Вячеслав Морочко - Под крылом мотылька

КТО-ТО любил всех, чьи сны походили на жизнь. Он звал себя «Мотыльком» и видел, что спавшие неизменно тянулись к истокам – к прозрачной стене, за которой таилась великая «Краеугольная тайна»… «Ничто не берется из ничего». Измочаленные угарными снами они ударялись об Это, как бабочки о стекло, за которым благоухает роскошный исполненный радости мир, и откуда невесть для чего занесло их сюда – в этот сумрачный Угол. Но час пробуждения был уже близок.

Серый пушистый, с чуть рыжеватым отливом, комочек на каждом шагу ждал подсказки природы: его слишком рано взяли у матери. Слизывая безвкусную жидкость с теплого пальца, он плакал по материнским соскам. Ему выпала редкая участь – на время очнуться от вечного сна без видений, чтобы вкусить «иной сон». Ниспосланный во искупление зла, он был шокирован пошлостью сонного мира. В новом доме, куда его принесли, полы закрывала ворсистая ткань. Касания рук вызывали у малыша содрогание: казалось дом населяет множество чудищ, нацелившихся его проглотить. Одуревший от прикосновений котенок искал укромное место, чтобы впасть в полудрему-полупрострацию.

Люди взяли его на большую кровать, которую называли «коровою». Занимая две трети крошечной спальни, она была мысленно поделена пополам. На условной границе легло одеяло, на которое был помещен Леопольд: так сразу же окрестили котенка.

Когда погас свет, одно из чудовищ стало жутко рычать, а лапа другого – крадучись начала подбираться к котенку. «Теперь непременно съедят!» – решил он и вцепился с отчаяния коготками и зубками в человеческий палец… А минут через двадцать утомленный борьбою котенок свернулся калачиком и, прильнув к «побежденной» руке, в первый раз, усыпляя себя, замурлыкал.

Еще не проснувшись, малыш ощутил, что какая-то сила давит его изнутри. Не зная, что происходит, он хотел закричать, но не смог даже пискнуть: новый враг лез из глотки. обжигая и выворачивая внутренности. Люди проснулись, и байковое одеяльце вместе с котенком поплыло по воздуху через темные комнаты в помещение, где пол вместо ворса был устлан прохладными плитами. Лежа на гладком полу, малыш продолжал содрогаться от болезненных спазм. А вокруг стоял «лес» голых лап, засунутых в шлепанцы. Наверху перекатывались голоса. Продолжая выкашливать из себя невыкашливаемое, чуя пугливым сердечком, что решают его судьбу, котенок пробрался из яркого света в закуток между ванной и стиральной машиной и еще долго дрожал там от слабости и пережитого ужаса. А люди, потоптавшись немного, ушли, «унеся с собой» свет.

В комнате с ванной, стиральной машиной и унитазом пахло так же, как в доме, где малыш появился на свет… Только рядом не было мамы. Из крана привычно падали капли, словно семенил кто-то лапками. И котенок заплакал, вспомнив мягкие ушки и полные неги глаза своей мамы, а потом, успокоившись, – свернулся калачиком и задремал.

Когда он проснулся, все еще спали. Было тихо, не считая далекого храпа и детского бормотания. Чувствуя внутри жжение, малыш вылез в прихожую, обнюхал обувь в голошнице, приплелся на кухню, но тут, вероятно от запахов, жечь стало больше. Тогда он направился в комнату и, присев на ковровый ворс, подоткнул себя снизу хвостиком. Голова шла от слабости кругом. А внутренний голос настойчиво требовал облизаться после всего, что случилось. Работая крошечным язычком, котик вспомнил горячий приятно-шершавый язык кошки-мамы, которым еще так недавно она его мыла. От боли, тоски и потерянности он горько заплакал и начал звать маму, без которой не мыслил себе продолжения жизни. А минуту спустя, возле крошки снова вырос «лес» голых ног. Но теперь, подняв голову, он констатировал, что чудовищ – всего лишь три штуки: хозяин – медлительный губошлеп, напоминавший пузырь, – того и гляди наплывет и раздавит, хозяйка – небольшая, звонкоголосая, быстрая, несущая заряд нежности и усталости, их угловатая дочка – пугающая готовностью к взрыву. Никакой иной живности, не считая усатого таракана, сбежавшего в щель под окном, в доме: он не заметил. Малыш рыдал в окружении шлепанцев. Когда поставили молочко, он только на миг замолчал, чтобы ткнуться носиком в блюдечко, облизнуться и вновь зарыдать. Среди малышей, которых забрали у кошки, он был самым тщедушным. Вспоминая подушечки маминых лап и вздымающиеся в материнской тревоге бока, котенок был безутешен: затерявшийся во Вселенной родительский дом казался единственным местом, приспособленным к жизни. Девочка наклонилась над ним. «Оставь котенка в покое! – сказала хозяйка. – Видишь, он нас боится.» Осторожно двумя ладонями она оторвала малышку от пола и приказала: «Идите все спать! Еще рано.» Неожиданно из ее губ зажурчал ручеек таких ласковых звуков, что детенышу сделалось приторно, и он сладко зевнул. Вернувшись в постель, она положила теплый комочек под одеяло. Хозяин улегся напротив и, накрыв себя с головой, молча глядел из «норы». Согревшись, малыш успокоился, а хозяйка прильнула к нему, нежно чмокнула в розовый носик, и зверек замурлыкал, как будто внутри у него заработал моторчик.

Спустя три часа, котенок вылакал из розеточки столько коровьего молока, сколько влезло в живот. К вечеру он обнюхал почти всю квартиру, в темных, теплых местах подремал, мимоходом выел желток из вареного всмятку яичка. А на ночь хозяева снова взяли его на «корову».

Малыш проснулся чуть свет, побродил по кровати. Хозяйка включила лампу как раз в тот момент, когда он неловко спрыгнул на коврик и, наскоро облизавшись, куда-то потопал.

– Погулять захотел? Погуляй, мой хороший! – разрешила добрая женщина, даже не подозревая, что с этой минуты обитатели дома вступают в полосу неприятностей, связанных с новым жильцом. Теперь изнутри малыша распирала ужасная сила: он должен был «сделать кошачьи дела», но мешало Табу. А совета спросить было некого. Запрещалось прудить, там, где спишь. Ковер был «живою спиной». В ванной комнате «семенила родная капель» – он не мог оскорбить ее непристойными запахами. Терпеть больше не было сил, и котенок «пристроился» там, где стояла сырая хозяйская обувь. Облегчившись, – вернулся к «корове», но запрыгнуть не смог и разлегся на шлепанцах. Он не слышал, как встали хозяева. Учуяв подозрительный запах в прихожей, они разбудили малышку, ткнули носиком в мокрое место и посадили возле стиральной машины на газетный листок, прикрывающий синюю плошку. При этом они так шумели, что котенок, зажмурившись, ждал, что его вот-вот слопают.

Но его не тронули ни на этот раз, ни потом, и малышка решил, что теперь так будет всегда: как только он напрудит, его ткнут носом и посадят на синюю плошку – не очень приятно, все же терпимо. Но скоро жизнь сделалась просто невыносимой: хозяева взяли за моду шлепать котенка. От криков их побои казались больнее, поэтому, «сделав дела», малыш забивался в какой-нибудь угол. Однако его все равно находили и, выуживая из укрытия, приговаривали: «Леопольд, подлый трус, выходи'» В доме было много укромных местечек. Его выманивали извивающимся пояском, а потом им же и наказывали, приговаривая: «Вот тебе, Леопольд! Что б не пакостил!».

Теперь, когда его брали на руки, он мелко дрожал. Вечером, как и раньше, малыша приносили в постель и укладывали на одеяльце, но стоило выключить свет, он крался в ноги: чтобы спать, ему надо было прислониться к чему-то живому и теплому. А утром все повторялось: крики, выманивание, наказание и синяя плошка с газетным листочком. Он уже чувствовал, эти чудовища с ним на пределе, но не мог взять в толк, чего от него добиваются. Одна бывалая женщина объяснила хозяйке, что у кошечек, как у людей есть дебилы: «Их учи не учи, бей не бей – все без разницы» Советовала «обработать» места, где котенок прудил… И скоро квартира наполнилась запахом уксуса. А потом обнаружили настоящий тайник. Он надеялся, что его сокровенное место, в углу за огромным диваном, никогда не найдут. В самом деле, хозяева удивлялись, как, получая уже и вареное мясо и рыбу, он по прежнему только «прудит». Если девочка жаловалась, что пахнет «кошатиной», мать говорила: «Сама просила котенка – вот теперь нюхай!» Но когда отодвинули мебель, то ахнули: столько здесь было какашек. Плинтус и пол выскребали ножами. А Леопольд был отхлестан за милую душу.

– Теперь уже точно сожрут! – думал он, сидя в плошке на сложенном вдвое листке. Решил никуда не ходить, а сидеть и выслушивать жалобы труб, проходивших сквозь ванную комнату. Он дремал целый день, пока не услышал хозяйскую дочку: «Лепка, ты здесь? Безобразник такой, попробуй мне только напакостить!» И содрогнулся, когда она вдруг закричала: «Мамуля, скорее! Иди, погляди!» Должно быть с отчаяния Леопольд изменил своему табу, напрудив там, где дремал, но не в плошку, как хотели хозяева, а позади нее. Оставаясь на сухом листе, он даже не понял, как это вышло.

Котенка взяли на кухню, где его ждало яичко и молоко. Под плошкою вытерли, но не особенно тщательно, чтобы оставшийся запах напоминал. То, что в этот раз не побили, казалось случайностью: то ли забыли, то ли делают вид, что забыли побить. Выбрав желток и с отчаяния вылакав блюдце белого пойла, Леопольд возвратился в ванную комнату и заснул возле теплой трубы.