Валерий Шелегов
В конце августа улетел из Москвы в Красноярск. На установочной сессии разбирали мою повесть «Люди золота жаждут». Сокурсники сравнивали повесть с «Печальным детективом» Виктора Петровича Астафьева.
Профессор Лобанов нашёл внешнее сходство с всемирно известным писателем.
В Канске ждут родители. К Виктору Петровичу Астафьеву, решил, обязательно заверну из Красноярска в село Овсянку.
В аэропорту Домодедово в книжном киоске случайно купил книгу Астафьева «Всему свой час». Факсимильное вступление автора:
«Занятие литературой дело сложное, не терпящее баловства, никакой самонадеянности, и нет писателю никаких поблажек. Сорвёшь голос — пеняй на себя. Захочешь поберечься и петь вполголоса, вполсилы — дольше проживёшь, но только уж сам для себя и жить, и петь будешь. Однако в литературе жизнь для себя равносильна смерти».
Русскую Литературу можно определить Матерью русской Души. Запечатленная в былинах и песнях народом, русская речь веками воспитывала и лечила народную душу. Слово определяло мироощущение русского человека; бытие и жизненный уклад.
«В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо своё, тогда
Солнце останавливали СЛОВОМ.
СЛОВОМ разрушали города…»
Строки поэта Николая Гумилёва.
Иван Алексеевич Бунин о даре нашем бессмертном:
«Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь Слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь»
В нынешнее время хаоса Россия стала «библейской Вавилонской башней». Люди и народы перестали понимать друг друга, всяк речёт свой звук ему лишь внятный. Даже на семинарах прозы Михаила Петровича Лобанова в Литературном институте этот «вавилонский вирус» чихается.
Установочная ознакомительная сессия первого курса завершилась. Собрались на последний семинар.
В какой-то момент перестаю сокурсников понимать.
За окнами аудитории в дворике Дома Герцена рослые — раскидистые куртинами деревья. Дождик говорливый ворошит листву, мокрит чёрный асфальт; тяжелые от влаги ветви прогнулись, едва заметно поддавливает их ветерок и легонько качает. Обычная осень обычного года.
Но Москва гудит набатно от речей депутатов съезда. По митингам бегает Гришкой Отрепьевым — Борис Ельцин. Грозное предчувствие беды висит над Отечеством.
И как-то не по себе от мелкотравчатых страданий литературных героев, косточки которых перемывают семинаристы.
Я уже всем сердцем любил Михаила Петровича Лобанова. Говорил Учитель тихо и кратко. Точно, образно, ёмко. Чтобы лучше слышать Учителя, занимал место напротив преподавательской кафедры.
В завершение семинара стало тошно от «перемалывания костей»: бабахнул кулачищем по столу! Михаил Петрович отпрянул с удивлением. Повисла тишина.
— Страна гибнет. А мы тут…
Обидел Учителя. Сережа Котькало москвич. Талантливый парень. Дружит с Михаилом Петровичем. С Котькало мы нашлись еще во время вступительных экзаменов. Добрый малый.
— Деда обидел, — сокрушался Сергей.
Прощаясь с Михаилом Петровичем до следующего года, сознался, что улетаю самолетом к Астафьеву. Писатели-фронтовики Лобанов и Астафьев в литературе единомышленники.
— Передай Виктору Петровичу привет. Доброго здоровья ему…
Перед Михаилом Петровичем извинился за свой срыв.
Август догорал просветленными днями вперемежку с резвыми дождичками. Лето выдалось горячее, доброе.
Вокруг Москвы горят торфяники. Призрачная дымка напоминает о далёкой Якутии; там тоже горят леса. Тоскую о Наталье и детях. Показал фото своей семьи Михаилу Петровичу.
Он улыбнулся:
— Валерий, вы такой одухотворенный, когда говорите о семье. Глаза так и светятся. Любите детей?
— До слез…
— Человеку надёжный тыл необходим. Особенно русскому писателю. Без надёжного тыла мы бы и войну не выиграли, — вздохнул Михаил Петрович.
На протяжении маршрута от руля водителя троллейбуса слышно из транзистора трансляцию со съезда народных депутатов. Ощущение катастрофы усиливается словесной враждой депутатов на съезде.
Лица пассажиров напряженные, угрюмые; потные от тесноты люди внимательно слушают голоса народных избранников из Кремлёвского Дома Союза.
Товарищи мои разъехались по городам и весям Советского государства. И успокаивало, что ждут отец и мама в Канске, семья на Индигирке: мир вечных ценностей. В этом мире весь смысл бытия — надёжность, сила, мужество и нежность к любимым людям. Основа бытия в русском человеке — любовь к Отечеству.
Литинститут одарил дружбой с прекраснодушными людьми. Профессор Лобанов Михаил Петрович глубинным духовным светом сильно напоминал отца. В общежитии на седьмом этаже в комнате писателя Юрия Сергеева нашелся с русским поэтом Колей Шипиловым. Приехал он пару недель назад из Новосибирска. Искал на этаже знакомых писателей. Поразила его голубизна глаз — откровенная чистота души. На этаже жил Толя Буйлов из Красноярска. Пока шел до его двери, забыл Колину фамилию.
— Писатель из Новосибирска приехал.
— Как фамилия?
— Глаза такие, будто на ладонях сердце держит, — высказал первое впечатление от знакомства с Шипиловым.
— Так это Коля Шипилов!
Я уже прочитал «Ночное зрение» Николая Шипилова. Поразительная проза. И до знакомства любил автора. Предложил Николаю жить в номере Сергеева, коль негде остановиться в Москве.
Николай низкорослый; кудлат, но наметилась сорокалетняя возрастная плешь; усы с проседью кончиками прикрывают верхнюю губу. Обрядить бы его в гуцульскую одежду, вылитый гоголевский казачий старшина из Диканьки будет.
Шипилов — русский поэт одного ряда с Николаем Рубцовым. Приехал Шипилов с гитарой; в наплечной сумке изрядно потёртые общие тетради в клеточку; из сменки белья ничего нет.
— Всю прозу написал в поездах между Москвой и Сибирью, — сознался Коля. — В Новосибирске живу в театральной каптёрке.
Коля сходил в душ. Постригать товарищей научился еще в Томске, когда был студентом Томского геологоразведочного техникума. В общежитии после геологических практик осенью — все заросшие; нередко и вшивые. Двухэтажная деревянная общага холодная, сами всегда голодные. Но жили дружно.
Аптека недалёко. «Черимичная вода» от вшей — спасение! Намылим этой водой головы, тюрбаны из казённых вафельных полотенцев скрутим поверх волос. Все вши на полотенце выползут соберутся. Гнидам — черимичная вода не вредит; от них спасение — только короткая стрижка.
Орудовал ножницами и расчёской не хуже любого парикмахера. Постригал солдат и офицеров своей роты в армии.
Шипилов постричься не отказался. Сделал ему «офицерскую» причёску; подравнял ножницами усы. Поделился с Колей — дал ему голубую льняную рубашку с коротким рукавом. Он и вправду стал походить на боевого офицера. Стрижка преображает человека. Была у меня спортивная курточка серебристого стального цвета со стоячим воротником. Оставил ему на осень.
Комната Сергеева на седьмом этаже общежития быстро стала известной студентам. Прозу Шипилова студенты очного обучения изучали на творческих семинарах. Песенную поэзию Шипилов не издавал. Авторские военные песни Николая Шипилова — под гитару или гармонь настолько проникновенны, что стихи о войне Владимира Высоцкого в сравнении с Шипиловскими песнями — кажутся театральными. Шипиловские песни — народные.
Однажды Шипилов привез из Москвы пародиста Николая Евдокимова. Евдокимов выступал на эстраде и стал известен благодаря «красной роже после бани». В Москве он еще жилья не имел, обретался, где Бог соломки подстелит. Друг юности Шипилова по Новосибирску. Евдокимов моложе нас годами. Серьёзный мужик и крепкий прозаик. Бесхлебное литературное ремесло его не привлекало. Писал он и читал юмористические рассказы со сцены.
Я уезжал в аэропорт и радовался за Колю. Сергеев снял для семьи квартиру в центре Москвы. Предложил зимовать Коле в его комнате. С Шипиловым Сергеев не знаком. Учебный год слушателей Высших литературных курсов начался, но Юра еще не вернулся из Владикавказа. Коле Шипилову он всегда рад будет помочь. Радовался за Юру Сергеева. Любил его по-братски. Сергеев настоящий романтик геологии — из буровиков. Наш человек. Работал в Южной Якутии старателем на золотодобыче. Написал крепкие книги о геологах, старателях золота. Родовитый терский казак. Широкий в дружбе мужик и бабник.
