ЗАТЕМНЕНИЕ.
Старик скончался. С кинонебес пел заоблачный хор. Среди клубящихся розовых облаков раздавалось: «Мгновенье или вечность…» Так и назывался фильм. Зажгли свет. Хор внезапно умолк, занавес опустился, от стен кинотеатра отражалось эхо: теперь «Мгновенье или вечность» пел квартет, запись студии «Декка». Продается по восемьсот тысяч копий в месяц.
Оуэн Кроули сидел, обмякнув, на своем месте, ноги скрещены, руки безвольно сложены. Он смотрел на занавес. Люди вокруг вставали, потягивались, зевали, болтали, смеялись. Оуэн сидел на месте и смотрел. Кэрол поднялась и натянула свой замшевый жакет. Она тихонько подпевала:
— «Ты сам часы, которые идут мгновенье или вечность».
Она замолкла.
— Милый?
Он пробурчал что-то.
— Ты идешь?
— Придется, — вздохнул Оуэн.
Он надел пиджак и двинулся вслед за ней к проходу, под ногами хрустели зернышки попкорна и обертки от конфет. Они вышли в проход, и Кэрол взяла его за руку.
— Ну? — произнесла она. — Что думаешь?
У Оуэна возникло тяжкое ощущение, будто она задавала ему этот вопрос уже миллион раз, что все их отношения состоят в бесконечном хождении по кинотеатрам и больше ни в чем. Неужели прошло всего два года с тех пор, как они познакомились, пять месяцев с тех пор, как они объявили о помолвке? На миг ему показалось, что прошли уже миллиарды лет.
— А чего тут думать? — сказал он. — Просто очередное кино.
Они вышли из зала. Это был последний сеанс. Огни в буфете уже погасли, автомат с содовой перестал мигать разноцветными лампочками. Единственным звуком был шорох их обуви по ковру, сменившийся топотом по полу фойе.
— В чем дело, Оуэн? — спросила Кэрол, когда он прошел квартал, не произнеся ни слова.
— Они меня сводят с ума.
— Кто?
— Эти тупые людишки, которые делают эти тупые фильмы.
— Почему это?
— Потому что они все искажают и приукрашивают.
— В каком смысле?
— Ну, вот этот писатель из фильма, — сказал Оуэн. — Он очень похож на меня, талантливый и крайне увлеченный. Однако же у него уходит почти десять лет на то, чтобы как-то заявить о себе. Десять лет! И во что же их превращает это дурацкое кино? Сводит до нескольких минут. Пара сцен, где он сидит за письменным столом и глядит угрюмым взглядом, пара ударов часов, несколько пепельниц с окурками, несколько пустых чашек из-под кофе, кипа бумаги. Лысые издатели с сигарами, которые отрицательно качают ему головой, ноги, шагающие по дорожке, и все. Десять лет тяжкого труда. С ума сойти.
— Но так и надо делать, Оуэн, — возразила Кэрол. — Это же единственный способ передать все это в кино.
— Тогда и жизнь должна быть как кино, — заявил он.
— О, ну тебе бы это вряд ли понравилось.
— Ошибаешься. Еще как бы понравилось. К чему мне бороться десять лет или даже больше? Почему не покончить со всем за пару минут?
— Это же совсем другое.
— Вот уж точно.
Полтора часа спустя Оуэн сидел на кровати в своей меблированной комнате, глядя на стол, где находилась печатная машинка и наполовину завершенная рукопись его третьего романа «А теперь Гоморра».
Почему, в самом деле, нет? Определенно привлекательная идея. Он знал, что в один прекрасный день добьется успеха. Так должно было быть. Иначе зачем он так много работает? Вот если бы можно было проскочить это разом. Незаметный переход от борьбы к успеху. Как было бы чудесно, если, бы эта часть могла уменьшиться, сжаться.
Сократиться.
— Ты же знаешь, чего я хочу? — спросил он у сосредоточенного молодого человека в зеркале.
— Нет, а чего? — спросил молодой человек.
— Я хочу, — сказал Оуэн Кроули, — чтобы жизнь стала простой, как кино. Вся тяжкая работа свелась бы к нескольким кадрам: усталый взгляд, разочарование на лице, кофейные чашки, ночные бдения за письменным столом, полные пепельницы, отказы и бредущие по дорожке ноги. А почему бы нет?
На бюро что-то щелкнуло. Оуэн посмотрел на часы. Было уже два сорок три ночи.
Ну ладно. Он пожал плечами и отправился спать. Завтра будут очередные пять страниц, очередная смена на игрушечной фабрике.
Минуло год и семь месяцев, и ничего не происходило. Но однажды утром Оуэн проснулся, вышел к почтовому ящику, и вот оно.
«Мы счастливы сообщить вам, что хотим опубликовать роман „Сон во сне“».
— Кэрол! Кэрол! — Он заколотил в дверь ее квартиры, после пятиминутной пробежки от метро и прыжков вверх по ступенькам сердце бухало как барабан. — Кэрол!
Она рывком распахнула дверь, на лице отражалась тревога.
— Оуэн, что?.. — начала она, потом взвизгнула от неожиданности, когда он оторвал ее от пола и закружил так, что подол ночной рубашки захлопал шелковыми краями. — Оуэн, что случилось?
— Смотри! Смотри! — Он опустил ее на кушетку и, встав рядом на колени, протянул ей смятое письмо.
— Ах, Оуэн!
Они обнялись, и Кэрол смеялась и плакала. Он ощущал сквозь тонкий шелк, как она мягко прижимается к нему, чувствовал влажное прикосновение ее губ к щеке, ее теплые слезы, текущие по его лицу.
— Ах, Оуэн, милый!
Она взяла его голову обеими руками и поцеловала, потом прошептала:
— А ты переживал.
— Уже нет. Больше уже нет!
Издательский дом горделиво возвышался над городом, внутри: драпировки, панели, тишина.
— Будьте добры, подпишите здесь, — показал редактор.
Оуэн взял ручку.
— Ур-ра! Привет! — Он отплясывал польку среди коктейльных бокалов, оливок, тарелок с закусками и гостей.
Кто-то хлопал в ладоши и орал, воздвигая в сердцах соседей монументы богиням мести. Кто-то толкал речь, рассыпаясь смехом, который звучными ртутными шариками раскатывался по комнатам и коридору квартиры Кэрол. Кто-то угощался за троих. Кто-то извергал ниагары отторгнутого телом алкоголя. Кто-то выдувал клубы никотина. Кто-то пытался увеличить население страны в темной, заваленной многочисленными пальто спальне.
Оуэн вскочил с места и заорал.
— Я краснокожий! — Он схватил Кэрол за растрепанные волосы. — Я краснокожий, я хочу твой скальп! Нет, не хочу, хочу тебя поцеловать! — И он сделал это под дикие аплодисменты и улюлюканье. Она повисла на нем, их тела слились. Аплодисменты становились все жарче. — И на бис! — объявил он.
Смех. Одобрительные крики. Грохочущая музыка. Кладбище пустых бутылок в раковине. Шум и бьющая энергия. Коллективное пение. Кавардак. Полицейский у двери.
— Входи, входи, защитник порядка!
— Так, прекращайте безобразие, люди в доме хотят спать!
Тишина среди бедлама. Они вместе сидят на кушетке, наблюдая, как свет зари разливается по подоконнику. Кэрол в ночной рубашке жмется к нему, полусонная, Оуэн прижимается губами к ее теплой шее и ощущает пульсацию крови под атласной кожей.
— Я люблю тебя, — шепчет Кэрол.
Ее губы, его губы. Жаждущие, они находят друг друга. Он вздрагивает от удара электричества, скопившегося на ее шуршащей рубашке. Он тянет за лямки и смотрит, как они соскальзывают с бледных круглых плеч.
— Кэрол, Кэрол.
Ее пальцы кошачьими коготками впиваются ему в спину.
Телефон звонит, звонит. Оуэн открыл один глаз. В веко будто воткнули раскаленные вилы. А когда веко поднялось, эти вилы прошли прямо в мозг.
— О-о-о! — Он зажмурил глаза, и комната исчезла. — Хватит уже, — пробормотал он несмолкаемому телефону и гоблинам в железных башмаках, которые плясали кадриль в его голове.
Где-то на другом конце вселенной открылась дверь, и звон прекратился. Оуэн вздохнул.
— Алло? — произнесла Кэрол. — О. Да, он здесь.
Он услышал шуршание ночной рубашки, ощутил прикосновенье ее пальцев к плечу.
— Оуэн. Проснись, дорогой.
Он видел только глубокую ложбинку между холмами розовой плоти под полупрозрачным шелком. Он потянулся к ней, но она уже уходила. Его рука схватила ее и притянула ближе.
— Телефон, — напомнила Кэрол.
— Стой, — Он привлек ее к себе.
— Телефон.
— Подождет. — Голос его звучал глухо, потому что он прижимался ртом к ее затылку. — Я завтракаю.
— Милый, телефон же.
— Алло, — произнес он в черную трубку.
— Это Артур Минз, мистер Кроули, — сообщил голос.
— Да! — В мозгу раздался взрыв, но он все равно улыбался: это был тот самый агент, которому он звонил вчера.
— Вы не пообедаете со мной? — спросил Артур Минз. Приняв душ, Оуэн вышел в гостиную. Из кухни доносились шарканье тапочек Кэрол по линолеуму, шипение бекона, темный аромат кофе.
Оуэн остановился. Нахмурившись, посмотрел на кушетку. Как он на ней оказался? Он же был в одной постели с Кэрол.
В свете раннего утра улицы были будто из другого мира. После полуночи Манхэттен превращался в остров волнующей тишины, в затаившийся просторный акрополь из камня и стали. Оуэн проходил мимо молчаливых цитаделей, и его шаги звучали как тиканье бомбы.
