Сухбат Афлатуни - Год Барана. Макамы

Макамы — средневековые арабские плутовские повести, рассказывающие в утонченной стилистике о проделках талантливых и образованных мошенников.

Несколько лет назад из Бухары ехала машина марки «Нексия».

Лето, вечер, дорога через пустыню. Жара неохотно спадает. В машине шофер и четыре клиента, которых он подобрал в Бухаре и теперь везет в Ургенч со средней скоростью 110 км/ч, кроме тех случаев, когда нужно объезжать барханы, наплывавшие на асфальт. Тогда он сбавляет скорость до 80 и цыкает языком.

Рядом с шофером начальник. Внешность такая, начальника. За внешность и посадили вперед, или сам сел, никто уже не помнит, жарко было. «Москвич», почему-то подумали про него все в машине, непонятно почему, просто подумали. Пока солнце над горизонтом, он щурился, отворачивался к окну. Из окна ветер, вначале горячий, потом, когда солнце упало за пески, теплый, все прохладнее, так что вначале хорошо, потом холодно. Москвич высовывал руку, ветер играл с его ладонью, толкая назад, как бы пытаясь отделить от ее тела. Москвич согнулся к наружному зеркальцу и высунул язык.

Сзади, склеившись бедрами, сидят еще трое. Две женщины и мужчина.

Одна женщина спит, другая — в окно. Та, которая в окно, некрасива и знает об этом, и от этого кажется еще некрасивее. Обручальное кольцо на пальце — просто перстень, повернутый камешком внутрь. Некоторые так делают, когда не хотят, чтобы к ним приставали, или просто боятся.

Что это кольцо — не кольцо, успевает заметить сосед рядом, по внешности казах или кореец. Он все замечает. И высунутый язык впереди в зеркальце, и перевернутый перстень. Любит наблюдать. Наблюдать, как хлопковые поля и дома исчезали, тутовник заменился саксаулом. Наблюдать за рукою переднего, торчавшей из машины. Стемнело. Пилить еще часа четыре. Говорит водителю:

— Музыка есть?

Водитель мотает головой.

— А радио?

— Пустыня!

— Пустыня. Хорошо, а волки здесь бывают?

— Лисы есть.

— А кобры?

— Наоборот.

— А еще кто?

— Суслик. А вы сами откуда? — спрашивает, в свою очередь, водитель.

— Из Ташкента.

— Понятно. У меня там родственники. А вы откуда?

— А это что за памятник? — снова мужчина сзади.

Что-то белое пронеслось в окне.

— В этом месте террористы автобус захватили. В девяносто девятом, кажется.

— С пассажирами?

— Ну.

— А что пассажиры?

— Все. Когда захват. Сначала снайпер с вертолета — водителя, чтобы не ехал, куда те приказывали. Потом захват, ну и все того.

— Да… — голос женщины. — Ехали люди, и дети. И такое случилось. Кто мог знать?

— Я думаю, правильно сделали, — говорит водитель. — Пусть террорист знает. Раз вы так, мы — тоже так. Автобус потом в песок закопали, такая история. И крови внутри много, и этого всего…

— Остановите!

Это снова женщина с «кольцом».

— Что?

— Остановите, пожалуйста, выйти нужно.

Полусогнувшись, пошла к барханам.

— Нервная, — сказал водитель. — Желудок, или еще что-то.

Кореец не ответил. Стоит возле машины: закурить — нет?

Пустыня, незаметная во всем объеме из машины, охватила его.

— Звук…

— Песок остывает.

— Пойду тоже.

Водитель кивнул. Что такое мочевой пузырь, шоферу объяснять не надо.

Мужчина отошел в пески. Идти мягко, как по одеялу.

Увидел ее. Думал, пошел в противоположную сторону. И вот встретились, надо же. Она тоже заметила его. Подошла, проваливаясь каблуками.

Он заметил в ее руке — в той, где «обручальное» кольцо, сигарету.

— Вы курите?

— Почти нет.

— Меня зовут Тельман. Тельман Ким.

— Странное имя.

— А вас?

— Принцесса.

— Красиво.

— Давайте пойдем. В какой стороне машина, помните?

— Машина? Там. Там, где дорога.

— А там что?

— Где?

— Ну вон там, где что-то едет.

— Тоже дорога, наверное. Только я пришел оттуда, значит, нам туда.

— На автобус похоже.

— Какой автобус?..

Водитель склонился над мотором:

— Приехали.

Из передней дверцы вылез Москвич:

— Э, акя, что значит «приехали»?

— Значит, приехали.

— И что теперь?

— Все.

Ткнул в мотор.

— А когда брал нас, не знал, что ли?

— Откуда?! Надо другую машину остановить. Я договорюсь. Мне только за бензин заплатите.

— Какой бензин? Эх, еще матч сегодня! Давай, лови. Лови, давай, может, еще успею. Блин, еще мобильный не берет!

— Сдохли они все, что ли? Полчаса — ни одной машины.

— Может, перекрыли. Бывает.

— С двух сторон?

— С двух сторон. Бывает.

— А зачем?

— Кто знает? У начальства свои мозги. Может, не перекрыли.

— А почему машин нет? Полчаса стоим.

— Сестра, откуда знаю! Дорогу перекроют — нет машин. Бензин не завезут — нет машин. Еще чего-нибудь — нет машин.

— А другой дороги здесь нет?

— Другой нет.

— А мы видели.

— Что?

— Автобус. По другой дороге ехал. В той стороне.

Водитель молчит.

— Давайте познакомимся.

— Тельман, журналист.

— В газете? — поглядывает Москвич.

— Интернет.

— А… Сайты. А о чем пишете, не секрет?

— О жизни. Репортажи, интервью. А вы кем работаете?

— Нефть, — говорит Москвич. — Нефть.

— А меня — Принцесса.

— Вам холодно?

— Ноги чуть-чуть затекли. Устала сидеть, пройдусь.

— Я тоже.

— Справлюсь сама.

— Лучше я с вами. Ночь все-таки.

— Да.

— Красиво здесь.

— Это что?

— Луна.

— Не похоже.

Саксаул горел хорошо, ветер играл огнем. Они сидели вокруг костра и глядели на пламя. Глядели в сердце костра. В желудок костра и голубоватые кишки костра, в которых обугливались и загибались непереваренные ветви.

Костер был Бараном, огненным Бараном, согревавшим их своей шкурой, золотым руном. Обжигающий жир Барана пузырился на ветвях саксаула, отслаивался жирным пеплом. Иногда сквозь огонь глядел глаз Барана, пока глазное яблоко не лопалось на огне, стреляя в темноту золотым соком.

Их стало четверо, спавшая женщина проснулась, обиделась, ушла. Ей предлагали остаться, чтобы не ходить ночью одной. «Там дальше еще одна дорога», — сказала женщина. «Нет там дороги», — сказал водитель. «Есть». — Повернулась женщина, уже уходя. Продолжения не было. «Если хочет, пусть гуляет». — Махнул водитель.

Чтобы переждать ночь — стало ясно, что машин уже не будет, — решили рассказывать истории. Так предложил Тельман. Они почему-то согласились. Не сразу стало понятно почему. Начала Принцесса.

Родилась в Самарканде, в семьдесят девятом, месяц февраль.

Первый раз полюбила в четвертом классе. Он, тот, кого она, был в восьмом. Она страдала, очень развитая уже была, почти готовая женщина. У нее была подружка, тоже влюбленная, в другого, так подружка что придумала. Выдрала из тетрадки лист, намазала губы помадой — и к листу. Подложила своему, в которого была, и стала ждать, что получится. Дождалась, он посмотрел на нее, сходили в кино с мороженым.

Принцессе тоже так захотелось. Помады у нее не было. Без помады губы оставляли только жирные пятнышки, догадаться по ним о чувстве было невозможно. Нашла ручку с красным стержнем. Паста кончалась, она долго царапала стержнем губы. Приложила бумагу. Подержала. Посмотрела. Заплакала. Кривой отпечаток. Губы болели.

Она сидела в спортзале, пахло ремонтом, темнело, здание было пустым.

Рядом банка с красной краской, от запаха или от слез болела голова.

Посмотрела на банку. Потом на краску. Потом быстро обмакнула в нее палец, провела по губам. И еще раз. Прижалась губами к тетрадному листку. Здесь и здесь. И еще здесь, чтобы понял. Получилось хорошо. Ярко.

Стала стирать краску с губ. Краска не стиралась. Не смывалась водой. Оставался вкус химии, и тошнило. Ничего. Со стороны будет казаться, что помада. Пошла домой.

«Девочка, что у тебя с губами?» — спросили в автобусе. Выскочила на первой остановке. Втянула в себя губы, борясь с тошнотой, стала ждать следующий.

Дома, к счастью, никого не было. Только бабушка. Которая ничего не видела.

Утром Принцесса сразу достала из портфеля заветный листок. Краска, которая вчера показалась ей красной, при солнечном свете оказалась коричневой. Темно-коричневой, как… ну, как… ну что вы все смеетесь?!

Листок с коричневым отпечатком гулял по классу.

Она пыталась вырвать. На переменке остатки краски счищали с губ ацетоном. В хранилище кабинета биологии. Рядом со скелетом, которого постоянно принимали в пионеры, повязывали галстук на шейные позвонки, соединенные проволокой.