина) и то и дело приближаясь к знакомому ориентиру с неожиданной стороны, что лишь еще больше сбивало их с толку. Когда положение ухудшалось донельзя, а жара становилась более томительной, чем обычно, они язвительно напоминали друг другу, что приехали отдыхать. Долгие часы проводили они в поисках «идеальных» ресторанов или в попытках вновь обнаружить местонахождение того заведения, где ели третьего дня. Нередко «идеальные» рестораны бывали переполнены, а после девяти часов вечера и вовсе закрыты. Иной раз, наткнувшись на ресторан, который еще не закрылся, они обедали задолго до того, как успевали нагулять аппетит.
Вероятно, поодиночке каждый из них мог бы изучать город с удовольствием – потакать собственным прихотям, бродить без всякой цели и потому ничуть не огорчаться, а то и радоваться, сбившись с пути. В городе имелось множество поразительных вещей, нужно было лишь глядеть в оба, не ослабляя внимания. Но Колин с Мэри знали друг друга не хуже, чем самих себя, и их тесная связь, почти как чересчур громоздкий багаж, была предметом неустанной заботы. Вдвоем они двигались медленно, неуклюже, идя на прискорбные компромиссы, следя за малейшими переменами в настроении, заделывая бреши. Порознь они были не особенно обидчивыми людьми, но вместе ухитрялись неожиданно обижать друг друга самым удивительным образом. Потом обидчика – после приезда было уже два таких случая – начинала раздражать чрезмерная ранимость спутника, и они, замолчав, продолжали изучать кривые переулки и внезапно возникающие площади, с каждым шагом все острее чувствуя близость друг друга и теряя интерес к городу.
