Александр Усенко - ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ ВЕЧНОСТЬ

Тех, кто возьмется читать эту повесть, хочу предупредить заранее: все имена и события в ней – авторский вымысел. Все события, кроме основных, так сказать, эпохальных.

Реальным фактом является большая и страшная война, поразившая мир в самой середине ХХ века, в самый разгар научно-технической революции и широкого распространения самых светлых гуманистических идей. Война, унесшая десятки миллионов человеческих жизней, разбудившая в миллионах людей самые низменные животные инстинкты. Реальна также одна из самых мрачных страниц этой войны – трагедия Дробицкого яра. Только Бабьему яру, наверное, уступит по масштабности это сатанинское злодеяние, зловонная отрыжка тёмного средневековья.

Почти реален также один из ключевых персонажей повести. Прототипом его является известный харьковский архитектор Виктор Абрамович Эстрович, жизнь которого оборвалась в Дробицком яру. Об этом блестящем архитекторе, работавшем в Харькове с 1912 по 1941 год, построившем десятки прекраснейших зданий, ставших украшением города, мы сегодня почти ничего не знаем.

Ни о жизни его, ни о подробностях его гибели. Поэтому архитектор Острович, который встретится вам на страницах этой повести, не является точной копией реального человека. Поэтому и дом, вокруг которого разворачиваются многие события в повести, не имеет конкретного адреса. Это – как бы собирательный образ всех домов, построенных В.А. Эстровичем.

Автор заранее просит прощения за некоторые неточности, которые он мог допустить, описывая далёкие от нас времена, в особенности сороковые годы минувшего столетия. Люди старшего поколения, я бы сказал, очень старшего, безусловно заметят эти неточности в деталях быта, в хронологии событий. В своё оправдание автор может сказать следующее.

Пусть не обидятся люди преклонного возраста, но любой писатель, взявшись за перо, видит перед собою в качестве читателей не тех, кому за 80, и даже не тех, кому хорошо за 70. Его потенциальная аудитория – люди «активного» возраста: от 18 до 60 лет. Если, конечно, он – не детский писатель. А ведь даже те, кому сейчас 60, ничего не могут нам рассказать о 40-х годах, да и начало 50-х они помнят смутно. Что и говорить о тех, кому пятьдесят, сорок, тридцать?! Да, в конце концов, так ли уж важно, какого фасона пиджак носил герой произведения, или какого сорта колбасу он ел на завтрак? Эти детали, может быть, интересны сами по себе, но они никак не помогают автору передать, а читателю воспринять суть, идею произведения. Ведь и в современном театре режиссёры всё чаще отказываются от каких бы то ни было костюмов и декораций, чтобы ничто не мешало зрителю воспринимать суть, идею.

Теперь подробней о сути и идее. О чём эта повесть? О трагедии Дробицкого яра? Конечно, нет. Дробицкий яр является лишь отправной точкой развития сюжета. О судьбах еврейского народа? Пожалуй, несколько шире. Неужели о смысле жизни? Скорей всего, да. Те самые назойливые вопросы, которые тревожат мыслящую часть человечества уже не одну тысячу лет: кто мы, зачем мы, откуда пришли и куда уйдём? В общем, тема – в названии. А в чём идея? Ну, извините, это вам не соцреализм с подробными рецептами жизни и чёткими ответами на все вопросы. Настоящая литература, равно как и другие виды творческой деятельности человека, всегда выполняет одну и ту же задачу. Ту, которую хорошо определил Юрий Визбор:

Получилось ли это у автора повести, судить вам.

Александр Усенко

– Давай, жидяра, шевелись! – весело крикнул полицай Серёга Ромахин и пнул из всех сил сапогом пожилого еврея в длинном чёрном пальто. Тот не удержался на ногах и растянулся на укатанном снегу. Большой коричневый чемодан оторвался от хозяина и проскользил на несколько метров дальше. Серёга краем глаза заметил, как одобрительно ухмыльнулся высокий офицер-эсэсовец, поэтому решил продолжить представление. На этот раз он пнул сапогом чемодан. От удара тот раскрылся, и всё еврейское барахло вывалилось на дорогу. Немцы ржали, Серёга был доволен.

Такая война ему нравилась! Никакого риска, одно удовольствие! До войны Серёга был известным на всю улицу хулиганом, любил подраться, но чтобы голову под пули подставлять, – это уж дудки! Не пошёл он воевать за Сталина, – дома отсиделся, – не пошёл бы и за Гитлера в окопах мёрзнуть. А вот такая служба – милое дело! Стой и смотри, как этот Абрамчик со своей Сарочкой ползают по дороге и собирают своё барахло. Не знают, дурачки, что оно им больше не понадобится. В Дробиц-кий яр без вещей принимают!

Ему совсем не было жаль этих людей, уныло бредущих по дороге. Особенно вот этого старого еврея в длинном пальто, который шёл под руку со своей мадамой в шубке. Уж очень вид у них был интеллигентный, а интеллигентов Серёга ненавидел с детства. Так, как, наверное, в своё время ненавидели всяких там дворян и буржуев. Серёга не застал то время, когда всю эту гадость сметали с лица земли, – опоздал родиться! Но на его век осталось ещё много разных очкастых интеллигентов с барскими замашками. Они, видите ли, считают себя особенными; такие, как Серёга, им не ровня! Ну, ничего: теперь мы посмотрим, кто кому не ровня!

Виктор Абрамович Острович – профессор, член правления Харьковской организации союза архитекторов – наконец-то собрал вещи в большой коричневый чемодан и двинулся дальше в печальной колонне. Рядом, крепко ухватившись за рукав его пальто, шла Соня, верная спутница жизни.

– Если бы только мы знали!… – в который раз причитала Соня, – Уехали бы, ушли, уползли на четвереньках, но только подальше отсюда!…

Острович молчал. Ну, как объяснить этой пожилой и совсем неглупой женщине, что от судьбы не убежишь. Это молодым нужно цепляться за жизнь, а в шестьдесят лет пусть будет так, как будет. Устал он бояться, устал суетиться, что-то кому-то доказывать. Прежде всего своё пролетарское происхождение. А как его определить, это происхождение, если отец был портным. С одной стороны – действительно пролетарское, ведь своими руками на хлеб зарабатывал. С другой стороны – не наёмный работник, а частник, то есть мелкая буржуазия. Вот так и живи годами в подвешенном состоянии, каждую ночь прислушиваясь к шагам на лестнице. Да, для многих он был барином, осколком старого мира. При случае ему бы припомнили Петербургский институт гражданских инженеров, который он окончил ещё в начале века. А кто-нибудь спросил, каково было ему, сыну небогатых родителей из еврейского местечка в Ковельской губернии, получить высшее образование в Петербурге?! Да что им можно объяснить, всяким полуграмотным выскочкам?!

Стоп! Чего это он так разволновался? Какое теперь всё это имеет значение? О вечном надо думать. Хотя, что такое вечность? По сравнению с ним, Островичем, вечность – это его дома, его красавцы, его самые любимые дети. Пройдёт сто лет, его косточки истлеют в земле, а они будут стоять на улицах Харькова, – античные снаружи и современные внутри. Да, все достижения строительной техники ХХ века Острович использовал ещё до революции: железобетонные конструкции, лифты и прочее… Но при украшении фасадов давал волю фантазии: колоннады, скульптуры, барельефы… Да такие дома и через двести лет будут украшать город!

Ну, ладно: через двести, через триста, даже через пятьсот… А дальше?! Пусть даже пять тысяч лет они простоят, дольше, чем египетские пирамиды, это ведь тоже не вечность! Что будет через сто тысяч лет, через миллион лет?! Может и людей на Земле не будет, и самой Земли не будет?! Получается, что дома его – пыль, и жил он зря… А ведь миллион лет – это тоже миг вечности! Потому что время – бесконечно, так же, как и пространство. А что такое бесконечность? Теоретически всё понятно, а практически… Ещё в детстве он пытался себе это представить и не мог. Ведь за чем-то обязательно должно быть ещё что-то, а за тем – ещё что-то, а за тем – ещё… А дальше? И ещё дальше… Мозг отказывался это осилить.

Наверное, мы, евреи, очень конкретная, практичная нация. Нам не дано понять таких абстрактных вещей. На это, пожалуй, способны немцы – нация философов, композиторов, поэтов. Хотя вон тот длинный худой эсэсовец с каменным лицом что-то не очень похож на представителя нации философов. Острович невольно улыбнулся. Соня удивлённо покосилась на него.

Пройдут миллионы лет. Солнце погаснет. Пройдут миллиарды лет, и Вселенная, которая образовалась от большого взрыва, вновь сожмётся в одну точку. Может, будет так, а может – иначе, кто это знает? Циолковский писал о «лучистом человечестве» – гигантском сгустке энергии посреди космоса, который всё знает, обо всём помнит и ничего не хочет, потому что у него всё есть. Если когда-нибудь будет так, то память о нём, Островиче, о его домах, останется в этом космическом мозгу. Это хорошо, но всё-таки жаль, что домов не будет. Они такие красивые!