Александр Костюнин - Колежма

Свои отзывы и предложения направляйте по адресу: [email protected]

Авторский сайт: http://www.kostjunin.ru

Белое море.

Уже от самого названия веет чем-то далёким, суровым. Произнесу эти два слова – и будто холодная сыпь солёной морской волны обдаст с головой.

Туда, на северные острова, поехал я в начале ноября со своим приятелем Сергеем Буровым на лосиную охоту.

В Беломорье все мужики «морехóцци». Вот к одному из них, Савве Никитичу Некрасову, в Колежму мы и отправились.

Сергей в двух словах объяснил:

– Савка – мой давний друг. Истый помор. Моряк. Горлопан. Они все горлопаны из-за этого моря – его ведь перекричать надо. К Савве приезжаешь, чувствуешь, он тебе рад. В душе у человека никаких тёмных закутков. Да там по-другому и нельзя. Сама природа такая.

Колежма – старинный посёлок на берегу Онежской губы Белого моря.

Ещё при Иване Грозном перешли колежемские земли вместе с рыбными ловицами и соляными варницами в собственность Соловецкого монастыря.

Приехали мы под утро. Был отлив. Вода ушла, обнажив размашистые отмели и бугристые острова из жёлтого песка. Мотобот у причала оказался на суше. Лежат на боку лодки, стоявшие в прилив на якорях, – вода сухá – кýйпога.

Я поднялся на глéдень.

Внизу рубленые дома, бáенки, ломаные линии изгородей из кольев, деревянные гати-мостовые, а дальше к горизонту – пустынная гряда холмов и почти плоская тундровая равнина.

И запах здесь держится иной – пахнет кáрбасами, просмолёнными их бортами. Стоит дух влажного песка, мха, сетей и рыбы.

Есть какая-то сила в этих домах, в этой природе, которая делает Север ни на что не похожим…

Савва Никитич оказался как раз таким, каким я себе и представлял: лет сорока, чуть выше среднего роста, крепкий, соломенные волосы, пшеничные усы, открытая улыбка.

Увидев Сергея, он шагнул навстречу, широко развёл огромные ручищи и крепко обнял:

– О, Чернобровый приехал!

На следующий день, когда мы остались с Буровым вдвоём, я не утерпел:

– Сергей, а почему он тебя «чернобровым» назвал?

– Отца так звали, и от него это прозвище перешло ко мне. Здесь никого по имени не зовут. У самого Савки прозвище Капитан.

Отчаливать мы решили в момент, когда силы прилива и отлива уравновешиваются, – матёра вода «стоит». В это время Луна, ровно сказочный гигант, после выдоха ненадолго замирает перед тем, как вновь глубоко вдохнуть морем.

Но до этого у Саввы Никитича было ещё одно важное дело.

Василий Шумов, сосед, попросил у него накануне мотоцикл. Он в ответ: «Я тебе дам, но токо верни не по частям». – «Савв, в восемь часов – пригоню под окно».

Но ни в восемь утра, ни в восемь вечера мотоцикл не появился.

– Порáто хоцю́ Ваську увидеть, на бедý об ём скуця́ю, – мечтательно произнёс Савва.

Ну, у поморов и речь… Для постороннего уха не сразу и понятная: «Говóря одна, да разны поговóрушки».

Дома Васьки не было. Савва пошёл искать. Я увязался за компанию. Одно беспокоило: как я с ним буду общаться? Он же толкует не по-русски.

Центральная поселковая улица круто сворачивала. Мы вышли из-за поворота. Впереди прямой участок дороги. Идут люди. Кто в магазин, кто куда. Женщины, детишки. День в разгаре. Савва увлечённо рассказывает мне что-то.

И вдруг – раз! Тишина. Замолчал. Остановился как вкопанный.

Чего это он? Весь напружинился, глаза устремились в одну точку, не моргает. Губами шевелит, но не молится. Проследил за его взглядом: на мостике, метров триста от нас, какой-то мужик. Может, Васька?

Савва набрал полные лёгкие воздуха и силой выплеснул:

– …ыблядок!

А я-то боялся, что он русского не знает.

– Утоплю, с-суку!!!

Матерки осколочными минами летели через весь посёлок по навесной траектории и кучно ложились рядом с Васькой. Смотрю, он заметался по мостику.

Неотвратимо, как Судный Час, Савва приблизился к нему.

– По кáльи-то те вот жарну щас!

Перед носом у Васьки, сурдопереводом, образовался кулачище размером с детский футбольный мяч. Мужичонка в ответ лишь шумно сопел и чесал лысину. Голова и плечи его непроизвольно подёргивались, не давая возможности и нам толком сосредоточиться. В том месте, куда он поглядывал, из-под воды торчал никелированный руль мотоцикла.

Наконец, заикаясь, сосед попытался выстроить речь в свою защиту.

– Ввввы-в…

Лицо от натуги сделалось пунцовым. Я стал ему помогать, подсказывая слова.

Васька, вконец разволновавшись, обречённо махнул рукой и замолчал. Тик у него заметно усилился.

– Поди́-ко скорé проць, а то застёгану, – произнёс Савка.

Поостыв, он развернулся и побрёл к дому. Проходя берегом, залюбовался сверкающей на солнце водной гладью:

– Море-то как лёшшицце.

Нам пора было собираться и выходить.

Савва Никитич оделся по уму: оплецýха – поморская шапка-ушанка с длинными, до плеч, ушами; лузáн, надеваемый через голову, с большими карманами на животе и спине; бýксы – непромокаемые, пропитанные жиром рыбацкие штаны.

Наши с Сергеем ватники больше смахивали на сухопутную амуницию.

Карбас, на котором мы собирались идти в море, Савва перегнал к бранице – расчищенному месту на лодочной пристани, куда стаскивают груз. Поклажи набралось прилично, но и лодка большая, надёжная, с дизельным стационарным двигателем-двадцаткой.

Сергей любовно похлопал ладонью по борту, ровно коня по загривку:

– Мало кто сейчас умеет ладить такие. А Савва в этом деле – «жех»! В старину поморы на таких судах за два-три месяца плавания доходили до Новой Земли: «Лодка не кáнет, не лягýцця да не опрýжлива – дак и дорóдно быват». Во как!

Пока Сергей вычерпывал пли́цей воду из карбаса, я сел за вёсла. Савва готовил к запуску дизель и капитанствовал:

– Грени́-ко ишша малéнько.

Я сделал ещё ряд энергичных гребков и вывел лодку с мели. Мотор заработал и, монотонно бурча, стал уводить нас в открытое море.

Сергей долгим взглядом проводил пристань:

– Агóй! – Прощай! – говорили в старину моряки земле.

Савва трижды перекрестился.

– Никитич, – усмехнулся я, – небось, и без крестного знамения обойдёмся.

– Кто в море не хаживал – Богу не мáливался, – уронил он и надолго замолчал.

Курс взяли на север: где-то там пролив Горло соединяет Белое море с Баренцевым. Затем повернули к востоку. Мы угадали в погодье: нежно светило солнце, щёки пощипывал лёгкий «сланец», вода была кроткá.

Часа четыре шли на полном ходу.

Вдоль Поморского берега, как Млечный путь, вытянулись острова.

– Остановимся на Мягострове. Вон тот – впереди по курсу. Самый крупный в Онежских шхерах: километров двенадцать из края в край будет.

– Название такое откуда? – поинтересовался я у Сергея.

– Одни считают, от карельского «мяги» пошло. Гора, значит. Но я так не думаю. Очень тяжёлый остров: болотья – скалы, болотья – скалы. Три дня ходьбы по нашей тайге легче, чем полдня тут. Нет ни дорожек, ни тропинок. Звериные только тропы да багульник по колено. Грузно бродить. Через каждые сто метров нужно останавливаться и отдыхать. А есть такие топкие места… Я один раз решил сократить путь, выйти к взморью напрямки, побыстрее. Думаю, раз зверь ходит, и я пройду. От берёзы к берёзе прыгал, пока они вместе со мной в жижу не начали уходить. Одним словом, Мягостров – мягкий.

Пролив Железные ворота, отделяющий Мягостров от материка, мелководен. Поэтому заходили к острову с восточного берега. Он более приглуб, чем остальные. Савва указал место высадки.

Издали я увидел избушку и рядом высокий крест. Сергей пояснил:

– Крест «на добычу» – чтобы рыба лучше ловилась.

Сначала с кормы, потом с носа мы зачалили лодку двумя якорями. Раскатали голенища болотных сапог. Сошли в воду.

Савва первым делом подошёл к обветренному сосновому кресту и трижды перекрестился с поклоном.

– Думаешь, поможет? – осклабился я.

– Зря ты так, – упрекнул меня Сергей, – тоня́ – место святое. Приходить сюда надо с чистой душой. В сенях гости по традиции говорят: «Господи, благослови!» Хозяин отвечает: «Аминь!» И только потом входят в избу. А не с шуточками…

Савка отмолчался. Он, словно здороваясь, любовно погладил ладонью шершавую поверхность креста. Постоял.

Перетаскали вещи в избушку – тёмную, приземистую. Заходишь – низко кланяешься. У порога печка-буржуйка. Рядом и́стопель – запас сухих дров. У махонького оконца стол. Раскидистые щедрые полати.

Пока обживались, стемнело.

…Неделю охотимся. Каждый день зверя видим – взять не можем.