Майя Новик - «Зона свободы» (дневники мотоциклистки)

Я прыгаю с камня на камень небольшой горной речки, которая расположена где-то у черта на куличках на северо-западе Байкала, и думаю о том, что если бы мне кто-нибудь десять лет назад сказал, что я, Алина Набатова, буду вот так вот скакать по белым, как старые обглоданные кости, камням, я бы рассмеялась и не поверила. Я и мечтать не смела об этих диких и прекрасных краях. Вода здесь такая ледяная, что если в неё окунуться с головой, у нетренированного человека, наверное, сразу же остановится сердце. К сожалению, я нетренированный человек. Впрочем, недавно, то есть всего десять дней назад, я была уверена в собственной тренированности и выносливости, и даже в том, что смогу вынести любые испытания, которые преподнесет мне судьба. Но окончательно сошедшая с ума погода, северная тайга и мои спутники постарались разуверить меня в этом.

Эту речку местные водители грузовиков-вездеходов — «Уралов» и КАМАЗов, называют Гаграми. О происхождении названия существует такая сказка: у одного из водителей жена поехала отдыхать в Гагры. Пошел мужик в рейс и застрял на переправе, — беззлобная речушка, которую он всю жизнь переезжал сходу, вдруг взбунтовалась и превратилась в злобную ведьмачку, рвущую из-под колес камни и норовившую утащить вниз и сам грузовик. «У меня жена в Гаграх… отдыхает! — в сердцах рубанул мужик напарнику. — А я тут… отдыхаю!» Скорее всего, выразился он в отчаянии более цветисто, и речка после этих слов так и осталась Гаграми на веки вечные.

Теперь здесь «отдыхаем» мы. Река, даже сейчас, после проливных дождей, мелкая, — на переправе в самом глубоком месте основного русла воды выше колена. Ширина всего-то пятнадцать метров. Но белое костяное ложе её намного шире — метров сто.

Голые черепа камней щедро рассыпаны по низине, которую выгрызла в твердой северной земле вода, высокие, поросшие лесом берега не дают им раскатиться в стороны, сдерживают. На длинных каменистых островах растет лес. Если судить по высоте деревьев и по разросшемуся кустарнику, наводнения здесь не было лет десять-пятнадцать.

— Давай, помогай, чего мы сюда пришли, на реку смотреть? — слышу я сердитый окрик сзади.

Это Алексей, он едет на моем синем, сильно потрепанном за маршрут «Урале». Это единственный в группе мотоцикл-одиночка. Остальные, а кроме меня в группе еще семь человек, едут на шести «Уралах» с колясками. Впрочем, я уже не еду, я иду, а иногда, это бывает очень редко, сижу пассажиром.

«Урал» подскакивает на камнях, потом вывешивается на огромной каменюке на поддоне двигателя и медленно заваливается на бок. Уставший Алексей не может его удержать. Он что есть мочи цепляется за мотоцикл, но железо одолевает. Мотоцикл нехотя глохнет. Спотыкаясь, я бегу к нему, в висках стучит, дыхание сбивается.

Лечь бы сейчас. Лечь и не двигаться. Долго-долго. Сгоряча хватаюсь за руль, тяну на себя, тяну вверх.

— Давай назад! — почти шепчет от изнеможения Алексей.

По его загорелому, красивому лицу течет пот. Синие глаза осатанело смотрят на мотоцикл. Он тащит «Урал», так же как и я, охваченный то ли отчаянием, то ли паникой. Я берусь за бугель, Алексей тянет за руль. Мотоцикл нехотя преодолевает тяготение и становится вертикально. Я отгоняю от лица комаров. Тренькает поднятое стекло шлема, которое я задеваю пальцами. Алексей тоже машет у лица рукой в надежде, что это окажет хоть какое-то воздействие на обнаглевший гнус.

Он без шлема, коротко стриженые русые волосы упрямо торчат надо лбом.

— Баллончик с репеллентом у тебя? — спрашивает он, и я торопливо шарю в карманах.

Карманов много. Слишком много. Два по бокам, в косухе, они двойные — пара обычных и пара на замках, потом внутренний, два на кителе внизу, два — на груди, еще два — на рукавах. Потом надо ощупать карманы в военных штанах, а еще есть накладные, они пришиты ниже и сбоку, там у меня лежит нож и металлический китайский фонарик.

Баллончик с аэрозолем от комаров я нахожу в кителе. Пока Алексей размазывает маслянистую жижу по лицу и шее, я держу мотоцикл, навалившись на него. Тут главное не перестараться, чтобы он не упал в другую сторону, поэтому я наклоняю его на себя и подпираю всем телом.

— Да не наклоняй ты его, сколько раз говорить, — с трудом выговаривает Алексей,

— Берись за руль, стащим.

Он старается приподнять заднее колесо, я тяну за руль. Нет, вернее будет сказать, я сама держусь за мотоцикл. Мы стаскиваем «Урал» с камня, и Алексей пинает кикстартер. Мотоцикл послушно заводится.

Мне жалко «Урал», за всю дорогу он ни разу не отказал, а ведь после всего, что с ним произошло, имел полное право. Алексей едет вперед, всё также подскакивая на камнях, он ищет более ровный путь, неимоверным усилием удерживает мотоцикл от падений, когда тот бьется глушителем о камни и старается завалиться на бок. «Урал» валится все время на один и тот же левый бок. Надо было переделать глушитель.

Надо было много чего сделать по-другому, но теперь нет смысла даже думать об этом, не то, что говорить. Теперь лучше вообще ни о чем таком не говорить.

Алексей на скорости, сходу врезается в поток воды. Надо его страховать, и я снова бегу по камням, но опаздываю. Он уже на середине потока, вода перехлестывает через цилиндры, и Алексей упрямо движется вперед. От двигателя поднимается пар, вода бурлит над глушителем. Я спотыкаюсь у самой воды, падаю на камни, фонарик больно бьет по бедру. Я стискиваю зубы и, вцепившись в ногу, мутным взглядом смотрю, как Алексей преодолевает последние метры. Он уже на берегу, на дороге, загоняет мотоцикл повыше, оставляет его и снова перебирается на этот берег. Надо перегнать еще «Урал» с коляской и помочь переехать другим.

— Бери ниже, там перейдешь, — говорит он мне и уходит к остальным.

Я перебираюсь через поток, набрав в сапоги ледяной бамовской водички. БАМ. Мы почти на БАМе. БАМ — эти буквы написаны на снесенных мостах и дорожных знаках.

Эти буквы теперь уже навсегда запечатлены в моем мозгу. БАМ, БАМ, БАМ. Мотоцикл стоит, устало завалившись на подножку, отливая матовым, синим, кое-как покрашенным баком. На багажнике, поверх грязной велосипедной сумки, которую мы с Алексеем называем «Манарагой», — так называется гора где-то на далеком Урале и так написано на самой сумке, резиновыми жгутами пристегнуты туристические коврики. Они неприлично благополучного цвета — розовые. Когда здесь, в сотне километрах от жилья, бывало хоть что-нибудь розовое? Сейчас это то, что нужно. Я отстегиваю коврики, кидаю их на дорогу, под мотоцикл, и устало растягиваюсь на «пенке».

Я бы уснула, но не могу. Я боюсь. Боюсь медведей. До визга, до паники, до дрожи в коленках. Этот страх идет с детства. Не помню, сколько лет мне было, когда отец повел меня на фильм «Злой дух Ямбуя». Наверное, лет девять, не больше. Это фильм о медеведе-людоеде. Поскольку никаких триллеров в советском прокате тогда не существовало, фильм произвел на меня сильное впечатление. Я изо всех сил зажмуривалась и старалась забиться отцу подмышку. Фильм шел в кинотеатре «Победа».

Я до сих пор помню гулкий темный зал, жесткие крашеные откидывающиеся кресла, которые грохотали каждый раз, когда кто-то вставал, и запах отцовского шерстяного пальто. Отец отталкивал меня и шипел, чтобы не мешала смотреть.

Я поворачиваюсь спиной к мотоциклу и оглядываюсь кругом. Справа от меня — поросший мелким сосняком холм, слева — пологий песчаный спуск заслоняют разросшиеся кусты ивняка. Возле дороги лежат два громадных бетонных кольца. Для чего они? Кто их привез сюда?

Я снова ложусь и смотрю на мотоцикл снизу. Не буду снимать шлем. Если меня загрызет медведь, то хоть голова останется. Б-р-р-р… О чем я думаю… Я смотрю на потеки грязи, на круглые маленькие клепки. Какой-то чересчур настойчивый серенький мотылек, наверное, решив, что синева крыла — то ли цветок, то ли бабочка-партнерша, трепеща крылышками старается пристроится к клепке.

Соскальзывает с краски, но все равно настойчиво пытается присесть на холодную поверхность, больше доверяя своей иллюзии, чем реальному миру. Дурачок…

Я нащупываю во внутреннем кармане сжульканную пачку дешевых сигарет. Вытаскиваю её и смотрю. Две штуки «Примы». Снова осталось только две штуки, и я — без табака. Поделом. Впрочем, кто мог предугадать, что я сорвусь и снова начну курить? У меня и было-то всего две пачки с самого начала. «Прима» — это подарок дальнобойщиков. Да, собственно говоря, мне сигареты никто не дарил. Дарили мужикам, а они уже поделились со мной. А ведь могли бы и не делиться… Так что то, что до сих пор у меня есть две сигареты — чудо. Их можно растянуть на четыре раза. Значит, еще четыре дня. Я вытаскиваю мятую сигарету, выпрямляю её, как могу, и закуриваю. Невкусно. Из тощенькой сигареты высыпалась почти половина табака. Пустая бумага стлевает в две затяжки до середины. Ладно, выкурю все, до конца. В конце концов, могу обойтись и без сигарет.