Александр Лапшов - Оляпка

Автор должен дать это предисловие, дабы объяснить смысл определения своей любви как несостоявшейся, опасаясь при этом изрядно поднадоесть читателям своим, порой излишним, многословием. Но, тут уж ничего не поделаешь, ибо подобный эпитет любви до сей новеллы нигде больше в литературе не встречался, во всяком случае, мной он не обнаружен, или не замечен, ни в одном мало-мальски известном произведении, да и в неизвестном тоже.

Дело в том, что, будучи от рождения наделённым судьбой и недобросовестными людьми в белых халатах страшными физическими недостатками, являющимися последствиями детского церебрального паралича, я имел несчастье, но, скорее всего, всё-таки счастье; полюбить в детстве здоровую девочку, свою одноклассницу, и пронести-сберечь свою любовь через всю жизнь, до дней и часов, когда пишутся эти строки. Однако, несмотря на огромные душевные страдания и переживания, порождённые вполне естественным желанием быть вместе с предметом своей любви, в семнадцать лет, по окончанию школы, я отказался завоёвывать сердце своей любимой. Я не захотел, чтобы моя ненаглядная была бы несчастлива оттого, что на неё показывали бы пальцами, как на ненормальную, избравшую в спутники жизни чудовище и урода, каким я сам себе казался, и каким без всяких оговорок на самом деле являюсь, по большому счёту. Это было нетрудно сделать из-за более чем холодного отношения ко мне «дамы сердца». Любовь наша даже не начиналась (хотя Оля, так величают женщину всей моей жизни и судьбы, и знала прекрасно о моих чувствах к ней, но считала и считает их несерьёзной фантазией, от которой можно отмахнуться, а мне, почему-то, не отмахивается вот уже тридцать семь лет кряду), в том «классическом» варианте-хронологии: признание, объяснение, отказ либо согласие, а значит, её вполне можно назвать несостоявшейся. Но, три события из дальнейшей моей жизни, показали, что всё не так просто в мистическом плане даже с неразделённой любовью, даже с несостоявшейся…

СПАСЕНИЕ № 1.

И вот я, по окончании школы продолжил своё образование в так называемом ПТУ-интернате (профессионально-техническом училище) для инвалидов, по специальности бухгалтер бюджетного профиля. По природе своего интеллекта я являюсь «технарём», а не «гуманитарием», значит, к экономическим дисциплинам «не лежала душа», но выбирать было не из чего, поскольку в высшие учебные заведения мне доступ был закрыт, да и в среднетехнические тоже никто бы не принял инвалида с детства, а учиться дальше хотелось жутко. Ну, да ладно, я почти не в обиде на наше тогдашнее общество за это. ПТУ наше училище являлось лишь по названию, ведь готовили в нём главных бухгалтеров систем здравоохранения. образования. культуры и органов местной власти, при этом приобреталась и вторая специальность старшего инспектора или заведующего отдела социального обеспечения. Учебники и пособия были за два первых курса экономической академии им. Плеханова. Преподавателями были старшекурсники и профессора этой же академии. Так что, сумму знаний и научный кругозор я приобрёл вполне приличный. Правда, применять их почти не пришлось, ибо не брали меня на работу по специальности. Но, это уже совсем другая история, к данному повествованию не имеющая почти никакого отношения. А имеют отношение следующие факты и обстоятельства.

Училище наше располагалось в бывшем монастыре, так называемом Черниговском ските Троице-Сергиевой лавры, теперь возвращённом Русской православной церкви, в городе Сергиеве Посаде, тогда носившем название Загорск. Но, кроме благодатности, исходящей от полуразрушенных и поруганных святынь, имелась в том маленьком, при швейной фабричонке, рабочем посёлке имени Каляева (потому как известный террорист был родом из этих мест) на окраине Загорска одна малоприятная и почти зловещая особенность: туда, на так называемый «101-й километр» из Москвы выселялись «неблагонадёжные», т. е. мелкие воришки, хулиганы, проститутки, вобщем шпана. Однако встречались и «акулы» уголовного мира, «косившие» под шушеру, дабы не быть отправленными в ещё более дальнюю «Тмутаракань».

Значит, криминальная обстановочка вокруг училища была «что надо». Но, нас инвалидов все эти «бугры-авторитеты» не обижали; ибо западло это было по всем понятиям, наоборот, при случае помогали в наших разборках и недоразумениях с солдатами местной воинской части. Однако же, как всегда и везде, бывали и случаи исключения из сих неписанных воровских и бандитских правил. И вот один из таких случаев произошёл со мной. И, как же много он дал мне жизненного и мистического опыта?.. Про то лишь Сам Господь, да мой Ангел Хранитель знают. Вот, как всё происходило.

Возвращался я 10 марта 1982 года из Москвы, где был в гостях у двоюродной бабушки, тёти Вали, т. е. сестры моей бабушки по материнской линии. Время было непозднее, около 20–00.

Было темно и морозно. И вот, поворачивая в полуразрушенную арку крепостной стены второго, «чёрного входа» в наше училище-монастырь, на фоне черно-звёздного неба, чуть выше Сириуса, вдруг вижу очень испуганные глаза моей любимой Оли, Оляпки, как я ласково прозвал её по одной небольшой птичке-пересмешнице, гнездящейся под защитой водопадных струй. И глаза её, как бы предупреждающе глядят в сторону пролома в бывшей келейной анфиладе. От изумления я встаю, как вкопанный, и поворачиваю голову в том же направлении. И тут, что-то сверкающее пролетает мимо, разрезая козырёк шапки-ушанки, довольно больно царапая лоб, и вонзается в обитую кровельным железом дверцу в крепостной башне, используемой в качестве трансформаторной будки. Затем, от того же пролома ко мне бросается нечто тёмное, ощущаю на шее шнурок-удавку… Потом, вижу вокруг себя летящие, как в фантастическом фильме, в перспективу звёздные системы и слышу голос Оли, говорящий неким серебристым уже обступающим меня существам: «Не надо! Он мой.». И наблюдаю уже своего рода обратную перспективу моего астрально-галлактического путешествия.

Придя в себя, чувствую боль от вонзающихся даже сквозь куртку в спину осколков битого кирпича, вижу над собой на фоне всё того же пролома только изнутри бывшей кельи две горящие спички и чуть повыше зубцов и бойниц стены неимоверно яркий Альтаир в паре с неизвестной звёздочкой. Слышу ужасно знакомый голос местного подросткового авторитета Коли-Амбала; «Так это же не он!». Потом, шмякающий удар и детский плач. Коля поднимает меня, говоря при этом следующее: «Извини, братан, так получилось. Ошибся тут один приятель. Да, не скули ты, бляха муха. Сам виноват.». Последняя тирада была обращена к пацану, лет десяти-одинадцати, которого я заметил вьющимся около меня ещё в электричке. Теперь мальчишка вытирал рукавом кровоточащий рот; по-моему, у него было выбито несколько зубов, Амбал бить умел крепко. При аховом свете тех же спичек и импровизированных факелков из газет Николай со товарищи придают мне более-менее приличный вид и, поддерживая под руки, ибо меня шатает довольно сильно от головокружения, ведут к общежитию. При этом Амбал не забывает вытащить из дверцы башни-трансформатора свою «наборную» финку, сделанную из крупповской стали германского армейского тесака времён ещё Первой мировой войны. В общаге посидели с «Каляевским атаманом» за водкой-селёдкой. И вот, что он поведал о причине столь странного инцидента с ошибочным нападением, который мог бы окончиться куда печальней, если бы не непостижимо-таинственное участие Оляпки в нём.

Оказалось, в тот день «на Каляевку» должен был приехать один пренеприятный тип, устранение которого Амбалу поручили-заказали более старшие в воровской иерархии товарищи. Я же, как это ни удивительно, был очень похож на этого отвратного субъекта, главным образом своеобразной походкой, выработанной у нас обоих одним и тем же недугом. В этом я убедился сам через три месяца, когда познакомился с с сим негодяем и мерзавцем лично. И даже после попросил Амбала, в следующий раз, как только будет мочить этого ублюдка, взять и меня на сиё дело, ибо на то имел свои виды и причины, которые к сути данного повествования не относятся, а потому опускаются. Но Господь был милостив и уберёг меня от сего греха, потому как ещё через месяц пришили Артурчика-попрыгунчика в Белокаменной, где он жил и, видимо, сумел «насолить» кое-кому поболее, нежели каляевской братии. А сходство между нами было поразительное, особенно если смотреть издали. Так что неудивительно, что пацан — филёр так обмишурился. Да, я на него не в обиде. Ведь не будь этой ошибки, не было бы у меня заочно-мистического свидания с моей ненаглядной Оляпкой, равно как и сего повествования

СПАСЕНИЕ № 2.

Второе наше подобное свидание-спасение произошло 7 ноября 2000 года. В те, не столь давние, времена это был еще праздничный день и в нашем городе к нему приурочили так называемый «праздник пива», то есть поголовную пьянку всех и вся. Вот и я засиделся у закадычного друга Виталия до темноты. Но, да, был всего-то девятый час вечера, поэтому я без особых опасений пошёл домой, тем более, что идти предстояло по большей части многолюдным центром города. И вот, дойдя до монумента славы в честь горожан, павших на фронтах Великой Отечественной, и уже собираясь спуститься вниз по дороге к центральному, так называемому «военкоматовскому» мосту, вдруг, как и в первый раз на «Каляевке», вижу на фоне чёрно-косматого осеннего неба, чуть повыше переливающихся городских огней, неповторимо-щемяще знакомые глаза Оляпки. А в них застыл не просто испуг; какой-то беззвучно-кричащий ужас. Потом, взгляд этих, всегда согревающих мою душу какой-то невероятно-притягательной теплотой глаз, как бы перешёл на боковую улицу, ведущую к нашей «даче», домику, оставшемуся нашей семье после смерти бабушки с дедушкой, непостижимо-настоятельно предлагая идти туда, а не домой. Памятуя о первом случае, прямо скажу чудесного спасения, я доверился своей любимой и отправился в наши семейные пенаты, где и перекантовался до утра.