Александр Смоленский - Кремлевский опекун

Хрупкий стебелек, расслабленный зноем и безветрием, лениво тянулся вверх, а венчавший его нежный цветок с ярко-голубыми лепестками почти полностью слился с радостным июньским небом.

Димка лежал на теплой земле и, не мигая, смотрел на цветок, чьим живописным фоном было это самое огромное небо. Под непривычным ракурсом стебелек заслонял другие предметы, искажая их масштабы и создавая иллюзию центра Вселенной.

Мелкие травинки весело щекотали лицо юноши, бесцеремонно лезли в ноздри и уши. Димка вытянул занемевшую правую ногу и, оттолкнувшись, перевернулся на спину. Солнце резко ударило в глаза. Он быстро повернул голову и опять уткнулся в стебелек.

Идиллия. Безмятежность.

– Ой, мамочки родные!..

Донесшийся откуда-то громкий, испуганный возглас отвлек Димку от созерцания. Он приподнял голову. Ракурс поменялся, и цветок тут же смешался с ярким пышным ковром на поляне, растворился в пестрых разбегающихся радугой красках. А все пространство теперь заполнило озеро, спокойное и величественное. В застывшей воде, как в зеркале, отражались небо и Иверский монастырь, вросший своими древними стенами в остров напротив.

Димка невольно привстал.

Возглас донесся откуда-то из-за кустов метрах в ста от того места, где он блаженно и беззаботно лежал. Чуть поодаль к озеру весело и шустро, несмотря на достаточно крутой откос, спускается какая-то девушка, полная сил и здоровья. Перед собой она торжественно несет босоножки и, прежде чем сделать очередной шаг, грациозно вытягивает босую ногу, затем осторожно опускает ее, то и дело повизгивая от уколов подсохшей на жаре травы.

Юноша прищурился, как делают близорукие люди, чтобы лучше разглядеть незнакомку. Теперь он видел ее на фоне высокой стены храма.

Она влетела в сине-зеленую глубь, даже не удосужившись сбросить свое воздушное, как раскрытый парашют, платье. Разом, окунувшись в прохладную летнюю воду, она снова выпрямилась во весь рост. Платье стало прозрачным и плотно облепило красивые, словно округлости хрустального бокала, бедра. А небольшие, мгновенно затвердевшие от прикосновения воды груди, казалось, вот-вот прорвут сдерживающую их натиск легкую ткань.

Дима не мог понять, что с ним происходит и что за чувства внезапно обрушились на него. Издалека он конечно же не мог уловить ни упругости бедер, ни утонченной красоты груди. Но каким-то шестым чувством ощутил, что видит именно такую девушку. Он даже не задумался, с какого света, книги или картины к нему сошел этот явно неземной образ. «Такой», и все!

Видимо, его мозги расплавились на солнце, иначе откуда взялось столь точное видение тела? Правда, какие-то неуловимые нюансы то ли в походке, то ли в повороте головы подсказывали ему, что они, возможно, знакомы, и даже давно.

Тем временем незнакомка грациозно переплела руки над головой и, резко оттолкнувшись от дна, уверенно поплыла. И опять он определенно ощутил во всем этом облике что-то привычное и родное.

Родовые корни, смутно напоминающие ему что-то очень давнее? Корни? Где они? Где он, самый первый отросток его жизненного стебля?.. Он весь перекошен, погнут, изломан. Кем, когда? Следы затоптаны, затерты, смыты. Неужели ничто уже больше не всплывет из бездонных глубин памяти?

Как же до обидного мало сохранилось живых картинок...

Вот красивая женщина с гордой осанкой идет ему навстречу, обнимает, тесно прижимает к груди. Мама? Конечно, мама. Кто же еще?

А может, врач? На женщине белый халат. Такой носила врач в детдоме. Почему врач? Это мама! Иногда кажется, что он помнит ее низкий, будто слегка поцарапанный голос. Или ему только кажется, что он это помнит. С каждым годом голос становится тише и неразборчивее, словно его заботливо укутали ватой или мхом.

Почему же другие звуки он слышит по-прежнему совершенно отчетливо? Выстрелы, взрывы. Вот шумит пролетающий над головой вертолет. Вдруг нарастает пугающий металлический лязг. Бронетранспортеры...

Это уже они едут в БТР. Мама, он и какая-то очень маленькая смешная девочка, у которой на макушке трогательно торчит светлая косичка. Или не мама, а все-таки врач? Внутри бронетранспортера тесно. Голова больно ударяется о металлические углы. Женщина заботливо прикрывает его голову рукой...

Все эти звуки, видения – не из телевизора и не из кино, которым их пичкали в детдоме. Его не проведешь. Эти звуки всегда где-то рядом с «тем» голосом. Мамы! Или врача? Или все же мамы?

Между тем пловчиха заплыла далеко и, судя по всему, не спешит назад. Она хорошо владеет телом и раскованно держится на воде. Время от времени она отдыхает на спине, а потом опять плывет, рассекая водную гладь.

Идиллия. Безмятежность.

Тогда почему так тревожно на душе? Откуда-то поднимается животное предчувствие беды. И накатывает оно именно оттуда, где плавает эта особа женского пола. И откуда только она взялась?

Дима совсем уж было собрался встать и уйти, но девушка вдруг развернулась и энергично поплыла к берегу. Придется подождать, чтобы не выдать себя. На какое-то мгновение Димке стало мерзко на душе. Скорее всего, оттого, что он за ней подглядывал. Хотя разве он виноват? Подумаешь, подсматривал! Это она бесцеремонно вторглась на его территорию...

Короткий вопль, в котором смешались ярость, боль и отчаяние, прорезал тишину. Его отголоски гулко разнеслись по берегу озера, хлестко ударились о воду и резко утонули в ней, оставив в воздухе глухое обреченное дыхание.

Молодой человек уставился в ту сторону, где еще недавно плавала незнакомка. То, что он увидел, повергло его в шок, вновь вернуло чувство чего-то мерзкого и невозможного, которое совсем недавно он уже ощутил, подсматривая за пловчихой.

Все, что он увидел, напоминало черно-белое кино, тем более что солнце било прямо в глаза и мешало смотреть. Тем более, что очки валялись по-прежнему где-то рядом...

Двое явно пьяных парней грубо ухватили появившуюся из воды девушку, словно это вообще был не человек, а какое-то скользкое бревно. Третий, а их, оказывается, было трое, одной рукой зажал ей рот, а другой с наглой ухмылкой недвусмысленно ухватился за ширинку своих брюк.

Только что абсолютно раскрепощенное свободой сильного гребка тело извивалось теперь в кольцах живых наручников, отчаянно пытаясь вернуть себе право на свободу. Оказавшись в грубых, безжалостных руках, полураздетая, униженная своим положением, девушка заметно теряла силы. Длинные волосы безвольно упали, почти касаясь травы.

Один из парней мощным движением превратил ее платье в лохмотья, а затем стал сдирать совсем, вместе с несовременными по нынешним временам довольно объемными трусиками. Второй парень, которого Дима уже про себя обозвал зверем, хищно обхватил девушку сзади и прижал к себе, пытаясь усмирить ее бьющееся словно в конвульсиях тело и полностью подчинить своим замыслам.

– Ну что, сучка? Теперь ты у меня по-другому запоешь, – донесся до Димы истеричный пьяный голос. – Больно ты у нас гордая и брезгливая... Ничего, и не таких, как ты, ломали. Счас я тебя раскочегарю. Будешь сосать, как последняя стерва. Ишь, кобылица! С норовом! Брыкайся, брыкайся, так даже слаще. Петька, держите ее покрепче!.. О-о... Погоди минутку. Укрощу тебя сейчас...

Словно в размытом застывшем изображении, Дима видел перед собой лишь обнаженные белые бедра, которые продолжали биться в конвульсиях, а сам уже бешено несся к берегу, остро ощущая напряжение в мышцах, готовых к единоборству. На бегу он успел схватить длинный деревянный штырь и теперь размахивал им, как рыцарь, бегущий в атаку, из стороны в сторону, чтобы не замедлить бега. Главное – успеть! Он успеет.

Дима выскочил откуда-то сбоку и с ходу огрел одного из этой шпаны по спине, да так крепко, что тот опрокинулся, как пустой мешок. Двое других от неожиданности опешили. Того, что постарше, со спущенными штанами, он резко пнул между ног. Для большей верности Дима добавил ему кулаком и, оставив кататься по земле, кинулся к третьему парню, который, бросив приятелей, тут же бросился наутек.

Дима подхватил обессилевшую девушку. И только сейчас до него дошло, что он знает ее! Это же Настя, слепой он дурак! Их Настя!

Она тяжело и часто дышала, доверчиво припав к его груди, похоже, не веря в свое спасение и не понимая, откуда взялся Димка.

Юноша обескураженно смотрел на нее. Он еще не остыл от первого в его жизни сражения за женщину и тоже мало что соображал. Впрочем, только сейчас до него наконец дошло, почему, когда он смотрел из своего укрытия, что-то в пловчихе показалось знакомым! Но он и представить себе не мог, что это Настя. Точнее, что она... такая. Кроме как в сером балахоне, он ни в чем ее никогда не видел.

А может, просто ему никогда раньше и в голову не приходило посмотреть на нее как на женщину?