Однажды утром в январе Нора прочитала в газете, что Южно-Шведская школа для девочек закрыта. И тут в приступе ностальгии ей пришло в голову, что надо устроить встречу своих одноклассниц. Нелегко было собрать всех этих престарелых девочек, многие из них вышли замуж и несколько раз поменяли фамилии, а некоторые просто куда-то исчезли или умерли. Однако Нора упрямо продолжала, она отнеслась к выполнению этого своего желания как к решению запутанного кроссворда, которыми последнее время увлекалась. И постепенно она собрала жалкую кучку дам, которые неохотно пообещали встретиться. Нора решила, что встреча класса должна состояться у Евы. Сама Ева полагала, что идея эта была абсолютно опрометчивой, но ни слова не возразила, так как очень хорошо помнила, что, если уж Нора пустилась во все тяжкие, мешать ей смысла не имеет.
Перед самым приходом одноклассниц Ева выставила поднос с Bloody Магу[1], чтобы все было готово к началу приема, и притушила свет.
Их было немного, всего то Нора, Памела, Эдит, Китти, Вера и Анн-Мари, но они вошли, и в прихожей возникла суматоха, пока они пытались снять с себя зимние плащи, пальто и сапоги и тут же обнять друг друга. У кого-то были с собой цветы, которые надо было вынуть из пакетов. И лица их не сразу можно было узнать. Нора была похожа на саму себя, она только стала гораздо крупнее.
— Ага! — сказала она. — Bloody Магу! Ева special, very explosive![2]
Все засмеялись в ожидании одной из тех маленьких речей, которые Нора любила произносить перед классом на праздниках, но Нора лишь подняла свой бокал и взглянула на Еву.
— Добро пожаловать… — неловко начала Ева, — много времени прошло с момента нашей последней… — И она сердито подумала, что если уж ты ставишь себя выше других, то можно и помочь, если тебе это ничего не стоит… И с великим удивлением Ева обнаружила, что она обижена на Нору.
— Как у тебя уютно, — сказала Вера.
Анн-Мари спросила:
— Ты можешь дать мне рецепт Bloody Магу? Это ведь с перцем, да?
— Разумеется, табаско[3], водка и немного перца.
Анн-Мари серьезно кивнула.
— Разумеется, перец, — сказала она, — конечно.
Наступила тишина.
— Ну вот, — высказалась Памела, — вот мы и собрались. — Повернувшись к Вере, она спросила: — Что у тебя нового в последнее время?
— Ничего особенного, — ответила Вера и начала рыться в своей сумке.
— Здесь полно сигарет, — заметила Ева, — ты куришь?..
— Спасибо, конечно, но я никогда не пробовала.
— Весело все это… — произнесла в воздух Китти.
— Я долго думала, что следовало бы попробовать, но как-то не получилось.
Снова воцарилась тишина.
Ева, словно разбежавшись для прыжка, начала:
— А помните, когда мы были, кажется, в восьмом…
И они стали спасаться этими неизбежными школьными воспоминаниями и оживленно болтали, и называли друг друга Бантик, и Егоза, и Плакса… Они вдруг почувствовали себя свободно, как в детстве. Они ели и пили и привыкали к новым лицам друг друга. Нора сидела в кресле-качалке, чуть-чуть покачиваясь, она и в самом деле была выше других. Она разглядывала их и говорила совсем мало.
Внезапно Китти сказала:
— Я знаю, мы давали друг другу дурацкие прозвища, но Нора была просто Нора, и только! Почему? И как теперь быть? Нора, тебе бы следовало взять инициативу в свои руки, я знаю, у тебя получится. Мы, например, можем рассказывать по очереди. Замужем мы или нет, работаем ли, коротко и ясно, зато будем знать друг о друге все на свете?
— Китти! — воскликнула Вера. — Ты сердишься?
— Да нет, я просто знаю, как это будет; кто-то выиграл в лотерею, кому-то сделали операцию, а еще кто-то ездил на Мадейру[4], и дальше мы можем сколько угодно болтать о лотереях, операциях и турпоездках.
Памела сказала:
— А почему бы и не поболтать об этом? Зачем ты так?..
— Не выпить ли нам по чашечке кофе? — спросила Ева, а Вера воскликнула:
— Может, нам поиграть в какую-нибудь игру?
Нора поднялась с кресла-качалки и захлопала в ладоши.
— Девочки, девочки, — сказала она, — у меня есть идея!
— Тишина в классе! — воскликнула Китти. — У Норы есть идея! К доске!
Ева удержала Китти за руку, и Нора продолжила свою речь:
— Помните историю о том, «кого нужно было бы спасти в первую очередь из горящего дома»?
— Точно не помню, — ответила Эдит, — но кого бы ни спасли, это все равно было бы ошибкой.
Китти подняла руку и детским голоском пропищала:
— Господин учитель! А не можем ли мы поиграть в эту забавную игру, когда кто-то один выходит из комнаты, а другие говорят правду?
«Она не пьяна, — подумала Ева, — она не в себе. Что мне делать?..»
Нора шутливо воскликнула:
— Последнее занятие перед Рождеством! Всем можно веселиться и болтать о чем угодно! Вот хорошая игра! Что бы вы сделали, если бы знали, что жить вам дано столько-то и столько-то времени?
Она снова опустилась в кресло-качалку.
— Очаровательно! — осторожно произнесла Вера.
— Сколько времени остается? — спросила Памела.
— Решай сама, — ответила Нора.
— Неделя?
— Нет, — сказала Анн-Мари, — тогда ничего не успеешь!
— Полгода? — предложила Эдит.
Вера сказала:
— Но тогда успеешь испугаться.
Они сойтись на одном месяце, документы и деньги распределили, каждая из них должна была то, что она написала, положить на стол перед Евой, не подписываясь. Она смотрела на них, пока они писали, писали так весело и серьезно, смотрела, удивляясь тому, как эти всегда сдержанные дамы охотно выдают себя, затеяв светскую игру. Ей пришли в голову анкеты: что ты знаешь об… что ты можешь рассказать об… а у тебя меньше часа в распоряжении.
Но вот они поднялись и одна за другой положили сложенные листки на стол.
— Читай! — сказала Нора.
— «Я сделаю дома генеральную уборку».
— Но это, пожалуй, и так делают! — воскликнула Анн-Мари. — А кроме того, за месяц дома снова станет грязно! Там есть еще что-нибудь?
— «И сожгу все письма, которые кого-то могут огорчить».
— Хорошо! — воскликнула Китти. — Господин учитель, Нора! Ей нужно поставить пять!
— Четыре с минусом! — сказала Нора. — Это не оригинально. Ева, читай дальше.
— «Нужно понять, чего мне всегда хотелось сделать, и сделать это, ни с чем не считаясь, думая только о себе».
Эдит сказала:
— Но ведь за месяц нельзя поменять профессию… И, кстати, Анн-Мари! Разве непонятно, чего она желает?
— Она, пожалуй, никогда этого не знала, — прервала ее Вера. — Поймет позднее. Ева, давай следующий листок.
— Здесь нарисована картина, очень скверная картина. А под ней масса текста, перечеркнутого черным карандашом.
— Это Китти! — закричала Эдит.
— Нет, это не я.
Памела сказала:
— Можно взглянуть на картинку?
Но Ева продолжала:
— «Чувствовать себя как воздушный шар, потерявший шнур. Отбросить сомнения и печали и посмотреть на все иначе. Даже не пытаться понять, что вокруг происходит, когда тебя нет с ними рядом». Разве это не здорово?
Нора сказала:
— Там не написано о том, что нужно сделать, только ощущения. Это не по правилам.
— Опять ты со своими правилами! — разразилась Эдит, и все начали говорить разом.
Ева развернула листок, который оказался пустым; она поднялась, чтобы принести кофе, кивнула Китти, и они вместе вышли на кухню.
— Перестань плакать, — сказала Ева, — скоро они уйдут, и все закончится.
Китти присела на столик для мытья посуды и сказала:
— Да ничего не кончится, такие игры не забываются, просто сущий ад. Тебя заставляют водить, ты ходишь кругом, и никто не желает иметь с тобой дела, на тебя пальцами показывают, ты за всех отдуваешься! И это называлось играть!
— Припоминаю, — сказала Ева. — Это было жестоко! Но это было так давно!..
Китти не слушала, она продолжала:
— А интеллектуальные игры допоздна, а научный экзамен Норы! Ева, послушай меня, брось ты этот кофе — ничего нельзя изменить, потому что когда-то ты была просто трусихой и делала все не так.
— Разумеется, это было ужасно. А теперь я отнесу кофе! Китти, милая, возьми другой поднос, только осторожно, этот графин я получила в подарок от класса после окончания школы, помнишь? Графин выбирала Нора.
— Охотно верю, — сказала Китти. — Знаешь, что сказал однажды мой дядя об одном на редкость уродливом графине? Подожди, не торопись, не уходи! Простишь ли ты меня, если я скажу что-то гадкое о Норе? Это ведь не испортит твой званый вечер?
— А это необходимо?
— Да, так мне кажется.
— Ну тогда скажи, господи! — воскликнула Ева и понесла кофе; она очень устала.
— Мне без коньяка, — попросила Памела, — я возьму ликер.
