Андрей Молчанов - Новый год в октябре

Это было его привычным удовольствием: когда бетонная ограда неслась навстречу, заполняя лобовое стекло, он резко тормозил; машину кидало юзом, и, чуть завалившись на бок, она обессиленно замирала перед воротами. Но сегодня подвели отвыкшие от руля руки — «Волга» чиркнула крылом о сваю забора, содрав черную кожицу эмали, хрупнуло стекло фонаря, и пижонство справедливо обернулось неприятностью.

День начинался неблагополучно. Утро выдалось темное, злое, с порывистым сырым ветром; на работу он приехал невыспавшийся, подавленный, мысленно живущий еще там в экзотическом сне Индии.

Уже начинало светать, уже различался черный далекий лес на востоке, неровные пики елей…Накрапывал беспросветный окябрьский дождь. Поздняя московская осень…И трудно поверить, что еще вчера он бродил по выжженным солнцем аллеям Ред Форта, сидел в баре, подставляя опаленное зноем лицо под могильное дыхание кондиционера, а потом, выбравшись из живительного полумрака, вновь окунался в карнавал красок и звуков восточного города. Еще вчера слоняясь в гвалте базара меж дощатых лотков, заваленных мохнатыми кокосами, полумесяцами бананов, глядя на бледно-коричневых кобр, покачивающихся под сипение флейт, он отказывался верить, что пройдут какие-то часы, он очутится в ином, заштрихованнам дождем мире, и машина будет нести его по мокрому шоссе за город, к кучке сросшихся зданий, заслоненных чашами антенн, к НИИ.И часы истекли, и он, снова здесь, и ветер не поднимает опахала пальм, а качает верхушки голых тополей, и не простирается над ним океан нежнейшей голубизны — серая, беспроглядная пелена висит над головой; и холодок, струящийся в окно и столь желанный тогда, так хочется заменить раскаленным воздухом Индии, столь желанныи сейчас…

На двери кабинета поблескивала черным стеклом и позолотой табличка: «Начальник иностранного отдела». Первый сюрприз. И первый вопрос: кто столь любезно подсуетился в его отсутствие и что за цель суеты? Впрочем, вопрос несложен. Лукьянов. Первый зам, наипервейший враг, а цель: приколотив стекляшку, посеять сомнение в умах — мол, кто же вы, Алексей Прошин? Шеф головной лаборатории или некоего символического отдела?

Прошин ткнул в кнопку селектора.

— Начальника гаража. Зиновий? Салют, Алексей…Зайди.

Рабочий день начался. В институтских корпусах дрожащим люминисцентным светом вспыхивали окна. Небо светлела, ночная его темь размывалась белесостью, и Прошин, тупо смотревший в окно, внезапно понял: небо, пусть пасмурное и даже ночное, никогда не бывает сплошь серым или черным; в нем извечно живет голубизна… И это открытие погрузило его в пустое, задумчивое оцепенение, нарушенное стуком в дверь.

Глинский. В НИИ Сергей слыл первым красавцем. Синеглазый, с длинными черными волосами, изящный, он был красив той хрупкой, застенчивой красотой избалованного юноши, что сразу приковывает внимание женщин, а у мужчин вызывает презрение.

— Привет первой ласточке, — очнувшись, сказал Прошин.

— Местной вороне, скорее… Это ты ласточка. Элегантен. Прилетел из теплых краев. Только к зиме почему-то. Загорел…

— Сие не загар. — Прошин раскрыл портфель. — Я пожелтел от напряженного труда…Держи, — он протянул сверток, — шкура питона. Ты просил что-нибудь необыкновенное? Получай. Можешь повесить на стенку. Будет прекрасное пугало для клопов.

— Тут… кое-какие изменения, — неуверенно начал Глинский. — Нам по приказу директора поручено разработать анализатор клеточных структур для института онкологии. Представитель их приезжал…Нужно сделать аппаратуру, фиксирующую локализацию опухоли и метастаз. Дают, короче, больному изотоп, и злокачественные клетки начинают накапливать его в большем количестве, чем здоровые. Такая идея.

— Оченно гуд! — Прошин резко встал, сунул руки в карманы и, покачиваясь, некоторое время глядел в пространство. — Спасибо, малохольный! Это же минимум лет семь работы!

— А что я мог? Ну? Ты кого за себя оставил? Лукьянова. Кто в договоре расписывался? Он!

А твой августейший папаша…

Тихо! — Прошин швырнул на стол спичечный коробок. — Разговорился! А директор…

А директор на мое предложение отложить вопрос до приезда Прошина ответил, что твой приезд ничего не решит. Да и чего ты взъелся-то? Работа стоящая…

Стоящая! — Прошин развел руками. — Да мне же теперь неотлучно прийдется торчать в этой дыре, иначе узаконят должность начальника иностранного отдела, и лаборатория отойдет к Лукьянову. А лаборатория, милый, это реальная власть, это ценности, перспективы диссертаций — у тебя кандидатской, у меня докторской…

В дверь постучали, и вошел начальник гаража.

А вот и Зиновий, — молвил Прошин устало. — Садись, дружище, поговорим о безотрадных делах наших. Как у тебя-то, кстати?

Ды… все путем. — Пожилой механик, одетый в телогрейку и кирзовые сапоги, чувствовал себя скованно, отражаясь в полированной мебели и зеркалах.

А у меня беда. — Прошин обнял его за плечи. — Автотрагедия. Тюкнулся. Крыло и фонарь. Ага! Он порылся в ящиках стола и извлек запыленную бутылку виски. — Держи.

Доставлено из древней Индии. Жидкость вполне приемлимая.

Значит, фонарь… — Зиновий поскреб подбородок коричневым ногтем. — Но за сегодня я ее навряд ли… И без того ЗИЛ на яме, потом автобус — глушитель пробило… Кручусь как кардан. Завтра! Ее ж и шприцануть надо и масло, небось, — чернота…

Проклятая машина, — согласился Прошин нетерпеливо.

Клапана посмотрю, — рассуждал Зиновий, сцепленьице… Я, сами знаете, люблю, чтоб капитально, чтоб без вопросов…

За что бесконечно тебя уважаю, — заметил Прошин, прикрывая за ним дверь. — Святой человек! — повернулся он к Сергею. — И, кроме того, наглядное подтверждение моей правоты. Будь я клерк из отдела, послал бы меня друг Зиновий в автосервис. И кувыркался я бы там в очередях и платил бы за каждую гайку…

Телефон звонит, — хмуро сказал Глинский.

Да?

Алексей Вячеславович? Прибыли? С добрым утром! — В голосе Лукьянова была ирония. — Сережа у вас? Рассказал о работе? Грандиозная штука? Да-а, впечатляющая и ошеломляющая. Более того. По этому поводу вам через час надлежит быть в институте онкологии.

Данную миссию, — Прошин скрипнул зубами, — я поручаю вам!

С радостью! Но там нужны именна вы — руководитель! Машина уже внизу. В вестибюле клиники вас встретит Воробьев Игорь Алексан…

Прошин бросил трубку.

Еду, — сказал он Сергею. — В клинику. Надоели вы мне все…И день сегодня. Как тюремная песня: тоска. Ладно. Вечером встретимся. Приедешь, понял?!

«Все паршиво, — думал он, спускаясь к машине. — С Сергеем что-то не то, Лукьянов клыки показывает… И опять осень, опять надо вертеться, куда-то мчаться, что-то говорить…»

Небо Индии, океан, истомленные зноем Мадрас и Дели мелькнули в памяти и сгинули, будто и не было всего этого в помине. Вперели стояла стена удручающе однообразных будней. Но где- то в ней неразличимо таилась волшебная дверка к безмятежной дали, где можно отдохнуть на каникулах от этой ненавистной работы и жизни. И он не страшился будней, даже любил их: будни дарили ему Игру, и преодоление их означало выигрыш; но не благосклонную улыбку Фортуны — случайную и лживую, в выигрыш в Игре, продуманнай и сложной, победу, в которой наслаждение, смысл.

Ну, поехали, — усаживаясь, сказал он шоферу. — Только не гони. Скользко сегодня.

Чего?

А? Да это я так, себе.

то вдалеке нудно капает вода, но, прислушавшись, он отгадал в этом мерном звуке эхо собственных шагов. В одном из закутков лабиринта распологался кабинет Воробьева: обшарпанный стол, заваленный раскрытыми книгами, два железный паукообразных стула; в углу — застекленный шкафчик, где на единственной пыльной полке покоилась колючая океанская раковина, чьи розовые перламутровые створки, словно окаменевшие губы, выпятились в обиженном недоумении на свое теперешнее пребывание в этих апартаментах.

Общую идею вам объяснили? — Воробьев достал сигареты. — Множество датчиков, представляющих единую систему в форме двух пересекающихся под прямым углом плоскостей. Из датчиков сигналы поступают в приемник, где на фоне шума здоровые клеток выделяется пик «ракового» сигнала от клеток больных. — Он прикурил. — Вообще-то аппаратура такого рода у нас есть. Но прибор избирателен, погрешность его огромна, да и с изотопами… — Окутанный дымом, Воробьев заходил взад-вперед. — Раньше применяли радиоактивный фосфор. Теоретически его концентрация в больных клетках большая, чем в здоровых, но подчас происходит обратное, и даже с накожными опухолями диагностика никудышная. Кадмий лучше. Но мы сделаем ставку на галлий. Металл редкий…