Игорь Губерман - Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

Я глупо жил и опрометчиво,
был раб любого побуждения,
зато порой с утра до вечера
изнемогал от наслаждения.

На нас огромное влияние
(и на победы, и на бедствия)
оказывает возлияние,
включая все его последствия.

В деньгах есть тоже благодать,
зависит жизнь от них,
и чем их тупо проедать —
я пропиваю их.

Свой век я прогулял на карнавале,
где много было женщин и мужчин,
потери мне веселья придавали,
находки добавляли мне морщин.

Багрово, лилово и красно,
и даже порой фиолетово
алеют носы не напрасно,
а лишь от того и от этого.

Ценя покой в душе и нервах,
я пребываю в людях средних,
и хоть последний между первых,
зато я первый из последних.

Попался я, как рыбка на крючок,
мне страсть моя, как бабочке — сачок,
а кролику — охотничий зрачок,
но сладок наживленный червячок,
и счастлив загулявший старичок.

Ушел наплыв похмельной грусти,
оставил душу змей зеленый:
меня родители в капусте
нашли, мне кажется, в соленой.

Вот чудо века: после пьянки
среди таких же дураков
лететь в большой консервной банке
над белой пеной облаков.

Блаженство витает шальное,
стихают надрыв и надлом,
когда закипает хмельное
вампиршество душ за столом.

Глаза не прикрыл я рукой,
а занял закуской на блюде,
и жизнь принимаю такой,
какой ее нет и не будет.

Я пленник любых искушений,
все планы успехов — просрочены,
я шел по дороге свершений,
но лег отдохнуть у обочины.

От выпивки душа нежней и пористей,
и видно сквозь ледок житейской стужи,
что корни наших радостей и горестей
ветвятся изнутри, а не снаружи.

К искушениям холодно стоек,
воздержанье не числя бедой,
между ежевечерних попоек
обхожусь я водой и едой.

Бутылка без повода круче всего
калечит и губит мужчину,
дурак может пить
ни с того ни с сего,
а умный — находит причину.

Загадочная русская душа
вселяется в отзывчивое тело:
душа как только выпить захотела,
так тело тащит выпивку спеша.

Внезапно понял я сегодня,
каким высоким занят делом
желудок наш — лихая сводня
души с умом и мысли с телом.

Мы не глупы, не злы, не спесивы,
любим женщин, азарт и вино
и всегда будем так же красивы,
как мы были когда-то давно.

Закончив шумную попойку,
игру идей и мыслей пир,
зови к себе подругу в койку
и смело плюй на Божий мир.

Отнюдь я, выпив, не пою,
а учиняю праздник духа,
плетя мелодию свою
душой без голоса и слуха.

Черной зависти жар —
горячее огня,
и душа моя стонет больная,
если знаю, что где-то
сейчас без меня
затевается песня хмельная.

Не было у выпивки причин,
в песне пьяной не было резона,
каждый ощутимо получил
порцию душевного озона.

Снова пьянка тянется шальная,
в мире всюду — ясная погода,
радость в каждом госте мне двойная —
от его прихода и ухода.

Смотрю, садясь попить-поесть,
на пятки дней мелькающих,
у пьянства тоже много есть
последствий вытекающих.

Не зря на склоне лет
я пить люблю и есть:
на свете счастья нет,
но вместе с тем и есть.

А если где-то ждет попойка
и штоф морозится большой,
то я лечу, как птица-тройка,
хотя еврейская душой.

Пускай расходятся в улет
последние гроши:
Бог дал нам душу — Он пошлет
и на пропой души.

Меж нас гуляет бес похмелья,
вступая с душами в игру:
он после пьяного веселья
их тянет выпить поутру.

С радостью по жизни я гуляю
в мире, лютой злобой поврежденном,
жажду выпить — водкой утоляю,
жажду просто — пивом охлажденным.

Ценю я в игре винопития —
помимо иных услаждений —
возможность подергать мыслителя
за яйца его убеждений.

Живу я славно и безбедно,
поскольку мыслю государственно:
народу в целом — пьянство вредно,
а каждой личности — лекарственно.

Курить, конечно, бросить надо бы,
загвоздка — в бедах совокупных,
а корни этой мелкой пагубы
растут во мне из дурей крупных.

В цепи причин и соответствий,
несущих беды, хворь и срам,
я не нашел дурных последствий
от пития по вечерам.

Люблю я проследить, как возлияние,
просачиваясь в мироощущение,
оказывает веское влияние
на духа и ума раскрепощение.

Забавный знаю феномен:
от генерала до портного
у нас химический обмен
устроен так, что ждет спиртного.

Пока еще в душе чадит огарок
печалей, интереса, наслаждения,
я жизнь воспринимаю как подарок,
мне посланный от Бога в день рождения.

Сокрыта в разных фазах опьянения
таинственная сила врачевания,
играющая ноты упоения,
текущие до самобичевания.

Когда бы век я начал заново,
то к людям был бы я внимательней,
а гул и чад гулянья пьяного —
любил сильнее и сознательней.

Я злоупотребляю возлиянием,
здоровье подрывая наслаждением,
под личным растлевающим влиянием
и с жалостливым самоосуждением.

Душа, мягчея от вина,
вступает с миром в компромисс,
и благ любой, сидящий на,
идущий по и пьющий из.

Мне грустно думать в час ночной,
что подлежу я избавлению
и чашу горечи земной
закончу пить я, к сожалению.

Экклезиаст еще заметил:
соблазну как ни прекословь,
но где подует шалый ветер,
туда он дуть вернется вновь.

Хоть пили мы, как пить не стоит, —
за это вряд ли ждет нас кара,
в нас только будущий историк
учует запах перегара.

Ко мне по ходу выпивания —
о чем бы рядом ни кричали —
приходит радость понимания,
что дух наш соткан из печали.

Верный путь, на самом деле,
различим по двум местам:
то во храме, то в борделе
вьется он то здесь, то там.

Виднее в нас после бутылки,
как истрепались в жизни бывшей;
мы не обломки, мы обмылки
эпохи, нас употребившей.

Наш путь извилист и неровен,
а жребий — тёмен и превратен,
и только жирный чад жаровен
везде всегда надежно внятен.

В года весны мы все грешили,
но интересен ход явления:
те, кто продолжил, — дольше жили,
Бог ожидал их исправления.

Каким ни вырос любомудром
и даже просто будь мудрец,
а все равно охота утром
к похмельной рюмке огурец.

Смотрю без тени раздражения
на огнедышащий вулкан,
и сразу после извержения
готов налить ему стакан.

После пьянства
лихие творятся дела
в ошалело бессонных ночах:
мрак женился на тьме,
згу она родила,
мы сидим вчетвером при свечах.

Живя весьма благообразно
при нашем опыте и стаже,
мы не бежим на зов соблазна,
а просто надо нам туда же.

Ленив, лукав и невынослив,
я предан выпивке и блуду,
перенося дела на после
того, как я о них забуду.

Хвала Творцу, что время длится,
что мы благих не ждем вестей,
и хорошеют наши лица
от зова низменных страстей.

В виду кладбищенского склепа,
где замер времени поток,
вдруг понимаешь, как нелепо
не выпить лишнего глоток.

В основном из житейского опыта
мной усвоено важное то,
что пока еще столько не допито,
глупо брать в гардеробе пальто.

Я думал всегда, что соблазны,
которые всем нам являются,
хоть как-то годам сообразны,
но бесы, увы, не меняются.

От вида ландшафта, пейзажа
(и речки чтоб вилась тесьма)
хочу сразу выпить, и даже
не просто хочу, а весьма.

Угас дурак, тачая жалобы
на мир жестокий и тупой,
а для здоровья не мешало бы
менять занудство на запой.

У Бога я ни льготы, ни поблажки
ни разу не просил, терпя убытки,
за это у меня всегда во фляжке
божественные булькают напитки.

Моя душа передо мной
была душою ясновидца —
я мигом чувствую спиной,
что сзади выпивка струится.

Ко мне явилось откровение
о смысле жизни и нирване,
но было выпить настроение,
и я забыл его по пьяни.

Еще я на радость имею талоны,
но пристально если взглянуть —
питейной бутыли покатые склоны
рисуют мой жизненный путь.

Спешу с утра опохмелиться я,
чтоб горем не была беда,
если начнется репетиция
премьеры Страшного суда.

А в чем действительно я грешен,
и это мне припомнит Бог, —
я в этой жизни баб утешил
намного менее, чем мог.

Пока не позвала в себя кровать,
которая навеки нас уложит,
на кладбище должны мы выпивать
за тех, кто выпивать уже не может.

Не с горечью влачу я жизнь мою,
а круто благоденствую, доколе
все видимое ясно сознаю
и черпаю блаженство в алкоголе.

Первую без чоканья нередко
пьем теперь, собравшись за столом:
некто близкий выдернут, как репка,
и исчез у жизни за углом.

Плывя со всеми к райским кущам,
я только с теми теплю связь,
кто видит вечное в текущем
и плавно пьет, не торопясь.

Растает в шуме похорон
последних слов пустая лесть,
и тихо мне шепнет Харон:
— А фляжка где? Стаканы есть.