В городском пассаже прямо под курантами был да, по-моему, и сейчас есть, замечательный игрушечный магазин. Он казался нам сказочным, волшебным, этот магазин. Он был и цирком, и зоопарком, и пантомимой, и представлением бродячих актеров, и железнодорожной выставкой, и захватывающе интересной библиотекой, и музеем часов, и хранилищем всевозможных настольных и спортивных игр — словом, сокровищницей всех радостей, что сулили долгие зимние каникулы. Но сначала о курантах.
Раз в год нас привозили посмотреть, как часы отбивают полдень. В нашем календаре праздников это было зрелище такое же яркое, традиционное и неизменное, как парад королевской гвардии в день рождения королевы. Всё, кто хоть что-нибудь да значил, собирались за несколько минут до двенадцати на небольшой площадке под часами. Она была выложена старой плиткой и заключала в себе хитроумную мозаику рекламы сосисок в томатном соусе.
Кроме меня приходил Джек Корриген, калека из дома № 43, и даже Альберт Скинер; отец никогда никуда его не водил, даже в отдел образования — объяснить, почему сын прогуливает занятия.
Этот Скинер, вечно наголо остриженный, с торчащей поверх брюк полой рубахи, умел каким-то образом пристроиться к компании, вернее прибиться, точно приблудная собачонка. Положим, вы стоите с матерью на трамвайной остановке, разодетый, как игрушка, в честь предстоящей церемонии боя курантов. Вдруг, откуда ни возьмись, Альберт.
— Здрасте.
— Ты, надеюсь, не в город собрался в таком виде? — спрашивает мать из любопытства, а ему только этого и надо.
— Нет, — отвечает, — собирался поехать, да вот потерял деньги на дорогу.
И тогда матери становится жаль его, как он и рассчитывал.
— Ты можешь поехать с нами, Альберт, — предлагает она, — только приведи себя в порядок, заправь рубаху в брюки.
Так каждое рождество он и увязывался за кем-нибудь на церемонию боя курантов. А после того, как заводные солдатики короля отправлялись строем назад, в свои гипсовые казармы, Альберту, как и всем прочим, дозволялось прижаться носом к витрине сказочного магазина игрушек.
Когда время, отведенное на созерцание витрины, истекало, нам вручали пакетик с мятными конфетами и наказом: "Обязательно поделитесь", а потом увозили домой на дребезжащем трамвае. А дома, сидя у камина в пестрых шерстяных носках, отогревая замерзшие ноги, мы должны были сочинять послания рождественскому деду, Санта Клаусу: "Дорогой Санта Клаус, пожалуйста, подари мне к рождеству…"
— Не знаю, что писать дальше, — отчаявшись, говорили мы друг другу в надежде, что вдохновение посетит всех разом.
— Возьми да попроси салазки, как я.
— Чудак, на что тебе салазки? Вдруг снег вовсе не выпадет?
— Ну, тогда биту и ворота для крикета.
— Кто ж играет в крикет на рождество, балда ты этакая?
Альберт Скинер молчал. Да и никто другой не предложил ничего толкового за эти мучительные часы сочинения на вольную тему.
Разложив на коленях пустые блокноты, мы задумчиво сосали химические карандаши, пока язык не становился фиолетовым, но дело было вовсе не в том, что мы не могли ничего придумать. Напротив, идей было множество — салазки, крикетные биты, ворота для крикета, авторучки, динамо-машины, проекторы с фильмами про Микки-Мауса — выбор был слишком велик. Ведь потрясающий игрушечный магазин, который разжигал наше экзотическое, хоть в конечном счете и бедное воображение, больше всего на свете походил на мастерскую Санта Клауса, в которой шла бойкая распродажа райских товаров.
Там был большой заводной поезд, ходивший по часовой стрелке, и маленький электровоз, ходивший против часовой стрелки, Ноев ковчег и набор для кондуктора трамвая, детская пишущая машинка, вращавшаяся на ярко освещенной стеклянной полке, и необыкновенный велосипед, свисавший с потолка на невидимой проволоке, оловянный паровой каток, комиксы, рекламные, юмористические, кино— и радиожурналы, настольные игры, наборы для юного химика и юного фокусника, столярные наборы, — короче говоря, все, за что современный мальчишка дал бы вырвать себе зуб. Все, за что дал бы вырвать себе зуб Альберт Скинер, и многое такое, чего он никогда бы не получил. И не он один. Там были такие сокровища, которые ни один разумный подросток и не мечтал получить на рождество, даже если бы позволил вырвать себе все зубы и пообещал быть пай-мальчиком до второго пришествия.
Центральное место среди игрушек, выставленных в витрине сказочного игрушечного магазина, всегда занимало что-нибудь недоступное простым смертным: Блэкпульская башня, сделанная из конструкций «Меккано», механическая карусель с лошадьми, скачущими вверх-вниз на латунных спицах, — совсем как настоящая, Виндзорский замок, сложенный из миллиона крошечных кирпичиков, Букингемский дворец, залитый светом прожекторов. Каждый из нас понимал, что такая роскошь не по карману и Санта Клаусу.
В тот год главное место в витрине занимала великолепная модель пассажирского лайнера "Куин Мэри", недавно спущенного на воду в Клайдбанке. Она была длиной в четыре фута, с настоящими иллюминаторами, настоящим паром, клубами, выходящими из труб, командой, пассажирами, спасательными лодками, кладовыми для багажа в каютах — все точь-в-точь как на настоящем лайнере. Сразу было ясно, что этот лайнер не для таких, как мы.
Вдоволь налюбовавшись на лайнер, мы тут же распростились с дорогостоящей мечтой и, посасывая карандаши, стали просить у Санта Клауса более прозаические вещи: пластилин, резиновых собачек и прочую домашнюю живность, окрашенную такой ядовитой краской, что, полизав ее, можно было отравиться, пару роликовых коньков на двоих.
Так поступили все, но не Альберт Скинер. Прикинув несколько вариантов и выслушав советы, чему отдать предпочтение — мототреку с восемью гоночными электромобилями или его любимцу кукле-марионетке коту Феликсу, Альберт невозмутимо заявил, что он-де обдумал все наши предложения, но решил просить Санта Клауса подарить ему лайнер "Куин Мэри". Можете быть уверены, что его слова были встречены с недоверием.
— Тот самый, с витрины в пассаже? С иллюминаторами, паром и прочими штуковинами? Неужто ты его попросил в подарок?
— Ну? И попросил! А что, нельзя?
— Нет, ребята, он совсем спятил! Эй, Скино, а может, попросишь солдатиков, ну, тех, что маршируют, когда бьют куранты, скорей их получишь, чем "Куин Мэри".
— Захотел бы солдатиков, их и просил бы. Только мне они ни к чему. Пусть он подарит мне лайнер.
— Кто? Санта Клаус?
— А то кто же? Не квакер же с коробки с овсянкой! Сам не соображаешь, что ли?
— Пари держу, что это враки. Ты нас разыгрываешь.
— Ей-богу, не разыгрываю. Я попросил у него в подарок "Куин Мэри".
— Покажи свое письмо.
— Не могу. Я уже засунул его в трубу камина.
— Ага, уж и засунул! Все равно твой отец не купит тебе лайнер, это ему не по карману.
— А он тут при чем? Я прошу подарок у старого доходяги Санта Клауса, а не у отца. Скажете тоже.
— А что ты еще хотел бы, Скино?
— Ничего. Мне больше ничего не нужно, только лайнер, и я его получу, вот увидите!
Что было спорить попусту? Каждый из нас про себя подумал, что Альберт — ничего не скажешь — оптимист. Во-первых, такой большой, роскошный, расцвеченный огнями корабль скорей всего не предназначался для продажи. А во-вторых, мы все прекрасно знали, что представителем Санта Клауса в доме Скинеров был мрачный, отличавшийся крутым нравом углекоп, который к тому же оказался без работы. Всем было известно, что на день рождения Альберт получил башмаки, а не быстроходный морской катер, который он тогда облюбовал. Но Альберт вопреки всему продолжал настаивать, что получит "Куин Мэри" к рождеству.
— Спросите отца, если не верите, — говорил он, — если мне не верите, спросите отца.
Но никому из нас и в голову не приходило обсуждать это дело с вспыльчивым мистером Скинером. Иногда, когда мы заходили к Альберту обменяться комиксами, он сам заводил разговор об этом.
— Отец, скажи, да или нет? Получу я на рождество "Куин Мэри"?
Мистер Скинер, угрюмо строгавший у огня кусок дерева, ворчал, не поднимая головы:
— Хорошую затрещину по уху получишь, если не кончишь трепаться.
Вполне удовлетворенный таким ответом, Альберт оборачивался к нам:
— Вот видите, получу. Будет у меня лайнер. Отец, будет? Будет?
Когда мистер Скинер возвращался из паба в дурном расположении духа, что случалось с ним нередко, мольба сына поддержать в нем надежду вызывала у него раздражение.
— Да заткнешься ты, наконец, со своей "Куин, растреклятой Мэри", гори она огнем! — кричал отец. — Недоносок безмозглый, ты что, думаешь, у меня денег куры не клюют?
Выскочив на улицу с пылающим от отцовской затрещины ухом, Альберт, кусая губы, чтоб не зареветь, упрямо повторял:
