Грустный рассказ«Проклятые леденцы, — подумал Дворский, — это они, только они виноваты, увы…»
Он понимал, конечно, что не могут розовые петушки на палочках стать причиной его, Дворского, смерти, и дело здесь совсем не в леденцах. Просто оказались петушки некстати, явились тем крючком, что закинула судьба в его подсознание, и зацепив там тщательно запрятанное от самого себя и окружающих, вытащила на Божий свет.
«И увидел Бог, что это хорошо, — усмехнулся Дворский. — Но ведь Бог не любит самоубийц…»
Он потрогал пальцами черный вентиль газовой плиты и, ощутив его жирную поверхность, почувствовал вдруг тошноту.
«А ведь не пробовал еще, — подумал, грустно улыбаясь. — И леденцы не пробовал, и это…»
Дворский поднялся со стула, на котором сидел перед газовой плитой, потянул к себе пиджак, брошенный на кухонном столе, и достал из кармана целлофановый конверт.
В конверте прилипли друг к другу два петушка.
Разорвав конверт, Дворский достал петушка с отвалившимся хвостом, повертел за палочку перед лицом, осторожно лизнул и покосился в угол, где затаился футляр со скрипкой.
«Спасательный круг, — подумал Дворский. — Еще надеешься, чудак…»
Он снова лизнул леденец, купленный сегодня утром в Рязани, и увидел далекий южный базар, горы арбузов и корзины винограда, кучки вяленой рыбы с жирными пятнами на растеленной под ней бумаге, ряды молочниц в белых халатах, ухающих мясников в багровых фартуках, услышал крики ослов, бэканье и ту самую музыку.
…Шли долгие годы войны. Мать Дворского навсегда осталась в Ленинграде, отец пропал в сорок первом, а еле живого мальчишку вывезли на Большую Землю по ладожскому льду.
Неким чудом разыскала сироту родная тетка, отцова сестра, и стал маленький Дворский жить в Ташкенте.
Тогда вот, в один из летних дней, сунула тетка Денису в руку несколько монет и разрешила сбегать на базар за леденцами.
Петушками на палочках торговали у входа. Он купил леденец и решил прогуляться с лакомством по базару.
Вот с леденца, наверное, и началось. Потом Дворский думал, что не пойди он за ним на базар, и судьба сложилась бы по-иному.
Сначала Денис услыхал музыку. Странно, но только раньше никогда не приходилось слышать ему эту известную ребятишкам того времени песню. И слова ее узнал Дворский позднее, после встречи с матрасом.
Потом он часто думал о том, первом ощущении, что пришло к нему от восприятия мелодии.
Почему именно эта песня? Что подготовило его сознание к встрече с нею, встрече, перевернувшей его существо? Ведь не жалкие леденцы, на самом деле…
В тени пивного киоска с баяном в руках сидел безногий матрос. Бескозырка съехала на затылок, из ворота белой голландки виднелся край застиранной тельняшки. Матрос сидел на тележке-платформе с небольшими подшипниками-колесами, и склонив голову, растягивал меха баяна. Перед ним на серой земле округло зеленел помятый армейский котелок.
Наверное, обличье матроса и вызвало ломкие воспоминания детства. Мама и папа, и летний Невский проспект, и нарядные дни, и гордые матросы, упрямо упираясь ногами в тяжелые гранитные мостовые, шли навстречу мальчику.
А здесь была скребущая душу музыка и приземленный матрос, ростом с него, Дениса, остолбеневшего, раскрывшего рот мальчишку.
Матрос не пел, он только играл, одну и ту же мелодию, не останавливаясь и не отдыхая. И люди замедляя шаги, иногда робко, бочком, боясь поднять на матроса глаза, продвигались к котелку и опускали смятые бумажки.
А матрос словно не видел никого вокруг, лоб покрылся мелкими каплями пота, потемнела вперед упавшая прядь, и пальцы безостановочно бежали по рядам перламутровых пуговиц.
Потом из-за стены киоска вышла молодая женщина в свободном платье, краснели розы на бледно-синем поле. Она шагнула вперед, заботливо поправила у матроса бескозырку и высыпала содержимое котелка в старую сумку из черного коленкора.
Женщина тронула матроса за плечо, матрос дернулся, только не сбился, и музыка продолжала комкать мальчишеское сердце.
Помедлив минутку, женщина заглянула в сумку, пытаясь прикинуть наличность, и снова настойчиво тронула матроса за плечо.
Музыка оборвалась. Матрос выпростал руки из ремней, отдал женщине баян и нашарил подле себя деревянные чурбачки. Женщина убрала инструмент в футляр, щелкнула замками и медленно пошла с баяном прочь, матрос толкнулся в землю чурбачками, покатился следом за ней и вскоре исчез за арбой, где лежали полосато-изумрудные арбузы на желтой Камышевой подстилке.
Только потрясенный музыкой мальчишка долго не мог сдвинуться с места и не заметил, как из его липких пальцев выскользнул полуслизанный «петушок» и упал в нагретую солнцем пыль…
«Наверное, и я кому-нибудь нужен, — подумал Дворский, — ведь не просто так, а для некой цели появился на этом свете».
Он снова посмотрел на замершую в углу скрипку, осторожно подошел к ней, наклонился, бережно взял в руки и принялся нежно покачивать, словно баюкал ребенка.
Дворский повернулся, приблизился к окну и, не выпуская футляра из рук, смотрел, как лихо прыгают буквы в неоновой надписи на фасаде стоящего напротив дома.
Улица приносила разнообразные шумы, звяканье трамвая, жужжание автомашин, неясные людские голоса, прерывистый говор далекой гитары и изредка визг тормозов, щемящий и обреченный.
Раздался звонок, Денис заторможенно положил скрипку на стол и поднес руку с часами к окну. Десять вечера. Кто б это мог? Снова позвонили, но Дворский не шевельнулся и только усмехнулся мелькнувшей мысли, что он кому-нибудь нужен…
Музыка поглотила его. Дворский не знал ничего другого. Сторонился товарищей и избегал женщин. Денис полагал, что не имеет права растрачивать время на иное.
После встречи с матросом мальчишка добился от тетки, чтобы та определила его на музыкальное обучение. Хотел заниматься по классу баяна, но такой инструмент был тетке не по карману. А тут в соседнем квартале умер старый скрипач, эвакуированный из Одессы. Не было родных у музыканта, тетка похоронила его на трудовые копейки и устроила поминки на православный манер, хотя скрипач был евреем и хоронить его, видимо, полагалось по-другому.
Но вот скрипка старинной работы по дворовому решению отошла, конечно, Дениске. Значит, судьба…
Тетка тоже умерла. Уже когда вернулись они в Одинцово, где до войны жила тетка, а Дворский заканчивал в Москве консерваторию. Племяннику прочили будущее, и тетка ушла в иной мир спокойно, зная что выполнила перед братом родственный долг.
Был Дворский изумительным скрипачом. Люди плакали на его концертах, а знатоки разводили руками и сыпали, как шелуху, слова об итальянской школе, отечественных традициях, забывая, что при всей их правоте есть еще непостигаемое ими — Художник милостью Божьей.
Сам Дворский понимал, что не хватает ему мастерства, надо работать и работать, переделать собственное тело, приспособив его в придаток к смычку и скрипке, чтобы стать единым целым с прекрасным инструментом, оставленным в наследство старым одесситом.
Денис любил девушку и расстался с нею, не считал себя вправе любить по-настоящему, а обманывать не хотел.
Постепенно исчезали друзья: с ним было скучно. Он знал лишь одно — Работа. Его жизнь улеглась в жесткие рамки системы тренировок и режима. Ел Денис для музыки, спал, чтобы иметь силы снова и снова играть, выходил на прогулку освежить мозг, освободить его для новых комбинаций звуков. Он стал настоящим Мастером. И слушая его игру, товарищи прощали Дворскому его отрешенность от обычной жизни.
Больше не звонили, Дворский облегченно вздохнул и погладил футляр. Денис вспомнил, как попытался играть впервые после катастрофы, вспомнил и отдернул пальцы.
Та нелепая случайность… Впрочем, наверное, любые случайности нелепы. Он помнит, как отводили глаза врачи, не решаясь сразу ответить, что играть Денис больше не сможет. Перелом плеча, что-то мудреное с ключицей… Он и сам понимал, как это опасно, но ждал, когда врачи станут разуверять его.
Нет, лучше не думать! Тот страх, что пережил Денис, поднимая смычок залеченной рукой, нельзя пережить дважды. Страх пришел раньше, ибо Дворский знал, чувствовал — не будет он больше играть.
С ним произошло странное. Дворский забыл, что он музыкант. Сознание его раздвоилось, выделился совершенно иной человек, обычный смертный, а Мастер уходил в прошлое, и образ его тускнел и растворялся. Собственно, это и спасло Дворского от психической травмы, но это был другой Денис Дворский, совсем чужой для самого себя. Его личность, прежняя личность исчезла, ее заменил примитивный и пошлый, только внешне похожий двойник.
