новелла
Была середина апреля 1907 года. Прошло почти два года после того, как Портсмутский договор возвестил об окончании русско-японской войны, тревожившей мир с весны 1904 по осень 1905 года. Страна переживала бурный промышленный подъем. Одно за другим возрождались промышленные предприятия. Появилась и новая титулованная знать, и новоиспеченные промышленники. Словом, казалось, весь мир оживился будто бы на празднике.
В апреле плотина Мукодзима усыпана цветами сакуры. С самого утра в ясную, безоблачную погоду поезда и пароходы, идущие в Асакуса, переполнены пассажирами. По мосту Адзумабаси снуют толпы. За мостом от Яхомацу до гавани в Кототой в воздухе висит теплая дымка тумана. В синем туманном сиянии дремлют виллы Комацу-номия, Хасиба, Имадо — все, вплоть до улиц Ханакавадо. Вдали, на фоне влажного душного неба, возвышается двенадцатиярусный парк.
Сумидагава, берущая начало из Сэндзю, огибает остров Комацудзима и превращается в полноводную реку. Выступая из глубокого тумана, она ослепительно сияет на солнце. Ее ленивая, будто опьяненная весной вода течет дальше под мост Адзумабаси. По легким волнам, шелковистым, чуть-чуть подернутым рябью, плывут лодки с пассажирами, направляющимися на любование цветами сакуры. Время от времени из устья канала Саньябори отходят паромы. Пересекая путь плывущим вниз и вверх вереницам лодок, они везут на дамбу так много людей, что те едва удерживаются на борту.
Было десять часов утра воскресного дня. Лодка, украшенная яркой тканью в красную и синюю полоску, миновав устье реки Канда, выплыла из тени стоящего на берегу ресторанчика «Камисэйдо» прямо на середину огромной реки, В центре лодки в окружении слуг и шута восседал господин Сасакибара. Имя этого новоиспеченного богача гремело по улице Кабутомати. Поглядывая на мужчин и женщин, находившихся в лодке, он залпом опрокидывал одну чарку вина за другой. Его толстое лицо постепенно краснело от хмеля.
Лодка плыла посредине реки. Как только она поравнялась с оградой Фудзидохаку, на палубе раздались звуки струн и песни. Их веселое звучание прошло по волнам, обрушилось на сваи и разнеслось по берегам. Люди, гулявшие по мосту Рёкокубаси и в Асакуса, все, как один, напрягли слух и обратили взоры на эту веселую картину. Все, что происходило на лодке, с берегов было видно как на ладони. Время от времени легкий ветерок, скользящий по воде, доносил игривые женские голоса.
Когда лодка коснулась берега Ёкоами, на ее борту появился человек в облике страшилища с длинной шеей и под аккомпанемент сямисэна[1] начал забавный шутовской танец. Эта длинная-предлинная шея, надетая прямо на голову, заканчивалась большим воздушным шаром с изображением женской головки. Лица его не было видно. На нем было яркое женское кимоно из набивного шелка, с длинными рукавами, на ногах — белые таби.[2] Но каждый раз, когда во время танца он поднимал руки, из пунцовых рукавов показывались грубые мужские запястья и особенно бросались в глаза темные, с опухшими суставами пальцы.
Женская головка, нарисованная на воздушном шаре, легко летала по воле ветра, как бы внимательно разглядывая карнизы близлежащих к берегам домов, едва не задевая рулевых на встречных лодках. Каждый раз, когда это происходило, глазевшие на берегах люди хлопали в ладоши и громко смеялись.
Тем временем лодка подошла к мосту Умаябаси. Там уже собралась тьма людей. С большим любопытством они следили за всем, что происходило на приближавшейся лодке. Лодка медленно подплывала. Голова страшилища отчетливо вырисовывалась на фоне неба, вызывая смех у зрителей своим непередаваемо причудливым обликом: не то плаксивым, не то смеющимся, не то сонным. Вот она отлетела от поверхности полноводной реки, слегка задела перила вблизи зрителей, затем, сложившись пополам, увлекаемая лодкой, проползла под сваями моста и снова взметнулась в синее небо с другой стороны.
Прохожие на мосту Адзумабаси уже издали заметили лодку, когда она подплывала к Камагато. Да и с лодки было видно нетерпеливое ожидание, царившее на мосту. Как будто встречали воинов, возвращающихся домой с победой. Здесь так же, как и на мосту Умаябаси, забавная лодка вызывала оживление.
Наконец она прибыла в Мукодзима. Звуки сямисэна стали громче, оживленнее. И как волы, повинуясь ритму бурной музыки, тянут вперед украшенную цветами колесницу, так и лодка под действием этой веселой музыки, казалось, быстрее скользила по воде.
Пассажиры многочисленных лодок, плывущих на любование цветами; толпы людей, заполнившие берега реки; студенты, размахивающие красными и синими флажками и подбадривающие возгласами плывущих на лодках, — все как один, словно завороженные, провожали взглядом странную, забавную лодку.
Танец страшилища становился все медленнее и медленнее. Женская головка, нарисованная на воздушном шаре, то колыхалась от речного ветерка, то вдруг взлетала выше горы Тайгюсан, уходящей своей вершиной в небо, то исчезала в белом дыму парохода. При этом женская головка делала какие-то дурацкие ужимки, будто бы заискивала перед зрителями.
Неподалеку от пристани Кототой лодка приблизилась к дамбе и поплыла по течению дальше. Люди, гулявшие в окрестностях виллы Окура, уже издали заметили над рекой голову страшилища, похожую на призрак, и, удивленно переговариваясь между собой, проводили взглядом забавную лодку. А лодка, наделавшая так много шума на дамбе, тем временем причалила к пристани Ханацукикадан, и все, кто был в ней, гурьбой высыпали на лужайку.
Человек в одеянии страшилища поблагодарил господина, его спутников и гейш и под бурю аплодисментов сбросил с себя бумажный мешок. Из-под красного, словно воспламененного капюшона показалось приветливое лицо мужчины с бритой головой.
Когда все высадились на берег, с новой силой вспыхнуло веселье. Компания мужчин и женщин разбрелась по лужайке. Поднялся страшный шум: начались танцы с притопом и прихлопом, игры в жмурки и пятнашки.
Сбросивший одеяние страшилища мужчина, не снимая женского кимоно, наскоро нацепил на белые носки соломенные сандалии с красными шнурками и начал развлекать гостей. Он то бегал за гейшами нетвердой, пьяной походкой, то прятался от них. Все громко смеялись над ним, хлопали в ладоши и пускались в пляс. Из-под нижней юбки мелькали волосатые икры. То здесь, то там раздавался его громкий, как у артиста, голос: «Малютка Кий-тян, а я тебя поймал!»
Он суматошно бегал туда-сюда, то слегка прикасаясь к рукавам женских кимоно, то натыкаясь на деревья. В этом было что-то забавное, неуклюжее, никак не сочетающееся с быстротой его движений. И это всех смешило. Одна из гейш, затаив дыхание, на цыпочках подошла к нему, и неожиданно у самого его уха раздался кокетливый женский голос: «Эй, а я здесь!» Хлопнув его по спине, она убежала. «Ну, а что ты на это скажешь?» — с этими словами господин принялся таскать его за ухо и грубо толкать. «Ой, ой, больно!» — всхлипывая и страдальчески нахмурив брови, с нарочито жалобным видом закричал мужчина. Было что-то неописуемо дразнящее в выражении его лица. Каждому хотелось стукнуть его по голове, дернуть за нос или просто подразнить. Одна молоденькая, лет шестнадцати, гейша подошла сзади, схватила его за ноги, и он кубарем покатился на землю. Затем он под общий хохот неуклюже встал, но в этот момент кто-то сзади закрыл ему глаза рукой, и мужчина, широко разинув рот, заорал: «Кто же обижает такого старика?!» — и, разведя в недоумении руками, ушел, как актер, исполняющий роль Юраноскэ.[3]
Этот мужчина-шут, по имени Сампэй, был когда-то биржевиком на улице Кабутомати. Но еще с тех пор им завладело нестерпимое желание заняться шутовским ремеслом. Сорока пяти лет от роду Сампэй в конце концов пошел в ученики к шуту в Янагибаси. И вскоре благодаря своим необычным способностям он стал пользоваться большой популярностью, а недавно был признан лучшим среди своих коллег по ремеслу.
«Беспечный этот парень Сакурай! (Сакурай — его фамилия). Насколько шутовство больше подходит его натуре, насколько оно лучше для него, чем ведение дел на бирже. Он, кажется, счастлив!» — так время от времени судачили люди, некогда знавшие его.
Во время японо-китайской войны он построил довольно приличную контору недалеко от Кайунбаси, нанял несколько работников, завел знакомства с господином Сасакибара и другими знатными людьми. С тех пор о нем говорили: «В присутствии этого парня вся комната наполняется весельем. Очень интересно бывать в его обществе!» Его охотно звали во все компании. Он стал завсегдатаем веселых пирушек.
Сампэй хорошо пел, искусно вел беседу, но никогда не зазнавался, несмотря на большую известность. Более того, не придавая никакого значения своему положению в обществе, а порой забывая даже о мужском достоинстве, он получал огромное удовольствие от того, что приятели и гейши потешались над ним, расхваливая на все лады. В минуты, когда, подвыпив, Сампэй сидел с лоснящимся, сияющим лицом при ослепительно ярком электрическом свете, он чувствовал, что живет. Посмеиваясь, Сакурай не переставал сыпать шутками. И нужно было видеть горящие его глаза, выражавшие переполнявшую его радость. Он поистине постиг самую суть разгульного времяпрепровождения и, казалось, был олицетворением развлечений.
