Елена Сазанович - «Я слушаю, Лина…»

Впервые опубликована в авторском сборнике «Улица Вечерних услад», 1998 г., «ЭКСМО Пресс». В 2004 году по повести сняты два художественных фильма – «Неуправляемый занос» (режиссер Георгий Шенгелия, московская киностудия «Центр национального фильма») и «Пока я с тобой» (режиссер Владимир Ковалев, Одесская киностудия)

Мне кажется, я очень долго шла. Нет, не потому, что мой дом был так далеко. Хотя его слабый силуэт и виднелся вдали. Все совсем по-другому. Просто я долго шла. Может быть, потому что падал снег. Мокрый, липкий. Он мешал смотреть вдаль. Может быть, потому что было очень холодно, неуютно, ветрено. И я еле передвигала ноги. Съежившись, сгорбившись, уткнувшись носом в черное драповое пальто. Я никогда не любила этого униженного состояния. По вине погоды, вернее, по вине непогоды. И мне было противно наблюдать за собой со стороны. За скрюченной, жалкой фигурой без возраста и пола…

Мой дом находился на окраине города. И меня это радовало. Вдали от городской суеты я чувствовала себя уверенно, спокойно. Я чувствовала себя в полной безопасности. Не от какой-то конкретной личности. А в безопасности от шума, сплетен, бессмысленных разговоров и встреч. Я сознательно замкнулась в своем придуманном мире на окраине города. Я сознательно уехала из столицы в этот маленький городок. Сознательно теряла друзей. Тем самым защитившись и от врагов. И когда я потеряла самое дорогое в жизни – свою любовь. Я, вдоволь наплакавшись в подушку, так ни с кем и не разделив свое горе, наконец облегченно вздохнула. Мне больше нечего было терять. И. значит незачем было больше плакать. И я замкнулась в четырех стенах. Я придумала свое собственное замкнутое пространство. В котором могла спокойно жить. И покой для меня значил уже гораздо большее.

И сегодня, направляясь к своему дому. Тяжело ступая по липким сугробам. Прорываясь сквозь пронзительный ветер и метель. Я радовалась, что дома меня никто не ждет. Кроме покоя. Я радовалась, что наконец-то закончились эти новогодние праздники. В которые мне больше всего почему-то хотелось спать. Может быть, в детстве я ждала от них чуда и сюрпризов. Но это было так давно. Теперь я не любила ждать. Ничего не ждать – это тоже покой. И, наверное, самый настоящий.

Мой дом был уже совсем близко. И я даже сквозь отвратительный ветер и снег была в состоянии разглядеть его слабый силуэт. Я знала это. И это придало мне силы. Мне сразу стало теплее и уютнее. Я уже легко могла представить, как укутаюсь в мягкий пушистый плед. С ногами заберусь в кресло. И погружусь в какой-нибудь захватывающий детектив. А в руке буду держать сигарету и наслаждаться ее горьким дымом. А за окном по-прежнему будет валить мокрый липкий снег, и завывать угрюмую мелодию ветер. Но мне уже ничто не будет грозить.

…Я сразу услышала эти шаги. Но не сразу в них поверила. Я ушла в себя настолько, в свой пушистый пледовый мир, что с трудом воспринимала окружающие шумы.

Но я очнулась. И услышала эти шаги. И вздрогнула. И чуть приостановилась. И на секунду ощутила страх. Леденящий, расслабляющий тело страх. Я не люблю, когда идут позади меня. Мне непременно кажется, что вот-вот меня могут ударить. И я даже чувствую это учащенное дыхание и бешеное биение сердца. Когда вот-вот могут ударить. Но я все равно никогда не оглядываюсь. Может быть, от страха. Может быть, оттого, что предпочту смерть унижению. А может, потому, что не решаюсь смотреть в глаза смерти. А может быть, не хочу знать свидетелей последних минут моей жизни.

…Шаги были крупные. Размашистые. Скрипучие. Это мужчина. Ну, конечно, это мужчина. Но уже, подумав это, почему-то не испугалась. Я решила идти, не оглядываясь. Что бы ни случилось. В конце концов, может быть, так и надо? Погибнуть внезапно. Погибнуть, так и не узнав причины смерти. Погибнуть, так и не увидев лицо своего врага.

Шаги ускорились. И я невольно задержала дыхание. И невольно прикрыла глаза. Чья-то рука вцепилась в мое плечо. Но удара я не почувствовала. Я по-прежнему не оглядывалась. И по-прежнему молчала. И несмотря на страх, дерзкая мысль успела промелькнуть в моем сознании: «Кто посмел посягнуть на мой покой?»

– Я бы… – робко, нерешительно, почти боязливо, почти по-детски начал чей-то хрипловатый голос, – я бы хотел спросить… Мне бы…

И только тогда я свободно вздохнула. И оглянулась. Он стоял напротив меня – длинный, сутуловатый и, как мне показалось, очень неопрятный. И за его плечом болталась гитара. Я вглядывалась в его лицо. Совсем юное. Но все-таки мне трудно было точно уловить черты его лица. Только глаза, раскосые, зеленые глаза светились в темноте, как у заблудившегося кота.

– Я слушаю, – ответила я. Отлично зная, что мое лицо оставалось каменным.

– Видите ли, – он шмыгнул носом. И вытер нос рукавом пошарпанной кожаной куртки. – Я бы… В общем… Я никого тут не знаю. Я не здешний. Если можно… Только переночевать…

Я посмотрела на него как на сумасшедшего. Переночевать! Он наверное спятил, этот зачуханный мальчишка! И так просто! Поздним вечером, когда ни одной души. Когда зови – не зови, не дозовешься на помощь. Переночевать! К такой наглости я была не готова.

Он прочел на моем лице все.

– Вы не подумайте, – робко начал он. – Я не вор и не бандюга какой-нибудь там…

Ну, уж, конечно, мне такое и в голову не могло прийти. И я с презрением взглянула на его дырявые джинсы. На мокрые длинные волосы, к тому же, по-моему, немытые. Да уж! Очень он смахивал на девицу из благородного пансиона.

– Это смешно, – только и ответила я ему. И резко повернулась. И пошла. Медленно. Не согнув спину от холода. Я шла так, словно мне вот-вот выстрелят в спину. И я с достоинством готова была принять эту участь. Я шла не оглядываясь. И физически ощущала, как в мою прямую спину стреляют его зеленые кошачьи глаза. Я замедляла и замедляла шаг. Это происходило помимо моей воли. Моего желания. Неожиданно мне вдруг расхотелось забираться с ногами в кресло. Укутываться в свой пушистый плед. И утыкаться носом в какой-то бестолковый детектив. Мне даже курить, черт побери, расхотелось! Мне вдруг, неожиданно опостылело собственное благоустроенное, уютное, благовоспитанное одиночество. Свой аккуратный чистый плавный мир, в котором ничего не происходит и ничего не может произойти. И который я сама для себя выбрала. Мне вдруг захотелось риска.

А его зеленые кошачьи глаза все стреляли и стреляли в мою спину. И я, не оглядываясь. Отчетливо видела его. Стоящего посредине дороги. Неопрятного. Непричесанного мальчишку в пошарпанной куртке. И мне вдруг показалось нечестным оставить его вот так. Вдруг. На середине дороги. На середине судьбы. В чужом городе. В холодной ночи. Впрочем, я себе лгала. Впрочем, мне себя непременно нужно было оправдать.

И я остановилась. И по-прежнему не решалась оглянуться. Он мигом очутился возле меня. И вновь вцепился в плечо.

– Я знал. Я чувствовал, что вы не откажете.

Я ради приличия удивленно подняла брови. Но он даже не обратил внимания на мое наигранное удивление. И покорно поплелся рядом со мной.

Я знала, чем рисковала. Но я уже ничего не боялась.

– Вы уже не боитесь? – спросил он невинно. Но в этой невинности я прочитала недоумение.

Я нахмурилась и промолчала.

Мой дом стоял на окраине города. Мой дом утопал в снегу. Мой дом выглядел отчаянно одиноким. И он мгновенно сообразил, что в этом доме живет одинокая женщина.

Он замялся.

– Извините, я не знал… Вы действительно не боитесь? – по-детски, с любопытством сверкнули его глаза. – Я ведь не знал, что вы совсем одна. Вы не боитесь риска?

Я пожала плечами.

– Я ничего не боюсь, – сухо ответила я. Впрочем, я почти не лгала.

Он восхищенно смотрел на меня.

Мы зашли в дом. И я сразу же зажгла свет. Нет, не от страха. А так, на всякий случай.

Свет вспыхнул. И осветил его мальчишечье лицо. Он дышал на свои озябшие руки. И морщился от холода. Он был далеко не красив. Впрочем, разве можно определить, красив или нет мальчишка в семнадцать, восемнадцать, девятнадцать?.. Я бы сказала, что в нем было что-то безобразное, отталкивающее. То ли впалые щеки. То ли слишком большие губы. То ли перебитый искривленный нос. К тому же я отметила, что у него еще не прошли юношеские прыщи на лице. Я невольно поморщилась. А впрочем…

Впрочем, я не буду скрывать, но в нем был, честное слово, был этот кайф. Который даст о себе знать лет через десять. И от которого можно потерять голову.

Мне было уже за тридцать. И голову я, ну никак и ни под каким предлогом, терять не собиралась. Я оценивающе, с высоты своих «уже за тридцать», осмотрела этого мальчишку с ног до головы. И не без усмешки подумала, скольким дурочкам ему удалось вскружить голову. Я махнула рукой. Это не мое дело.

Он улыбнулся. Я улыбаться в ответ не собиралась.

– Умойтесь, – коротко отрезала я. И еще раз отметила про себя его неряшливый, неопрятный вид. Я бросила в него полотенце.