Адель Уолдман - Милый друг Натаниэл П.

Делать вид, что он не заметил ее, было поздно. Джулиет уже щурилась,напрягая память. В какой-то момент она даже обрадовалась, наткнувшись назнакомое лицо в уличной толпе. Потом поняла, кто перед ней.

– Нейт.

– Джулиет! Привет! Ты как?

Звук его голоса вызвал натянутую гримаску, тронувшую глаза и рот. Нейт нервно улыбнулся:

– Выглядишь потрясно. Как «Джорнал»?

Джулиет на секунду зажмурилась.

– Хорошо, Нейт. У меня все хорошо, и с «Джорнал» все хорошо. Все хорошо.

Она сложила руки на груди и задумчиво уставилась в какую-то точку над и чуть слева от его лба. Распущенные темные волосы, голубое платье с пояском, черный блейзер с подвернутыми до локтя рукавами. Взгляд Нейта скользнул от Джулиет к группке прохожих и вернулся.

– Ты на поезд? – спросил он, указывая подбородком на вход в метро на углу.

– Неужели? – ее голос оживился, в нем зазвучали хрипловатые, гортанные нотки. – Неужели, Нейт? Это все, что ты можешь мне сказать?

– Господи, Джулиет! – Нейт сделал шажок назад. – Я просто подумал, что ты, может быть, торопишься.

Вообще-то время поджимало его самого. Он опаздывал на званый обед к Элайзе.

Он коснулся волос – этот жест, ощущение густой, обильной шевелюры, всегда придавал ему немного уверенности.

– Перестань, Джулиет. Не надо так.

– О? – Джулиет напряглась. – А как надо, Нейт?

– Джулиет…

Договорить он не успел.

– Ты бы мог, по крайней мере… – Она покачала головой. – А, да что там. О чем говорить.

Мог бы, по крайней мере, что? Хотелось бы знать. Но Нейт уже представил обиженно-укоризненное выражение Элайзы, если он появится с опозданием, заставив гостей ждать, услышал ее чуточку гнусавый голос и безнадежное «ну и?..», с которым она отмахнется от извинений, словно давно уже перестала удивляться его выходкам.

– Послушай, Джулиет, рад был тебя повидать. И ты отлично выглядишь. Но мне, правда, надо идти.

Джулиет отдернула голову и как будто даже вздрогнула. Нейт понял – это было очевидно, – что она восприняла его слова как отвержение. Он вдруг увидел в ней не противника, а ранимую и несчастную молодую – моложавую – женщину. Ему захотелось сделать для нее что-то, сказать что-то серьезное, искреннее, доброе…

– Ты – кретин, – бросила Джулиет, не дав ему такого шанса.

Долю секунды она еще смотрела на него, а потом повернулась и быстро зашагала к реке и пристроившимся к ней ресторанам и барам. Нейт приоткрыл рот, чтобы окликнуть ее. Он хотел хотя бы попытаться что-то поправить. Но что бы он сказал? Да и время поджимало.

Джулиет уходила дальше и дальше – длинными, решительными шагами, но при этом двигалась скованно, как человек, твердо вознамерившийся не признавать, что тесная обувь натирает ему ноги. Нейт нехотя направился в противоположную сторону. В сгущающихся сумерках запруженная улица казалась уже не веселой и праздничной, но охваченной каким-то нездоровым карнавальным духом. Он шел за тремя молодыми женщинами со сдвинутыми на лоб солнцезащитными очками и болтающимися на бедрах сумочками, а когда стал обходить их, ближайшая заплела вокруг шеи волнистые светлые волосы и обратилась к спутницам на каком-то жужжащем, пчелином наречии. Да еще и стрельнула глазами в его сторону. Была ли презрительная гримаса на ее лице реальной или ему только показалось? Он чувствовал, что притягивает взгляды, как будто Джулиет пометила его своим оскорблением.

Через несколько кварталов уличная толпа поредела. Нейт прибавил шагу. Чем дальше, тем больше он злился на себя самого. Итак, Джулиет им недовольна! Ну и что с того? Она просто несправедлива.

И что бы он мог? Когда это случилось, они встречались всего три или четыре раза. Никто не виноват. Заметив, что презерватив порвался, он сразу остановился. Как оказалось, немного опоздал. Но это только потому, что он не из тех, кто исчезает, едва переспав с женщиной, и уж определенно не после того, как порвался презерватив. Наоборот. Натаниэл Пайвен был продуктом постфеминизма, его детство прошло в 1980-х, а годы учебы в колледже пришлись на политически корректные 1990-е. Он знал, что такое мужская привилегия. Более того, у него была совесть, вполне себе функциональная и, говоря по правде, довольно голосистая…

С другой стороны, почему бы не подумать: каково было ему? (Теперь, ускоряя шаг, Нейт представлял, что защищает себя перед большой аудиторией.) Самое главное – говорил он своим воображаемым слушателям – состоит в том, что Джулиет как женщина пострадала больше. Но ему тоже пришлось несладко! Посудите сами: тридцать лет, карьера наконец-то пошла вверх – хотя еще недавно такой вариант вовсе не выглядел неизбежным или даже вероятным, – и вдруг как снег на голову, вопрос: хочешь ли ты стать отцом? И ведь ты знаешь, что после этого все кардинально изменится. Мало того, решение не в твоих руках. Оно в руках человека, которого ты едва знаешь, женщины, с которой, да, ты переспал, но которая ни в коем случае не твоя подружка. Он как будто попал в одну из тех телепрограмм для старшеклассников, которые еще мальчишкой смотрел по четвергам. Мораль их сводилась к тому, что ты не должен спать с девушкой, если не готов воспитывать вместе с ней ребенка. Ему всегда казалось, что это чушь. Какая уважающая себя девушка из среднего класса, собирающаяся вот-вот стать студенткой, а в будущем – молодым, прилично зарабатывающим профессионалом, человеком, могущим достичь всего (управлять международной корпорацией, получить Нобелевскую премию, победить на президентских выборах), решится завести ребенка и превратиться, выражаясь современным пустопорожним языком дикторов общественных служб, в «статистическую единицу»?

Когда Джулиет обрушила на него новость, Нейт осознал, сколь многое изменилось с тех пор, как он прояснил для себя этот вопрос. Джулиет, уже состоявшийся тридцатичетырехлетний профессионал, рассматривала свою ситуацию совсем не так, как тинэйджер, у которого впереди ничего, кроме нереализованных возможностей. Может быть, она уже не столь оптимистично оценивала припасенные для нее судьбой перспективы (стать первой женщиной-президентом представлялось маловероятным). Может быть, прониклась пессимизмом в отношении мужчин и поиска партнеров. Может быть, посчитала, что это – ее последний шанс стать матерью…

Будущее Нейта зависело от решения Джулиет, он не мог не только принять решение сам, но даже и повлиять на нее сколь-либо ощутимо. Разговаривая с Джулией, сидя на бело-голубой софе в ее гостиной с чашечкой чая – чая! – обсуждая «ситуацию», он чувствовал, что может быть заклеймен чудовищем, если даже просто намекнет, что предпочел бы избавиться от ребенка, или плода, или как это там это называется, с помощью аборта. (Нейт считал неотъемлемым правом женщины как принимать решение, так и выбирать соответствующую фразеологию.) Он сидел на софе и произносил правильные слова: что это ее выбор, что независимо от ее решения он будет помогать и поддерживать и т. д. и т. п. Но кто посмеет обвинить его за то облегчение, которое он испытал, когда Джулиет объявила – своим не терпящим возражений тоном газетного репортера, – что очевидным и естественным выходом был бы аборт? И даже тогда он не позволил себе выказать какие-либо эмоции. Он сказал, что ей следует серьезно подумать. Ну, кто бы смог винить его в чем-то?

Разве что она. Могла и, ясное дело, обвинила.

Нейт задержался на углу, пропуская лениво катящую мимо ливрейную карету. Возница посмотрел на него оценивающе, как на потенциального клиента. Нейт махнул рукой – проезжай – и перешел на другую сторону.

Теперь в нем росла уверенность, что по большому счету Джулиет не понравилась его реакция, сдержанная и достойная, но ясно дававшая понять, что он не желает быть ее бойфрендом, а уж тем более – отцом ее ребенка. Это ведь такой личный, такой деликатный вопрос. Ты решаешь, хочешь ли сказать «да» потенциальной личности, буквально соединяющей два «я», или же уничтожить все следы ее существования. Разумеется, приходится подумать, что было бы, будь обстоятельства иными, – особенно, как ему представлялось, если ты женщина и в какой-то момент жизни захотела ребенка. Сидя в гостиной Джулиет, Нейт с удивлением понял, как ему плохо, как он огорчен и расстроен из-за того, что слабость, бесконтрольное вожделение (как ему тогда казалось) привели его в это неуютное место.

Но разве этого достаточно, чтобы обозвать его кретином? Он никогда ничего ей не обещал. Они познакомились на какой-то вечеринке, и она ему понравилась. Понравилась настолько, что ему захотелось узнать ее лучше. Он был осторожен, чтобы у нее не сложилось ошибочное мнение. Предупредил, что не ищет серьезных отношений, что на первом месте у него карьера. Она согласно кивнула. И тем не менее Нейт был уверен, что дело обернулось бы иначе, если бы он сказал примерно так: послушай, Джулиет, давай не будем заводить ребенка сейчас, но, может быть, когда-нибудь в будущем… Но, восхищаясь ее спокойными, деловитыми манерами, ее проворством и уверенностью, он делал это с бесстрастной отстраненностью, без теплоты, как эталон чего-либо. По правде говоря, Нейт находил Джулиет довольно скучной.