Сергей Кузнецов - Подобно тысяче громов

Первую версию этого романа я писал два года и, когда закончил, был так счастлив, что не смог даже как следует его перечитать. Это была моя первая книжка, первый роман трилогии "Девяностые: сказка", затем последовали "Гроб хрустальный" и "Серенький волчок". Закончив третью книгу, я присмотрелся и понял, что трилогии не получилось: слишком велик стилистический разрыв между завершающим романом и первыми двумя. "Семь лепестков" и "Гроб хрустальный" - довольно слабые романы, даже в сравнении с "Сереньким волчком". Именно поэтому я решил переписать первые две книги. Недавно вышел "Гроб хрустальный: версия 2.0", теперь пришла очередь романа, открывающего цикл.

Я надеялся, что потребуется только косметический ремонт, но пришлось сделать полную перепланировку. Образовался совершенно новый роман - новый эмоционально, стилистически и идеологически. Даже финал другой. В последний момент изменилось даже название.

Критики очень хотели видеть в "Семи лепестках" роман с прототипами. Пользуясь случаем, хочу заявить, что прототипы есть разве что у журнала "Летюч" и его главного редактора. Я не назвал их настоящими именами, только чтобы не очернить реальных людей, делавших "Птюч": в отличие от персонажей романа сотрудники Игоря Шулинского никогда не были вовлечены ни в какие уголовные дела. Другое дело, что истории, которые вспоминают герои, в самом деле могли происходить со мной или другими людьми, знакомыми и незнакомыми. Короче, все как всегда - сходство или совпадение имен, фамилий и фактов биографий случайно.

Неслучайно только совпадение со временем: потому что, как не крути, это книга про первую половину девяностых годов. Было бы несправедливо назвать роман "Подобно тысяче громов" апологией этого тяжелого периода в истории нашей страны. Напротив, это роман-обличение, живописующий картины нравственного распада людей, снедаемых всеми пороками своего времени: алчностью, сладострастием, себялюбием. Читатель встретит здесь персонажей, характерных для описываемой эпохи: коммерсантов, наживающихся на несчастиях русского народа, женщин, пожертвовавших своим целомудрием ради иллюзорных благ материального мира, наркоманов, погубивших свою жизнь и свой мозг употреблением так называемых легких наркотиков. Нынешняя редакция романа не оставит у читателя сомнения в злокозненности и порочности образа жизни, избранного для себя персонажами книги. Их счастье кратковременно и быстротечно; оно подобно молнии, обманчивый свет которой лишь на миг украшает небо, чтобы вернее низвергнуть в пучину смерти несчастных людей, ослепленных этим блеском.

Обличая в романе те или иные человеческие пороки, невольно приходится их живописать, предоставляя слово людям, чьи взгляды не может разделить ни автор, ни читатели. Я верю, что те или иные рассуждения, встречающиеся на страницах романа вследствие определенного характера некоторых действующих лиц, не смогут кому-либо повредить - независимо от того, касаются ли они экономики, морали или действия психоактивных веществ. Читателю следует только помнить, что в силу специфики художественной литературы, не все, высказанное на страницах романа отвечает взглядам автора. В реальной жизни же следует руководствоваться не сомнительными рассуждениями вымышленных лиц, а нравственным чувством и Законом Российской Федерации. И тогда, закрыв эту книгу, читатель с легким сердцем сможет повторить слова классика: "Как сильно изображенный в романе порок заставляет любить добродетель!"

Я считаю своим радостным долгом поблагодарить Екатерину Кадиеву - мою жену, первого читателя и редактора. Без нее эта книга никогда не была бы написана. Также я рад выразить свою благодарность Настику Грызуновой за блестящую редактуру, которая сделала этот текст намного лучше.

My special thanks Артуру Ладусансу, Гоше Мхеидзе и клубу Mix: во многом благодаря им состоялась вторая версия этого романа.

Я рад выразить свою благодарность Ксении Рождественской, редактору первой версии, а также Мите Волчеку, Александру Гаврилову, Алене Голяковской, Линор Горалик, Льву Данилкину, Владимиру (Диме) Ермилову, Демьяну Кудрявцеву, Максиму Кузнецову, Татьяне Макаровой, Александру Милованову, Юле Миндер, Вадиму Назарову, Сергею Немалевичу, Маше Нестеровой, Антону Носику, Кате Панченко, Станиславу Ф. Ростоцкому, Соне Соколовой, Сергею Соколовскому, Максу Фраю, Максиму Чайко, Вадиму Эпштейну, Леониду Юзефовичу, а также всем тем, кто поддерживал меня в девяностые и другие годы.

В заключении я хочу выразить особую благодарность Елене Дмитриевне Соколовой, без которой вторая версия этой книги никогда не была бы написана. Ее профессиональные консультации были для меня также чрезвычайно важны при написании первой версии. Эта книга посвящается ее светлой памяти.

Комната кажется почти пустой. Несколько стульев, диван, низенький столик. Два чемодана у двери. На полу аудиоцентр - его завтра заберет Никита. Комната пуста, как тело, которое вот-вот покинет душа.

Юлик Горский нажимает кнопку электрического моторчика. С легким жужжанием инвалидное кресло катится к темному окну. За окном падают во тьме снежинки, светятся ночные огни домов, трассируют автомобильные фары далекого проспекта. Горский привык смотреть на Москву с четырнадцатого этажа - завтра он увидит город с высоты птичьего полета.

Приятного путешествия, одними губами говорит Горский, have a good trip [1]. Сколько трипов здесь было, сколько раз стены расцветали неведомыми цветами, колыхались, дышали, вибрировали в одном ритме с Космосом. Сейчас они неподвижны: серые невзрачные обои, стершийся рисунок. Только напротив дивана - приколотая булавками цветная картинка. Копия тибетской тангхи: разноцветная мандала, пары тибетских божеств четырех цветов танцуют по краям, а в радужном центре лотосовый владыка танца обнимает свою красную дакини.

Горский любил рассматривать тангху: иногда, покурив, он медитировал, и ему казалось: колышутся лепестки лотосов, изгибаются руки танцующих богов, а кровь вот-вот перельется через край чаши. Иногда он пытался медитировать без всякой травы - ему казалось, получалось не ахти как, только однажды померещилось: он вот-вот уйдет внутрь рисунка, как герои детских книжек, находившие двери в иные миры в самых необычных местах. За свою психоделическую жизнь Горский открыл не одну такую дверь - но сейчас он думает о закрытых дверях, о створках, что навсегда сомкнутся завтра.

Закрытые двери скрывают прошлое, прошлое - всегда тайна, даже если это прошлое - твое собственное. Будущее сулит исполнение желаний, будущее всегда открыто, хотя и не выполняет обещаний. Неподвижно сидя в кресле, Горский думал об этом одиннадцать месяцев - думал, тоскливо глядя на огни автомобилей, на мерцающую мозаику светлых оконных прямоугольников в доме напротив, на снежинки, тополиный пух, осенние листья, танцующие внизу, бессильные взлететь к окну. Листья не могут подняться выше третьего или четвертого этажа, думал Горский, я не могу подняться с кресла и, когда подойдет мой срок, тоже лягу на землю в ожидании белого покрова.

Иногда Горскому казалось, что осталось совсем недолго - даже если годы и годы, все равно - недолго. Жизнь вообще коротка - и наперед ясно, что от нее останется: кресло, окно, тангха на стене, музыка, по последней лондонской моде; трава, грибы, кислота, кетамин. В такие моменты Горский снова и снова повторял себе, что будущее - открыто. Даже здесь, заточенный в комнате на четырнадцатом этаже, он един с миром, един со всей вселенной, един с Богом, кем бы ни был этот Бог, чем бы Он ни был.

Одиннадцать месяцев Горский говорил себе, что случившееся с ним - это шанс. Шанс открыть внутренний космос, шанс обрести глубинную неподвижность, научиться принимать судьбу. Друзья говорили: ты прекрасно держишься. Они не знали - раз в неделю, даже чаще, Горский просыпался в слезах: ему снилось, что он танцует посреди dance floor, плавает в Лисьей бухте, спускается в метро, занимается любовью с Ириной, Машей, Катей… со всеми женщинами, которые были у него. Наяву он старался об этом не думать, наяву повторял: будущее - открыто, будущее всегда - чистая потенциальность, склад возможностей, магический цветок, исполняющий желания.