Ильдар Абузяров
Манекен Адама
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Это был статный дом. Старый, красивый. И парадные у дома были величественные. В такие нужно входить торжественно, с чувством собственного достоинства. На худой конец, меланхолично-вальяжно, поскрипывая дверными суставами петель.
Но Артём и Катя забежали в подъезд стремительно, будто от кого-то прячась. Артём громко шваркнул болоньевой ветровкой с клёпками о стену, а Катя некстати звонко стукнула каблуками туфель, перешедших ей от матери, как только она набрала необходимые 38. Вес, размер, температуру. «В ту зиму я тяжело заболела ангиной», «Больше недели лежала с высокой температурой», «И мама обещала…», но Артём вслушивался больше не в её слова, а в старческий кашель и шарканье переминающихся ног – там, на верхних этажах под куполом. В песочно-наждачное перетирание стоптанной на внешнюю сторону подошвы о холодный камень (будто в тишине точили нож).
Затем где-то наверху хлопнула фрамуга окна. Лестница – до-ре-ми-фа-соль, – уроки сольфеджио в музыкальной школе, стук двери как удар молоточком, фуга фрамуги, и снова тишина, в которой нужно принимать решение.
– Так ты зайдёшь ко мне? – спросила Катя осторожно.
– Да, – кивнул Артём, и это его «да» высоким «до» поползло вверх до потолка, как те «ти-та-ти-та-та», и снова долгим эхом – «до», пока внизу у входа их слова совсем стихли, словно канувший в воду камень.
Артём задрал голову и взглянул на серпантин лестничного полотна, которое, круг от круга уменьшаясь, тянулось ввысь к куполу. Напряжённая тишина лестничной клетки нарушалась лишь резким резонирующим звуком, будто внутри жил диковинный, но невидимый глазу зверь. Множество ступеней преломляли и отражали стук набоек, как зеркальные витражи вдоль стен отражают скользнувшие тени.
Они украдкой двинулись наверх, по пути Катя достала из сумочки ключи. Позвякивая ими в такт движению, она отворила дверь, впуская Артёма внутрь и выпуская наружу луч из прихожей. Белый треугольник света конвертом перегнулся через перила и упал в лестничный пролёт, словно к почтовым ящикам. Звуки шагов прежде, чем каменная тишина вновь не воцарилась в подъезде, разбились на радиаторе одинаковыми яркими полосами.
У Кати был хороший дом, но ещё до того, как он появился на горизонте, Катя и Артём долго гуляли, взявшись за руку, по теневым сторонам улиц, а ещё раньше – там, на школьном вечере, посвящённом окончанию десятого класса, Артём впервые пробовал пить «из-под полы» водку, чувствуя обжигающий жар на губах. Пить прямо из бутылки, что шлюхой ходила по рукам, жадно хватаемая липкими пальцами то за крутые бёдра, то за тонкую шею.
Накануне выпускного парни распределяли, кому какая девочка достанется для ночи вступления во взрослую жизнь, потому что в американских фильмах именно в ночь выпускного «нормальные чуваки» лишаются девственности, а Артём как раз и вырос на американских фильмах. На Микки-Маусе и Докторе Хаусе. И они бросили жребий, и его дружку Сане досталась Соня, а Коле – Полина, а ему, Артёму, – Катя, и теперь они вроде как должны были переспать с одноклассницами в фартуках и с бантами по выпавшему из шапки-ушанки жребию. Ни дать ни взять ролевые игры на детском утреннике.
Хотя Артёму весь последний год, как и Коле, как и Сане, нравилась Полина. Он просто с ума сходил по Полине. Подкарауливал её после уроков, чтобы нести портфель, и даже повесил ей на стене «Вконтакте» фразу: «Если Полина онлайн, это просто значит, что у неё хорошее алиби». Глупость, конечно, но каких глупостей ни наделаешь, когда неровно дышишь в контуры чьего-то образа.
В общем, Артём, подогревая свои чувства, делал много разных глупостей, но вот Полина досталась Коле, а ему Катя, и тогда Артём впервые посмотрел на Катю как на женщину. Посмотрел внимательно, исподлобья. До этого момента он вообще на неё не смотрел. Точнее, смотрел как на куклу в балахоне свитера.
Катя, заметив пристальный оценивающий взгляд Артёма, сначала смутилась, а потом оживилась. Девчонки были не в курсе далеко идущих планов пацанов, да и вообще вряд ли о них когда-нибудь узнали бы, но Артём решил подойти к делу со всей ответственностью и упорством неофита.
Конечно, можно было залупиться, пойти против всех, отказаться от жребия, но был ли в этом особый смысл, тем более Полина не благоволила к нему и, только скрипя набойками на туфлях, соглашалась провожать себя из школы и, скрепя ремни, разрешала нести свой портфель. К тому же пацаны придумали жребий во избежание всяких эксцессов, и максимум, что бы светило Артёму, – это разбитый нос.
А потом были танцы, в которых все куражились, куролесили, приглашали своих избранниц. И он, Артём, тоже танцевал, куролесил, куражился, как он это понимал. А если быть точнее в описании, то стоял у стены, сгибая то одну, то другую коленку, но чаще одну правую, потому что был правшой. Хотя это для никогда не танцевавшего Артёма было уже чересчур. Это было такое соло, такой плевок в лицо общественности, что уши Артёма краснели – благо в темноте этого никто не видел. Хотя по логике развития событий Артёму нужно было танцевать дуэтом с Катей, чтобы у них хоть что-то там срослось, чтобы они приблизились друг к дружке, прежде чем стать единым целым.
Но было как-то боязно и неловко вот так взять и сразу пригласить Катю на медляк, к тому же этот танец уж точно не останется незамеченным для Полины и прочих чик. И чтобы оттянуть момент икс, Артём мялся у стенки и даже перекинулся несколькими фразами с учительницей музыки и по совместительству их классной – Натальей Викторовной.
Эта строгая старая дева позволила себе в праздничный вечер бокал шампанского со сверкающими пузырьками. «Наша музычка чокнулась по ходу», – подумал Артём и даже чокнулся с Натальей Викторовной почти непринуждённо, как взрослый мужчина. Звон соприкоснувшихся фужеров заворожил Артёма. Он представил себе, что это перезвон больших и малых колоколов на Владимирском соборе перед первым плаванием в морях блаженства.
Артём заворожённо, если не сказать заторможенно, смотрел на хаотичное движение пузырьков в бокале, пока Наталья Викторовна пыталась ему что-то такое втолковать. Однако Артём за грохотом колонок ничего не слышал и только смотрел на пухлые накрашенные губы училки и ещё на пузырьки шампанского. Но вот громкая танцевальная музыка закончилась, и диджей поставил очередную медленную композицию, которая начиналась будто нехотя, с тихих аккордов.
И тогда Артём наконец расслышал: учительница в строгом костюме говорила, что предпочитает современной музыке Моцарта и что Моцарт «отрывался» не хуже панков. Она рассказывала про Моцарта, какой он был «клёвый и весёлый» авантюрист, это, должно быть, потому, что шампанское называлось «Амадей».
– Артём, что ты грустишь, не грусти! – догадавшись, что её не слышат, а пытаются угадать смысл сказанного по губам, крикнула Наталья Викторовна почти в самое ухо Артёму.
– Да я не грущу вовсе, – выдавил из себя улыбку Артём, – с чего вы взяли?
А потом была туалетная курилка, где пацаны подшучивали над Артёмом и спрашивали, почему он не пригласил Катю, а вместо этого «трётся всю дорогу по углам» с музычкой.
– Смотри, впаяют нашей классной двадцатку за совращение, как Дженифер Фитчер из Майами, – шутил Коля, – дотискаетесь в темноте.
Фотография тридцатилетней училки-американки за интимную связь с семнадцатилетним учеником ходила по страницам «Вконтакте», и пацаны пускали слюни, приговаривая: «Нам бы такую бабу в преподы», «Мы бы её, мякотку, чпокнули, и никому ни слова», «Мы реальные пацаны и своё дело знаем», «А американские парни на поверку слабаками оказались», «Как они теперь с этим жить-то будут, конченые».
И Артём тоже видел фотографию, но ему не очень понравилась слишком костлявая Фитчер. Другое дело их Наталья Викторовна.
– Да не, ей 22 года впаяли, не за перепих, а за ложные показания в суде, – спорил Саня, который собирался поступать в универ на юридический.
– А нашей Натахе все 22 впаяют за секс, – парировал Коля, вызывая раскаты хохота. – В суде она сама с гордостью обо всём расскажет.
– Да никто ей не даст столько! – продолжал соревноваться в остроумии Саня. – Максимум три штуки рублей дадут. Такая теперь такса на Старо-Невском, где девочки работают.
– А ты, я смотрю, специалист по всем вопросам. Видать, твои родители не только репетиторов оплачивают.
И все снова смеялись над шутками Сани и Коли, и Артём тоже смеялся. Точнее, улыбался долгоиграющей улыбкой…
Он всё ещё улыбался, вернувшись в актовый зал. А ещё собирал волю в кулак, чтобы заарканить Катю. Она стояла у стены одна, потому что по выпавшему жребию никто из парней не смел приглашать её на медляк. Злость и обида оттого, что на неё не обращают внимания, придали девушке решимости, и, увидев нарисовавшегося в дверях свободного парня, Катя сама подошла к нему.
