В лесу хрипло орала кукушка, в то же время внимательно прислушиваясь, не загадает ли кто, сколько осталось жить, чтоб враз замолчать. Но рядом только безмозглый дятел сосредоточенно долбил в задницу червячка, пытаясь ухватить и вытащить его из-под коры. Тот не сдавался, матерно орал и, являясь среди своих чемпионом по карате, исхитрился третьей и пятой лапками выцарапать дятлу глаз.
– Глистяра пакостный! – воскликнула изувеченная птица, до колик рассмешив кукушку.
«Хорошо-то как!» – подумал замаскировавшийся среди елок с отрубленными верхушками, которые он продал на Новый год, бывший десантник, а теперь егерь этого прекрасного леса, двадцатипятилетний Мишаня Бурундуков.
Полностью солидарен с ним был притаившийся за трухлявым пнем местный леший, двухсотлетний крепкий старикашка с мохнатым лицом, красной ягодой вместо носа и лысиной во всю лешачью башку, уже полгода злившийся на Мишаню за попорченные деревья. Но в душе он Мишаню уважал, так как видел, что он единственный из всей деревни любит лес и защищает его обитателей.
«Ну а елки, конечно, жаль, – рассуждал лешак, – ну, дык он и новых посадил у реки… глядишь, и взойдет молодняк».
Егерь вдруг удивленно выпучил глаза, подняв зрачками мохнатые брови. Прямо над ним, из дупла, торчала мертвая голова без ушей.
«Яти ее в маковку! – пришел в себя десантник. – Так вот какие нынче орешки профурные белки заготавливают… То-то у меня с утра в носу свербило… Точная примета… К отрубленной тыкве», – кхекнув, костяшками пальцев с размаху врезал по дереву, но заинтересовавший его предмет из дупла не выпал.
Услышав посторонний звук, любопытная кукушка прилетела поглазеть на происходящее.
«Мамоньки! Откукукался один… – всплеснула крыльями. – Можа, и второй про жисть загадает?» – с надеждой уставилась на егеря. Тот, убрав в глазницы зенки, сосредоточенно шевелил бровями, обмозговывая ситуевину. «Эта-а! Щас гранатами забросаю», – запустил еловой шишкой в мишень и с третьего раза сбил удивившую его башку. Растопырил руки, чтоб поймать голову, но голова, будто издеваясь над ним, зацепилась зубами за ветку, и Мишане долго пришлось прыгать, тыкая прикладом ружья в находку, пока та наконец не упала в траву. От злости, он пнул ее ногой и потом долго искал злополучную башку в терновых кустах.
Кукушка вновь перелетела поближе к событиям, но теперь злорадствовала на прицепившегося к стволу одной лапкой дятла, другой тот прикладывал к глазу листик.
«Так тебе и надо, раздолбай. Не будешь теперь своим дурацким стуком мое пение перебивать».
В это время Мишаня, отыскав «белкин орех», поставил его перед собой и часа три размышлял, кого эта морда с фиолетовым носом и синим вывалившимся языком напоминает. К неописуемому его горю, напоминала она скотника Митяя, задолжавшего Мишане червонец.
«Во гад!» – в сердцах швырнул рыло, приплющив к стволу невезучего дятла.
«Сегодня не мой день», – стекая по коре на травку, подумал пернатый страдалец.
В этот момент Мишаня увидел, как из дырки сбоку головы, которая раньше прикрывалась мясистым, с ладонь, ухом, вылетела записка, тут же подхваченная налетевшим ветром. До вечера егерь гонялся за ней, с десяток раз треснувшись лбом о деревья, изодравшись о кустарник, но все-таки, в самый последний момент, провалившись по пояс в трясину болота, ухватил бумаженцию за угол.
«Ничто не скроется от русского десанта», – торжествовал он, выбираясь на сушу, но прочесть написанное так и не сумел.
Стемнело…
«Ух! Славно я поработал, – утер пот со лба старикашка леший, – здорово Мишаню погонял, глаза от дороги отводя, будет знать, как дерева корнать», – филином заухал он, забираясь под пенек в свою хатку. «Но таперя зато обиды на него не держу, – засыпая, подумал лесной дед. – Потом своим искупил ошибку». Отрубленная башка его совершенно не волновала.
«Как за делами-то время быстро летит», – чиркал очередной спичкой Мишаня, намереваясь разжечь костер, но спички намокли, пока бороздил болото. В придачу пошел дождь. «Правильно бывалые старики говорят: «Отрезанная башка к дождю, а задница – к ведру!»»
Лишь поздней ночью, добравшись до сторожки, он прочел написанное: «Козел! Фиг найдешь свою гармонь». И подпись: «Митяй».
«О ком это жмурик трет?» – наморщил то, что осталось от мозгов, об которые, не жалея, колол в армии кирпичи и бутылки. И тут же его осенило! «Да ведь это же у нашего священника инструмент сперли, нехристи… Батюшка целую неделю по этому случаю пьет и не проводит служб.
А на фига попу гармонь? – задумался егерь. – Нет! Что-то здесь не так», – схватился за сердце, вспомнив о червончике, который никогда уже не получит с дохлого Митяя.
«Скотина-а!» – была последняя мысль перед сонной одурью.
Спал Мишаня беспокойно и чутко, снилась отрубленная башка без ушей, дразнившая его длинным синим языком, плевавшаяся, корчившая рожи и напоминавшая о долге, который он теперь хрен увидит. Мишаня дергался и стонал. Под утро и вовсе приснился ротный прапорщик, поборник двух нарядов вне очереди и радетель загаженного ротного гальюна.
Вскрикнув, Мишаня проснулся. Сердце стучало дятлом, кровь пульсировала и булькала в венах, словно огненная вода в змеевике самогонного аппарата. «Привидится же такое! – вспомнил о прапоре. – Уже пять лет, как отслужил, а все снится Карп Барабас».
Вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, встал напиться воды, но алюминиевая солдатская кружка, которую спер на память в армейской столовке, грустно брякнула о пустое днище ведра. «Вот так всегда, – сморщил лоб егерь, – то воды слишком много, то ее совсем нет», – упав на пол, сорок раз отжался, затем громко, словно из пушки, сотряс воздух и с криком «Газы-ы!» – схватил ведро и выскочил во двор.
У позеленевшего сруба колодца, в лучах восходящего солнца увидел красивую зеленую птицу, прижимавшуюся к поросшему мхом бревну. Если бы не красное оперение на головке, несчастного представителя отряда пернатых можно было бы не заметить на фоне прозеленевшего колодца.
«Главное мимикрия», – с надеждой думал дятел, надеясь на то же.
Прилетел он в этот лес из профессорского сада, где от самого профессора и его гостей наслушался во множестве умных речей, задумчиво постукивая при этом по стволу дерева и размышляя о смысле жизни и своем прозвании. «С моими-то мозгами, да дятлом быть?» – вздыхал он иногда.
«От десанта никто не скроется, – уцепил птицу егерь. –Эге! Да у бедолаги и глаза нет», – пожалел пернатого стукача.
«Нас предали-и!» – запаниковал дятел и попытался клюнуть человека в палец, но, получив щелбан, философски опустил клюв.
«А возьму-ка я его домой! – забыв про воду, прикинул десантник. – Выдрессирую и Дуньке подарю… за палку… То-то хорошо будет, палка дубовая, крепкая, на нее лопату насажу… А Дуньке она ни к чему, зря только в сарае валяется». Еще раз любовно щелкнув по красному кумполу птичку, понес находку в дом.
«Блин! Хорошо, у меня башка закаленная», – порадовался за свою черепушку дятел.
Свистнув рыжего спаниеля Бобика, который лежал под скамейкой у сторожки и внимательно, сквозь прищуренные веки, наблюдал за телодвижениями шефа и дятла, Мишаня двинулся короткими перебежками к зеленому, поросшему травой берегу неширокой речушки Глюкалки. Но, глянув там на рассохшуюся лодку и сломанное весло, валявшееся рядом, плюнул в сердцах, вспомнив деревенского браконьера Филимона, о которого напрочь изломал гребной инструмент. И, ленясь идти в сарай за запасным, не спеша побрел вдоль берега к мосту, с тоской поглядывая на такой близкий, но недоступный родимый дом на противоположной стороне, где маманя наверняка уже напекла блинов и с нетерпением поджидала своего сынулю.
Еще больше расстроился толстенький Бобик.
«Это ж надо! Шеф совсем оборзел… Одно дело в лодке сидеть, – подняв лапу, деловито пометил кустик, – другое дело – на своих четырех топать… Эх, жисть наша собачья», – сокрушаясь всем нутром, лениво трусил за хозяином по узкой, хорошо утоптанной тропинке.
Через полкилометра, неподалеку от моста, Мишаня услышал настороживший его звук. «Ага! Гармонь! – стал углубляться в лес. – Точно. Сегодня же воскресенье, вот мужики и оттягиваются», – вышел на уютную поляну с работающими самогонными аппаратами по краям и кучкой обросших мужиков в центре, один из которых, задрав тельник, показывал две синие перекрестные полосы на спине и жаловался собутыльникам:
Хоша Мишаня и считает меня браконьером, но братцы, так же нельзя. По живому человеку, со всей дури, веслом приложил, чтоб значитца, живность не стрелял. В Красной книжке, говорит, записаны. Видал я у нашего бывшего секретаря парткома колхоза «Возбуждение» ту красную книжку, кроме него самого, никто там не записан. А сам вон, верхушки с елок на Новый год продал, так это ничего-о?
