Авраам Б. Иехошуа
Господин Мани
Роман в диалогах
Моему отцу, Яакову Иехошуа, жителю и исследователю Иерусалима
В ДИАЛОГАХ УЧАСТВУЮТ:
Хагар Шило, студентка (1962-)
Яэль Шило (урожденная Кремер), киббуцница[1] (1936-)
Эгон Брунер, фельдфебель (1921-)
Андреа Заухон (урожденная Куртмайер), до замужества — сестра милосердия (1870–1944)
Стивен Айвор Гурвиц, лейтенант (1896–1973)
Майкл Вудхауз, полковник (1877–1941)
Эфраим Шапиро, врач (1870–1944)
Шалом Шапиро, владелец мельниц (1848–1918)
Аврахам Мани, торговец (1799–1861)
Флора Хадайя (урожденная Молхо), домохозяйка (1800–1863)
Ханания Шабтай Хадайя, хахам[2] (1766?-1848)
ДИАЛОГ ПЕРВЫЙ
Машшабей-Саде, 1982
Машаббей-Саде, 31 декабря 1982 года, пятница, семь часов вечера. Беседуют Хагар и Яэль Шило.
Хагар Шило родилась в 1962 году в киббуце Машаббей-Саде, находящемся в тридцати километрах к югу от Беер-Шевы и основанном в 1949 году. Ее родители, Рони и Яэль Шило, попали в киббуц в 1956 году, во время службы в Нахале.[3] Рони Шило погиб на Голанских высотах в Шестидневной войне,[4] в последний день боев. Хагар было тогда пять лет, и потому ей можно вполне поверить, что об отце у нее сохранились воспоминания — хоть и отрывочные, но отчетливые.
Хагар училась в средней школе ближайшего городка, но не получила аттестат зрелости, так как не сдала два выпускных экзамена — английский и историю. В армию пошла в августе 1980 года и почти все время служила в отделе социальной помощи новобранцам на базе десантников южнее Хайфы. Поскольку база находилась далеко от киббуца, то, получая увольнительную в середине недели, Хагар ездила в Тель-Авив и оставалась ночевать у бабушки Наоми, матери отца, к которой была очень привязана. Больше всего она любила расспрашивать Наоми о детстве отца.
Присутствие внучки, приносившей в дом жизнь, было приятно Наоми, и она уговаривала Хагар после демобилизации поступить в Тель-авивский университет. И действительно, закончив службу, последние месяцы которой были весьма неспокойными из-за войны в Ливане,[5] начавшейся в июне 1982, Хагар — несмотря на возражения матери, считавшей, что перед университетом дочь должна хотя бы год поработать, как положено, в киббуце, — убедила общее собрание отпустить ее учиться, тем более, что обучение полностью оплачивалось Министерством обороны, помогавшим детям солдат, погибших на фронте. Хагар подала на кинематографическое отделение факультета искусств Тель-авивского университета, но поскольку у нее не было аттестата, ей предложили проучиться год на подготовительных курсах.
В начале декабря Наоми по настоянию сына, дяди Хагар, Бенциона Шило, ответственного сотрудника израильского консульства в Марселе, поехала к нему в гости, поскольку летом тому пришлось отказаться от отпуска на родине — Ливанская война взвалила на плечи дипломатов массу разъяснительной работы. Наоми не могла отказать единственному сыну — сорокалетнему холостяку, которого все еще надеялась женить. Она всегда считала, что именно в ее присутствии скорее всего завяжется какое-нибудь знакомство, и потому задержалась в Марселе, чтобы побывать (а приеме, устроенном консульством по случаю Нового года.
Хагар, невысокая, быстрая и легкая в движениях, унаследовавшая от покойного отца каштановые волосы, пришла в восторг от мысли, что просторная и красиво убранная квартира бабушки будет полностью в ее распоряжении. Вначале она думала пригласить подругу, с которой познакомилась на подготовительных курсах, — девушку по имени Ирис, — пожить вместе с ней на бабушкиной квартире. Отец Ирис тоже погиб, только на Войне Судного дня,[6] и Ирис на редкость хорошо разбиралась во всех привилегиях, предоставляемых Министерством обороны детям павших. Но в конце концов Ирис не переехала, и надо сказать, для Хагар это оказалось к лучшему, потому что в начале декабря на бабушкиной квартире у нее начался роман со студентом-старшекурсником Эфраимом Мани, преподававшим иврит на подготовительных курсах. Роман начался очень бурно, но уже девятого декабря Эфраим ушел в армию, на ежегодные сборы резервистов, и его подразделение перебросили в Ливан, на западный участок, где все еще было неспокойно, несмотря на "мирный договор", заключенный между Иерусалимом и Бейрутом.
Яэль Шило (в девичестве Кремер) родилась в одном из пригородов Хайфы в 1936 году. Была активным членом молодежного движения "Маханот олим" и даже работала там инструктором. В 1952 году ее послали на год в киббуц Эйн-Харод, из-за чего она не доучилась и не получила аттестата зрелости. В 1954 году Яэль присоединилась к группе «Реим», собиравшейся создать новое поселение, и в ее составе проходила подготовку в киббуце Кфар Рош-ха-Никра. В группу, сложившуюся в основном из жителей пригородов Хайфы, вошли также воспитанники молодежного движения из Тель-Авива и Ришон-ле-Циона, среди которых был и будущий муж Яэль Рони Шило, — закончивший среднюю школу в Тель-Авиве. Они стали встречаться еще в Рош-ха-Никра. После того, как Рони прошел обучение в десантных войсках Нахала и летом 1956 года участвовал в двух военных операциях и, разумеется, в Синайской кампании,[7] Яэль и Рони вместе с товарищами по службе были направлены в киббуц Машаббей-Саде.
Жизнь в южном киббуце пришлась им по душе и, демобилизовавшись, они решили остаться там. В 1958 году Рони и Яэль поженились. Рони работал в поле, Яэль — на цитрусовых плантациях. В 1962 году, после поездки по Греции и осмотра ее достопримечательностей, — экскурсия была организована Израильским географическим обществом — у них родилась дочь, которую они назвали Хагар — как символ того, что они пустили корни в пустыне.[8] Спустя четыре года, в 1966-м, родился еще один ребенок, но он умер через неделю от острой желтухи, вызванной несовместимостью групп крови матери и ребенка, чему в родильном отделении беер-шевской больницы не уделили должного внимания. После консилиума было решено подготовиться к следующим родам как следует, но это не понадобилось, так как Рони погиб в конце Шестидневной войны в боях за Голанские высоты на шоссе Кунейтра — Дамаск.
Несмотря на уговоры родителей, в основном родителей Рони, бросить киббуц и вернуться в город, Яэль осталась с пятилетней дочкой в Машаббей-Саде и даже еще прочнее связала себя с этим местом, хотя и знала, что шансы вновь выйти замуж в маленьком киббуце на краю света становятся год от года все слабее и слабее. Яэль по-прежнему работала на плантациях и даже стала главным специалистом по выращиванию авокадо. Во время Войны Судного дня, когда секретарь киббуца был надолго призван в армию, Яэль заменяла его, после чего несколько раз избиралась на эту должность, и все были ею довольны, хотя и находились такие, которые упрекали ее в чрезмерной бескомпромиссности. Отношения с дочерью были близкими, но время от времени происходили срывы, и друзья неоднократно советовали Яэль пойти на курсы по проблемам воспитания и психологии ребенка, организуемые киббуцным движением. Эти популярные курсы нравились ей, и она даже иногда ездила в Беер-Шеву слушать лекции в университете, на отделении педагогики и психологии.
В 1980 году, несмотря на то, что ей было уже почти сорок четыре года, Яэль согласилась пойти на вечер для незамужних и неженатых, также организованный киббуцным движением, но после этой попытки закаялась навсегда.
Яэль опасалась, что, попав под влияние бабушки, ее свекрови Наоми, которая овдовела в середине семидесятых годов, Хагар уйдет в конце концов из киббуца. Потому Яэль возражала против поступления дочери в университет сразу после армии, настаивая, чтобы она вернулась в киббуц и поработала там хотя бы год. Когда Хагар подала заявление с просьбой отпустить ее учиться, Яэль пыталась тайком настроить большинство «против». Но либерализм киббуцов в начале восьмидесятых годов во всем, что касается «самовыражения» молодежи, отслужившей в армии (попытка предотвратить бегство юношей и девушек в город), а также тот факт, что за обучение Хагар платит Министерство обороны, склонили общее собрание проголосовать не так, как хотелось бы Яэль. То, что Хагар жила у бабушки, облегчало телефонную связь, и мать с дочерью договорились звонить друг другу не менее двух раз в неделю, хотя в 1982 году в киббуце Машаббей-Саде телефоны в жилые дома проведены еще не были.
Реплики Яэль в приведенном ниже диалоге опущены.
— Ну даже если и пропала, то ведь ненадолго, и нечего было так волноваться…