Александр Чаковский
НЮРНБЕРГСКИЕ ПРИЗРАКИ (КНИГА ВТОРАЯ)
В середине сентября 1946 года самолет американской авиакомпании «Пан-Америкэн» летел над безбрежными водами Атлантики по направлению к Южной Америке.
В числе нескольких десятков пассажиров, преимущественно аргентинцев, уругвайцев и американцев, был немец — человек, которого с начала его жизни и до недавнего времени звали Адальберт Хессенштайн. Вместе с ним летела его жена Ангелика.
В течение последнего года Адальберт дважды менял свою фамилию — сначала он стал Квангелем, потом — Альбитом. Так, по документам, именовался он и сейчас: Хорст Альбиг. Этот человек, в прошлом бригаденфюрер СС, занимавший высокий пост в гестапо, — бежал от своего прошлого, от его теней. Он был худощав, на висках его проглядывала появившаяся в последнее время седина, и всем своим обликом он мало отличался бы от остальных пассажиров, если бы не его лицо.
Оно было страшным. Его бороздили глубокие шрамы. Так мог выглядеть студент-дуэлянт в старой Германии или солдат-фронтовик, получивший тяжелые ранения.
Адальберт и Ангелика летели в Южную Америку из Германии. Летели кружным путем. Решением Контрольного Совета побежденной и оккупированной Германии было запрещено иметь даже гражданскую авиацию. И, чтобы добраться до Южной Америки, бывший бригаденфюрер и его жена должны были лететь на самолетах иностранной авиакомпании и по пути сделать три пересадки.
Последняя была в Нью-Йорке.
…Стюардесса указала новым пассажирам места. Из трех кресел в одном из рядов крайнее, у окна, было занято, а два других оставались свободными. Адальберт-Хорст закинул на багажную полку два небольших чемоданчика, усадил Ангелику в кресло у прохода, а сам занял среднее.
Удобно пристроившись, он бросил мимолетный, но внимательный взгляд на соседа, сидящего у окна. Глаза этого человека были закрыты — он, видимо, уже успел задремать. На вид ему было лет сорок пять — пятьдесят. Холеное, гладко выбритое лицо. Никаких особых примет, если не считать очков в массивной золотой оправе.
Адальберту не хотелось иметь соседа — ведь это означало, что раньше или позже с ним придется вступить в разговор. Он помнил прощальное предостережение Гамильтона: "Никаких новых знакомств в пути". И в самом деле, любая беседа предполагает необходимость рассказывать что-то о себе. Но даже самая правдоподобная, тщательно отработанная легенда о своем прошлом внушала Адальберту опасения. Конечно, будет гораздо лучше, если сосед окажется американцем, бразильцем, шведом — одним словом, кем угодно, лишь бы не немцем. Если тот обратится к нему, Адальберт даст понять, что не знает его языка. А совсем хорошо будет, если он так и не проснется до посадки в Буэнос-Айресе. Адальберт снова взглянул на соседа. Тот улыбался и блаженно причмокивал во сне.
"Прекрасно!" — подумал Адальберт. Он прикрыл свою беременную жену пледом и тихо сказал:
— Постарайся заснуть, дорогая. Путь нам предстоит долгий…
Затем он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ровное гудение моторов убаюкивало его. Ему стало казаться, что вокруг никого нет и он висит в воздухе, где-то между небом и землей. И по мере того как Адальберт погружался в сон, тени прошлого — далекого и совсем недавнего — обступали его плотным кольцом. Теперь ему уже казалось, что он снова лежит в берлинских развалинах в ночной тьме, среди таких же, как и он, бездомных немцев. То ему чудилась большая крыса. Он видел ее рядом с собой, видел ее злые хитрые глазки и острые хищные зубы. Казалось, она только и ждала, чтобы вонзить их в оголенную, из-под задравшейся штанины, ногу Адальберта.
— Прочь! Вон! Уйди! — закричал он во сне, проснулся и долго не мог понять, что находится в самолете.
Потом он заснул снова, и перед ним встала картина "черного рынка". Вот к нему подошел человек в темных очках, державший что-то в зажатом кулаке. Он разжал кулак, и Адальберт увидел несколько маленьких ампул.
— Что это? — недоуменно спросил он. — Морфий?
— Нет, нет, — полушепотом ответил человек в темных очках, — но это именно то, что вам нужно! Я научился разгадывать людей с первого взгляда. Впрочем, мой товар может пригодиться сейчас многим…
— Да что это, черт побери? — чуть ли не выкрикнул Адальберт.
— Цианистый калий, с вашего разрешения, — прозвучало в ответ. — Для тех, кто не приемлет сегодняшний мир. Никаких страданий — ампулу в рот, и спустя мгновение все, что было, останется позади. Верьте мне, я фармацевт, у меня была своя аптека…
— Подавитесь вы своими ампулами! — крикнул Адальберт.
Этот сон повторялся не раз. Увидев человека в темных очках, Адальберт уже знал, что будет дальше. И все повторялось снова и снова.
Адальберту хотелось задушить этого торговца смертью, но, когда он протягивал к нему руки, человек в очках исчезал. Нет, не сразу. Он как бы растворялся в воздухе. По частям… Вот остались голова и верхняя часть туловища. Потом — только ладонь с ампулами. Еще мгновение, и исчезали все следы торговца небытием, и только откуда-то издалека слышался его голос:
— Цианистый калий… Цианистый калий…
Наконец Адальберт проснулся. Он чувствовал себя разбитым, тревожные мысли, как осы, жалили его сознание.
Адальберт бросил взгляд на жену. Она полулежала в соседнем кресле, укрытая шотландским клетчатым пледом, который принесла заботливая стюардесса. Ангелика дремала. Плед на ее вздутом животе тихо колебался в такт прерывистому, затрудненному дыханию. О, как Адальберт боялся преждевременных родов! Ни он, ни сама Ангелика не могли точно высчитать, сколько времени уже длилась беременность. По мнению врача, она приближалась к завершению. Значит, роды могли наступить в ближайшую неделю или даже в любой день…
Еще не так давно Адальберт считал, что с ребенком надо повременить. Сначала — потому, что отдавал все свои силы карьере в нацистской партии и в гестапо, а ребенок мог стать помехой, потом — из-за войны, перевернувшей жизнь в Германии вверх дном. Но теперь-Теперь, приняв по требованию Гамильтона и патера Вайнбехера решение покинуть родину, где после капитуляции над ним нависла угроза суда и многолетнего заключения, если не смертной казни, Адальберт жил надеждой на рождение сына. О дочери он даже не думал. Ему нужен был сын, которого он мог бы воспитать как подлинного национал-социалиста. А в том, что национал-социалистическая Германия возродится из пепла, Адальберт не сомневался.
Что же в конечном итоге побудило его воспользоваться предложением Гамильтона и выехать в Аргентину? Во-первых, страх, не оставлявший Адальберта ни на минуту: он боялся, что его опознают, несмотря на пластическую операцию. Во-вторых, его убедили заверения Гамильтона в том, что в Парагвае и Аргентине собирается сейчас весь цвет национал-социализма. Эти люди понадобятся Германии, когда пробьет час ее возрождения, а пока — пусть на расстоянии — они будут способствовать приближению этого часа.
И Адальберт принял условия Гамильтона, тем более что «Мастер» — патер Вайнбехер — распорядился отдать американцу хранившийся в тайнике список нацистской агентуры, работавшей в концлагерях. Гамильтон был щедр: он разрешил Адальберту взять себе золото и платину, припрятанные там же.
Настаивая на том, чтобы Адальберт немедленно отправился в Аргентину, Гамильтон не раз беседовал с ним об этой стране. Он рассказывал о поселениях немецких эмигрантов, о том, как успешно они занимаются ремесленнической и коммерческой деятельностью, об огромном влиянии пронацистских кругов на аргентинскую политику. Ведь еще в 1931 году в Буэнос-Айресе было создано объединение, назвавшее себя местной организацией НСДАП.
…И вот он приближается к неведомой стране, которая всегда казалась ему почти нереальной.
До сих пор для Адальберта существовало только два мира: немецкий, частью которого был он сам, и враждебный, ненавистный ему мир «красных». Теперь он приближался к миру третьему.
Адальберту было бы трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем он услышал тихое позвяки-вание и увидел в проходе стюардессу, катившую столик, уставленный бутылками и стаканчиками. У каждого ряда кресел стюардесса останавливалась. Адальберту не хотелось вступать с ней в разговор, и когда она подкатила свой столик к креслу, в котором дремала Ангелика, он закрыл глаза. Но было уже поздно — стюардесса успела увидеть, что он не спит.
— Что-нибудь выпить, сэр? — спросила она.
До сознания Адальберта не сразу дошла эта простая английская фраза, и он пробурчал в ответ что-то нечленораздельное.
— Не угодно ли выпить? — снова спросила стюардесса, на этот раз по-немецки.
— Нет, спасибо! — автоматически ответил Адальберт тоже по-немецки.
