Во всем виновато честолюбие. Только оно – и это Бертольд отлично знал, – дурное, нездоровое честолюбие, всякий раз побуждавшее его браться за невыполнимое и вступать в никому не нужную борьбу, вызывая себя на жаркие, придуманные на ходу поединки, в которых, кроме него, никто не участвовал. Так вышло и на этот раз, когда он стоял голый по пояс, глубоко дышал и чувствовал холодное покалывание стетоскопа на спине; то здесь, то там враждебный металл прикасался к его беззащитному телу.
– Одевайтесь, дорогой мой! – сказал доктор Мор, прошаркал к столу, пристально в него всматриваясь, словно там лежало что-то диковинное.
Бертольд не любил, когда к нему так обращались, но вот уже тридцать лет, с самого детства, Мор иначе его и не называл, и с этим ничего нельзя было поделать. Бертольд молча взял рубашку (у той был мятый и какой-то жалкий вид), быстро накинул ее и застегнул пуговицы, с манжетами, правда, пришлось повозиться. Настала очередь джемпера. Продевая его через голову, Бертольд слышал, как в волосах и в ушах с треском вспыхивают маленькие искорки; а ведь на этикетке значилось «чистый хлопок», но, как и многое другое, это было чистое вранье.
– Что ж, – протянул Мор. – Все очень просто. Дело в избыточном весе.
– Неужели?
– Пятнадцать килограммов лишних. Нужно худеть.
Бертольд опустил глаза и увидел уже не совсем чистые носки ботинок и толстые складки джемпера; попробовал его вытянуть, но складки собирались снова и снова, не желая исчезать.
– Да, – сказал Мор, – в вашем случае поможет только диета. Перетерпите годик, зато потом, и только потом, наступит улучшение. Честно признаться, это не легко.
– Чушь собачья! – воскликнул Бертольд. – Да я похудею гораздо быстрее.
Его захлестнула волна раздражения и необъяснимой злобы на эту комнату, белые стены, медицинский запах и на старика, заявившего, что он толстый.
– Не исключено, – проговорил доктор Мор, – хотя тогда уж точно придется сильно постараться.
– Пятнадцать килограммов?
– Около того. Но только без глупостей, слышите? Умеренное питание…
– Понятно, понятно, – перебил Бертольд, – я все знаю.
В трамвае пустовало одно-единственное место – напротив бесформенной женщины, уплетавшей сандвич; когда ее щеки надувались, изо рта вылезал блестящий кусок колбасы; Бертольд резко отвел глаза. На небе повисли полинявшие облака. На секунду выглянуло солнце, сверкнуло и снова исчезло. Собака что-то вынюхивала в грязной луже. Перед мясной лавкой стоял небритый мужчина в покрытом красными пятнами фартуке, с белыми волосатыми руками. Трамвай сделал резкий поворот, и сандвич выскользнул у женщины из рук; булочка распалась на половинки, и жирная колбаса мягко приземлилась на ботинок Бертольда.
– О, простите, – извинилась толстуха.
Дома Бертольд открыл холодильник. Поток ледяного воздуха хлынул ему навстречу и потянулся вниз, поглаживая по ногам. Молоко, две котлеты, ветчина, колбаса трех сортов, масло, йогурт, в морозильнике – клубничное мороженое.
– Ну? – спросил себя Бертольд. – Значит, мне слабо? Думаете, слабо, да?
Он взял мороженое и отправил его в мусорное ведро. За ним последовали колбаса, котлеты и ветчина. Молоко он решил пока приберечь. В окно что-то стукнуло; Бертольд вздрогнул, но это просто начался дождь. На автоответчике ждали два сообщения: от Доры, которая, к сожалению, в эти выходные опять не могла выкроить время, и от брата, который собирался навестить его через месяц, чему уже сейчас был несказанно рад; Бертольд же не испытывал особого восторга. Он включил телевизор и принялся медленно намазывать масло на хлебцы. Потом откусил кусочек, и хлебец раскрошился. Собрав с пола остатки, он в сердцах швырнул их в мусорку. Шел скверный фильм. Около десяти Бертольд отправился на боковую.
Он проснулся в шесть утра, разбуженный голодом. Какая-то дырка образовалась во внутренностях, какая-то пустота, причинявшая боль. Дождь лил по-прежнему. Наступила суббота, а завтра, по всей вероятности, ее сменит воскресенье, не намечалось никаких дел, и Бертольд подумал: а слабо ли не завтракать?
Вопреки опасениям, это далось без особого труда. Он выпил немного молока и пошел прогуляться, по зонту барабанили капли, автобус рассек лужу, но Бертольд на удивление быстро успел отскочить. Голод не отпускал, но и сильнее не становился. Дома Бертольд встал на весы: целый килограмм! После обеда позвонил Доре, но та не поднимала трубку. На ужин налил стакан молока, но, поразмыслив немного, вылил в раковину и вместо этого выпил воды. Включил телевизор и открыл окно. Стояла холодная ночь, безупречно чистая после дождя. В половине одиннадцатого он пошел спать; под ложечкой сосало, голод стучался и сверлил кишки. Бертольд принял сильное снотворное, и через некоторое время погрузился в глубокий сон.
Потом что-то вспыхнуло, и он проснулся. Открыл глаза и увидел длинные тонкие лучи, уже глубоко проникшие в комнату. Один из них коснулся его лица. Бертольд встал, но пол вдруг накренился, комната закружилась, и он всем телом повалился на кровать, матрац заохал в ответ. Несколько минут он лежал совершенно неподвижно и ждал, пока все стихнет. А когда собрался с силами и поднялся, время близилось к обеду, сквозь полупрозрачные облака проглядывало солнце. Бертольд сварил кофе, черный, без сахара, пил медленно, делая маленькие глотки. Дора не подходила к телефону. Он захотел включить телевизор, но почему-то передумал. Он просидел на одном месте час или два, тупо глядя в стену: по обоям бегали круглые и овальные пятна света, то соединяясь, то снова распадаясь, в ушах звенела тишина. В конце концов Бертольд побрел в кровать. Некоторое время он не сводил глаз с черного потолка, а потом вдруг расплакался. Рыдания подступали волнами, и Бертольд чувствовал, как после каждой волны его тело сотрясалось, как все больше пропитывалась влагой подушка, но он не мог остановиться, напротив, слезы текли все сильнее и сильнее, кровать скрипела, а потолок то и дело озарялся фарами проезжающих по улице автомобилей. Видимо, слезы заглушили голод, так как неожиданно наступил день. Значит, он все-таки спал? Подушка сухая. Значит, он спал. Было около семи, и будильник должен вот-вот зазвонить. Бертольд осторожно встал с кровати, на этот раз голова не кружилась. Умылся (холодная как никогда вода подействовала благотворно), оделся, выпил пару стаканов воды и вышел на улицу.
Он чувствовал слабость, но, несмотря на это, двигался необычайно легко. Было облачно и удивительно светло: воздух словно стеклянный. Трамваи ехали быстрее обычного; вон опять завиделась мясная лавка, в витрине висели бесформенные розовые куски; Бертольд подумал, что его, наверное, затошнит, но ничего подобного: глазам открылась просто непривычная и потому поразительная картина, не поддающаяся пониманию. На остановке он вышел. Из живота доносилось приглушенное урчание, но ощущение голода было теперь слабее и казалось уже чем-то само собой разумеющимся.
– Что-то вы сегодня бледный, – заметил Вельнер, сидевший за столом напротив. – Все в порядке?
– Лучше некуда, – ответил Бертольд и удивленно уставился на бумаги. Когда это он успел их просмотреть? Ведь он только пришел.
– И похудели как будто. Бледный и похудевший.
Бертольд взял карандаш и ловко описал им сложный пируэт вокруг указательного пальца. Монитор мерцал зеленоватым светом. Бертольд посмотрел на сослуживца и усмехнулся:
– Ах, вы находите?
Он не пошел на обед. Запах столовой, распространявшийся по кабинету, действовал на нервы. Бертольд открыл окно и выпил кофе; головокружение вернулось, но на этот раз легкое и почти приятное. Ему следовало произвести некоторые расчеты: Бертольд вытащил калькулятор, хотя уже знал результат наперед, еще до того, как набрал все цифры. Около двух он закончил, дело сделано, заняться было решительно нечем. Еще никогда работа так не спорилась. Бертольд достал чистый лист бумаги и принялся его разглядывать. Поворачивая бумагу на свету, он заметил, что та принимала различные оттенки серого. И вдруг почувствовал на себе недоверчивый взгляд Вельнера. Взял карандаш и стал рисовать маленькие крестики, получался узор из переплетенных между собой, не сразу различимых линий. Ровно в пять (даже не требовалось смотреть на часы, он все знал) он встал и пошел.
Дул слабый ветерок, больше чем когда-либо начиняя воздух различными запахами. Бертольд решил не дожидаться трамвая, а отправился пешком; он чувствовал приятное прикосновение твердого асфальта, мимо проплывали люди, каждый по-своему замечателен и интересен и раскрывался в мельчайших деталях, выверенных со щедрой тщательностью. Ходьба утомляла, и несколько раз Бертольд делал передышку, слушая, как учащенно бьется сердце. Только через некоторое время пульс восстанавливался. Пот бежал по его лицу.
Дома он встал на весы: уже три с половиной килограмма. Он удовлетворенно кивнул. Выпил три стакана воды – на какое-то мгновение жидкость заполнила пустоту в желудке, создав ощущение сытости – и позвонил Доре, но та опять не подходила к телефону. Вдруг он вспомнил, что приглашен сегодня в гости: завязал галстук, натянул черный пиджак и заказал такси.
