Двое автоматчиков провели арестанта по узкому, залитому бледно-красным светом коридору к массивным железным дверям. Там его ждали двое других: алъбиносно-белокурый "ваня" с пачкой поперек себя шире, нетерпеливо притоптывающий кирзачом, и смуглый, скучно-меланхоличный якут из серии "твоя моя не понимай однако". "Ваня" подтолкнул арестанта прикладом, часовые затопали следом. Моросил паршивый утренний дождик, склизкий, как похмельная слюна. Они прошли по грязному плацу мимо боксов, мимо казармы комендантской роты, мимо серого, мокрого здания окружной комендатуры. Он оглянулся. Лица часовых казались неживыми, словно маски, вылепленные из серой глины и смазанные оружейным маслом,
— Давай-давай, шевели поршнями, — негромко проворчал "ваня". — Зависать будешь на дизеле,
Они подойти к воротам, перед которыми басовито урчал на холостых "Урал" с кунгом.
Из кабины выскочил прыщеватый голенастый старлей, засуетился, матернулся, открывая заднюю дверь куша.
— В машину! — старлей понаблюдал, как часовые запихали арестованного в кунг, закрыл дверцу на большой висячий замок и полез в кабину. Арестованный еще успел заметить, как "ваня" потянул из-за пазухи сигарету и взял у "твоя моя не понимай" коробок спичек.
Движок взревел, тяжелая машина рывком тронулась с места, пробуксовывая на грязи. "Водила еще солобон, только после курсов", — автоматически отметил арестант.
"Опять, — подумал Миша, когда зазвенел будильник. — Опять. Вот западло". Он сел на кровати, коснувшись ногами холодного линолеума, и протер глаза. Будильник, сделав свое дело, самодовольно — круглый и коротконогий — пыжился на тумбочке. В этот момент он был до безобразия похож на начальника дивизионного продовольственного склада. Зевая, Миша натянул спортивки, сунул ноги в тапочки и пошел умываться. Выйдя в коридор, он прислушался. В здании было тихо. Только дальним эхом доносился откуда-то от входа нервный храп дежурного по штабу. Миша зашел в умывальник. Холодный кафель и запах хлорки пришпорили его, он встрепенулся, торопливо умылся, крякая и брызгая ледяной водой на спортивки, и пошел в свою комнату за полотенцем. Затем он зашел в соседнюю комнату — кабинет начмеда Больные, привезенные вчера из подразделений, еще спали. Ясное дело. Дай им волю — дрыхли бы до обеда. Ощутив то преимущество, которое бодрствующий всегда ощущает по отношению к спящим, Миша хотел было пнуть одно из лежащих на полу вповалку тел, но сдержался. Включил свет. Эти, на полу, зашевелились и, забормотав, начали подниматься.
— Подъем, — сказал Миша, — быстрее. Они встали.
— Становись.
Они вытянулись в нестройную шеренгу. Четверо. Двое из Средней Азии, один кавказец и еще один — совершенно бледный, вялый и безликий — русак.
— Собрать с пола матрасы, одеться, привести себя в порядок, убрать в помещении. Быстрее.
Русак нерешительна взялся за край матраса. Трое остальных стояли без движения, как будто не поняли. "Опять бурые попались. Как им не надоест?" Миша покачал головой.
Вы че, не поняли, да?
Он не повышал голоса.
Во всех трех восточных рожах появилось что-то наглое. Никто не двигался с места. Чуть поодаль испуганно застыл со своим матрасом русак.
— Э, уроды, какие трудности? — его голос не повысился ни на йоту. — Я, что ли, за вас здесь буду наводить порядок?
"Если сейчас наехать на кавказца, узбеки наверняка вписываться не будут".
— Не слышу? — Мишин взгляд остановился на кавказце.
— Не положено, — презрительно выпятив губу, ответил тот.
— Почему тебе не положено?
— Джигит — не женщина. Ему уборка заниматься не положено.
Миша поймал себя на том, что его жутко раздражает акцент кавказца. Еще не успев осмыслить это ощущение, он резко, безо всякого перехода зарядил чечену в челюсть. Тот упал на топчан и ударился головой о стену. Узбеки дернулись, но не сдвинулись с места. "Боятся". На русака Миша глянуть не успел: он встречал ударом кулака встававшего с топчана кавказца. Кавказец снова упал на топчан и заткнулся. — Еще вопросы? — Миша повернулся к узбекам. Узбеки молчали. Русак вдруг встрепенулся и поволок в
угол матрас.
— На уборку и приведение себя в порядок вам пятнадцать минут. Время пошло.
Миша направился к себе. "Вот хрен: все равно ведь белого ебошить заставят!"
Он долго и с наслаждением брился, бормоча под нос какую-то забытую песенку, потом выключил бритву и с довольным оханьем обжег щеки "Консулом". За окном светлело. Уже можно было разглядеть за пустырем полуразрушенные мурованные стены с колоннами. Раньше там была псарня кого-то из скороспелых сибирских набобов царской эпохи. Здание штаба части, построенное пять лет назад, по сравнению с этими хоромами казалось рахитичным, грязным ребенком рядом с древним, покрытым морщинами, но все еще крепким и кряжистым стариком.
За спиной скрипнула дверь. Миша обернулся.
— Товарищ сержант, — пискнул русак, вылупив испуганные глаза, — все сделано! — Он уже был одет по форме.
— Почему не поглажен? — Миша ткнул пальцем в худую ляжку русака. — Это, по-твоему, стрелки, да?
Тот нервно глотнул и промолчал.
— Вот, возьми на подоконнике утюг и погладься, — и, вытаскивая из шкафа свои штаны от парадки: — Это тоже заодно погладь. Все, иди. — Русак, прижимая штаны и утюг к груди, взялся за ручку двери. — Да смотри, побыстрее. Уже начало восьмого.
— Есть, — пискнул русак, и дверь захлопнулась. Миша завалился на диван и закурил. Вдруг, что-то
вспомнив, он стукнул кулаком в стеку. Через несколько секунд в приоткрывшейся дверной щели показалась тощая Русакова физиономия.
— Чего, товарищ сержант?
— Одного из узбеков ко мне. Живо. — Миша даже не вынул изо рта сигарету.
Дверь захлопнулась. Почти сразу же за стеной поднялся шум, Там спорили, кому идти. Миша нетерпеливо хмыкнул и снова ударил по стене. Шум прекратился так же резко, как и начался. Потом отворилась дверь, и один из узбеков перешагнул порог.
Че хотел? — спросил он, пытаясь выглядеть старым бурым дедом.
Миша в глубине души усмехнулся. Слишком хорошо видно, как ты, чурка, боишься, и как просто тебя сломать, если только захотеть, и отслужил ты, в лучшем случае, едва год, поэтому в позу 'становиться не то что плохо или глупо, а просто не стоит.
— Слушай меня внимательно, — сказал Миша, тщательно выговаривая слова. — В углу, справа от двери, стоят мои ботинки. В тумбочке лежат воск и сапожный крем. Там же — сапожная щетка и бархотка. Вперед.
Запала тяжелая пауза. "Молчишь, сука, с, места не трогаешься? Ладно, не обижайся". Он вскочил, подбежал к узбеку грудь в грудь и схватил его за погон. Узбек испуганно попятился.
— Считаю до трех… Раз… Два…
Узбек резко дернулся в сторону. И тогда Миша начал его бить. Сначала — несколько ударов попеременно снизу в подбородок и локтем сбоку по челюсти, потом, разгораясь и отодвинувшись на расстояние вытянутой и сжатой в кулак руки, — длинные прямые в корпус и лицо, несколько ударов — как бы между прочим — в пах и, когда узбек согнулся, локтем сверху. Потом еще несколько пинков лежачему и:
— Умылся и взялся за чистку обуви. Быстро, — даже жарко стало однако. — И не дай тебе Бог еще дернуться, понял, козел? Быстро! Пошел!
И потом, глядя, как свежеумытый узбек пидорасит его ботинки, Миша завалился на диван и подкурил забытую было в суматохе сигарету. В коридорах штаба звучали шаги первых офицеров. Пора было везти больных в поликлинику.
Миша открыл стоявший рядом с тумбочкой дипломат и зашелестел бумажками. Глянув в медкарты, он только сейчас вспомнил, что у узбека, которого он колбасил, был крипторхизм. "Ай-яй-яй, нехорошо-то как получилось", — с усмешкой подумал Миша, поглядывая на чахнущего над обувью клиента. Непонятно только, как его в армию такого призвали. Хотя у них на Востоке это просто делается: спустился чабан с гор за солью, а его повинтили, военник в зубы и в армию. У второго узбека была так называемая "инфицированная ссадина нижней трети правой голени", то есть, попросту говоря, кто-то дал в роте сапогом в голень, и теперь штымп просто гнил живьем. У чечена было "варикоцеле", а именно — расширение вен семенного канатика. Наверное, тоже кто-то врезал. Не кирпичом же на стройке прищемил. Благо, волокиты с бумажками в подобных случаях не было никакой; черкнуть в медицинские карты "Жалобы", "Объективно", "Произведена обработка" и "Направляется…" — и можно везти в поликлинику. Все это было готово еще вчера вечером.
С русаком сложнее. Этот чахлый питерец явно "косил": три дня назад с ним ни с того ни с сего случился на стройке эпилептический припадок. Испуганное ротное начальство приказало двум здоровенным сержантам скрутить его и посадить в сушилку в казарме. Там о нем забыли на двое суток и только вчера вечером привезли в штаб и сдали Мише как санинструктору части с рук на руки. Здесь этот штамп должен был пробыть еще недельку, находясь под наблюдением начмеда части (который, кстати, был сейчас в Петровске-Забайкальском — на двухнедельных курсах повышения квалификации), а потом — в случае повторения припадка — его следовало определить в одну из дурок Читинской области и, если диагноз подтвердится, комиссовать. Что этот Левашов — никакой не эпи-дептик, Миша заподозрил с первого взгляда. Но пока темы не поднимал, откладывая разговор до более подходящего момента.
