Оксана Аболина
КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ
Сегодня редкая встреча. Не каждый год удается вытащить Гольдина на наши посиделки. Но если уж удается, то нужно быть готовым к тому, что он напьется до бесчувствия. Пока что язык у него не заплетается и речь еще связная, но он уже вошел в раж. Мы молча слушаем, наблюдая, как в нем набухает ярость.
— … и эти сссуки… у них, понимаешь, смертность низкая… они, ссуки, деньги гребут с родственников. Я, еврей, я ни гроша не беру. А они, русские… да что грить, мальчишки, говнюки, не умеют ни хера. А я режу только тех, кого они боятся. Да.
Взгляд его тяжелеет, тормозит на бутылке, он наливает себе еще и замолкает, думая о своем. Гольдин известный хирург-онколог. Известный тем, что ведет палаты смертников. Статистика его пациентов, увы, печальна.
Пока он погрузился в свои мрачные мысли, мы с Рюмом начинаем наш вечный спор о вере. Рюм — агностик, и любит меня подзуживать.
— А ты спроси у Гольдина, были у него, кто с того света возвращался?
— О чем это вы? — непонимающе взирает на нас Гольдин.
— Ну, Войно-Ясенецкий, хирург, святой вот у них, — Рюм кивает на меня, — писал, что люди возвращаются с того света и помнят, что там было. С тобой они таким делились?
Гольдин тяжело молчит. Потом отхлебнув глоток, начинает новый, мутный рассказ:
— Этого я не знаю. Кто такое скажет, если есть? Вот одно было. Случай один. Недавно. Мужик у меня умер. Прямо во время обхода. Я ему прямо на полу стал делать массаж сердца. Открытый.
— То есть ты разрезал ему грудную клетку…
— Слушай, да какая тебе разница, как это было? Что я резал, чем резал, что зажимал? Важно, что он ожил…
— И что?
— Да ничего, — говорит Гольдин. — На следующий день он ушел. Выписался. Не стал делать операцию. Просто ушел. Не сказал ни слова. И откуда мне знать — почему. Я вообще ничего не знаю…
Гольдин засыпает. Рюм ухмыляется, внимательно смотрит на меня. А мне — мне пора собираться домой…
Если я терпеть не могу рыбий жир, если меня тошнит от цветной капусты, то это значит только, что мне не нравятся рыбий жир и цветная капуста. Но это вовсе не значит, что рыбий жир или цветная капуста — дурные продукты. Мало того, даже если рыбий жир не нравится большинству людей на этой планете, это не значит, что это бесполезный продукт.
Зато я люблю чизбургеры, колу и сникерсы. При этом я понимаю, что это не самое полезное для человека питание. И думаю, что многие со мной в этом согласятся.
То есть я считаю, что мои вкусы и объективная ценность продукта — это вещи совершенно разные.
Почему когда речь касается литературы, то люди говорят, что «для одного шедевр, то для другого — рядовая вещь»? Разве духовная пища примитивней физической?
Палачи ходят между нами, похожие и одновременно не похожие на нас. У них есть руки и ноги, голова и желудок, и даже сердце у них есть. Во всяком случае, в виде физиологического органа — непременно подобный атрибут имеется. Только любить они не умеют. Но очень, надо признаться, чрезмерно охочи поговорить о любви. Правда, ненависть им гораздо ближе. И тогда мы слышим: «Сжигать! Вешать! Резать!» Они, слава Богу, по большому счету безразличны к нам, и это дает нам возможность жить, пока они вдруг не заинтересуются нами. Интерес палача — неприятная штука, друзья. Однако, зря они думают, что сильны. И что конец света на носу — тоже зря думают. Самый верный признак конца света — оскудение в мире любви. А этого добра пока что еще хватает. Жаль, что они меряют только по себе…
Знаете, что такое вдохновение? Жуткая вещь. Ты ложишься спать, а через три минуты у тебя в голове появляются образы и строчки. И надо срочно записать. Включаешь свет, записываешь, кладешь блокнот с ручкой около кровати, выключаешь свет, пытаешься заснуть. Три минуты проходит. И снова та же история. Потом ты пишешь уже в темноте и блокнот оставляешь у себя в постели. И так — всю ночь напролет. И следующую. И через. А днем ты собираешь эти осколки воедино, пытаешься вспомнить, что за ними стояло. Не дай Бог, в темноте написать неразборчиво — будешь потом мучиться, вспоминать — бесполезно. То, что не записал, утеряно навсегда. Нервы на пределе. Обострены — и ты кожей чувствуешь дыхание космоса. Ощущение, что тебя разрывает изнутри на мелкие осколки. Сознание — постоянно на грани взрыва. Люди физически воспринимаются как вселенные, которые между собой соприкасаются, проходят одна через другую, или лежат далеко в стороне друг от друга. И ты сам — как новая вселенная, образующаяся из точки. Тебя разносит космическим ветром. Жар и озноб одновременно. И еще боль, которая комком сидит в животе и ждет часа своего выхода. Сила, да, ощущение чудовищной силы. А потом — когда все позади, опустошенность, слабость, уныние и ненависть к тому, что ты сам родил…
И об этом я мечтала полгода???
У нас в саду живёт глумливая ворона. Любимое занятие этой вредной твари — издеваться над местными собаками. Она летает прямо над их мордами, громко и насмешливо каркая, затем, когда собаки доходят до кондиции и в остервенении перестают что-либо соображать, изображая всем своим видом бешенство, тогда она взлетает на нижние ветви деревьев и ждёт, пока они не налаются вдосталь, не вымотаются настолько, что перестанут обращать на неё внимание. Тогда можно опуститься совсем низко — на расстояние крыла и снова их обкаркать, и всё начинается по новой. Можно подумать, эта ворона вообразила себя полицейским, который следит, чтобы собак не выгуливали там, где не положено.
Однажды весной эта стерва за неимением вокруг ни одной собаки выбрала жертвой меня. Стала обихаживать, гневно каркать, летать над самой головой и всем своим видом демонстрировать, как я ей люто не нравлюсь. И косо при этом поглядывала на мою трость — наверное, хватило опыта узнать, что у людей руки могут оказаться гораздо длиннее, чем кажутся. Я человек простодушный, меня любая ворона вокруг когтя обведёт. А уж эта — само собой разумеется. Честно говоря, я растерялась. Не зная за собой греха против ворон, я вспомнила вдруг, как истерично переживала в моём детстве воронья стая, когда у нас на даче птенец выпал из гнезда, и никого к нему не подпускала, хоть мы и хотели ему помочь, поднять обратно в гнездо. По наивности я решила, что и у этой моей старой знакомой, противницы собак, случилось несчастье. Я обошла вдоль и поперёк приличный периметр и убедилась, что никакие птенцы в траве не прячутся. А она всё это время бурно радовалась тому, как ловко меня провела. Впрочем, когда я пошла к скамейке, она и тут меня не оставила — не давала работать. Но я не собака — не прыгала, не кидалась на неё, гневно не лаяла. Успокоилась она. Тем более, что вскоре появились и первые собачники…
— Чёоооорт! По ногам обязательно?!
— Ну, прости, прости…
— Смотреть надо…
— Ладно тебе…
— Копытами своими…
— Перебрал сегодня малость…
— Как по асфальту…
— Вообще-т я не пью…
— Места навалом…
— Так уж сегодня вышло…
— Нет, обязательно по новым ботинкам!
— У Ленки был на сва… ик…
— Чёооорт!!! Чёрт! Чёрт!
— Извиняюсь, на свадьбе…
— Это были новые ботинки!
— Сука Ленка.
— Ты посмотри, какая дыра на носке!
— Ни хера не знал до вчера.
— Я три месяца без работы!
— А как Сашка сказал…
— Тут подфартило наконец.
— Думал, убью суку.
— Друг слово замолвил…
— И его, гада…
— Денег одолжил: одеться-обуться.
— Пришел. Как же, мечтали меня видеть…
— Старые совсем развалились!
— Знаешь, я там сел, выпил. И жалко дуру стало.
— Ты хоть слышишь меня, сволочь?
— Я сейчас выхожу.
— Я тоже. Ты видишь, что ты наделал?!
— Да брось ты, дам я тебе денег. Говно, а не кожа.
— Не нищий.
— А пишут — кожа.
— Перебьюсь как-нить.
— Да лано, деньги теперь ни к чему…
— Так не бывает…
— Бывает. Классный ты мужик, пойдем, штоль?
— Пойдем…
Закон бутерброда знаете? Кто ж его не знает! И мне он знаком — с детских лет вдалбливали: «Бутерброд падает маслом вниз. Всегда. Такой закон. А если упал маслом вверх, то это не бутерброд, а горе луковое. Или масляное. Значит, это ненастоящий бутерброд, с ним что-то не так». Мне всю жизнь хотелось убедиться в истинности Закона Бутерброда, но съесть бутерброд всегда хотелось больше, чем проверить теорию. Так ни один на моём веку и не упал. Ни разу. Сегодня, правда, нашёлся экстремал — с икрой заморской баклажанной, попытался соскользнуть с тарелки, но я ловко подхватила его на полпути к полу. Впрочем, если б он и упал, масла на нём всё равно не было, ибо нынче пост. Так что теория всё равно осталась бы непроверенной. И вот на старости лет я боюсь впасть в ересь, но всё-таки смею предположить: а может, Закон Бутерброда должен звучать так: «Бутерброды не падают. Никогда. Не заложено это в их природе».
