Посвящается девяноста пяти тысячам
Смотрите в следующем выпуске
Нация столько раз наблюдала за тем, как плачет Шайана. Столько раз слышала, как она дрожащим голосом пытается закончить предложение.
– Я так сильно хочу этого. Я правда, правда хочу этого так сильно. Это единственное, чего я хотела в жизни. С самого детства… Это моя… Это моя…
Шайана не могла закончить. Ей не хватало слов. Ее губа дрожала, ноздри раздувались, и влажная пленка застилала глаза. Веки болезненно сжимались и выдавили блестящую слезу.
Всего лишь одну слезу, но какую. Это была одна из самых заметных публично пролитых слез в истории. Едва ли за какой-то другой слезой следили так много и так часто. Снова и снова она дрожала на густо накрашенных нижних ресницах Шайаны, а затем соскальзывала и тяжело катилась по мягкой, теперь уже такой знакомой всей нации щеке, прокладывая себе дорогу поверх густого слоя румян, при помощи которых гример тщетно пытался скрыть крошечные изъяны на дрожащем лице девушки.
Многие миллионы людей насладились этой сценой непосредственно перед последней рекламной паузой, а также перед предшествующей ей. Они видели ее в самом начале программы и во время анонсов на протяжении вечера. Те, у кого был доступ к цифровым каналам, могли наблюдать за слезой уже почти неделю, а ее фотографии появились в прессе. Также можно было скачать ее на сотовый телефон, зайдя на сайт шоу «Номер один» и кликнув на раздел «Лучшие моменты анонсов».
Но, несмотря на глобальную известность, пока что эта слеза оставалась слезой будущего, которую, как бесконечное количество раз повторяла Кили, ведущая шоу, предстояло увидеть «в следующем выпуске».
– Смотрите в следующем выпуске: Шайана на гране срыва.
– Смотрите в следующем выпуске: Шайана пытается справиться.
– Неужели мечта Шайаны превращается в кошмар? Все это и многое другое смотрите в следующем выпуске.
Итак, слеза дрожала. Неуверенная слеза, настоящая и всем знакомая, но все же – слеза ожидания. Но наконец момент настал. Теперь это уже не была слеза из «следующего выпуска», она превратилась в реальную слезу, которая катилась своей дорогой. И в первый (но определенно не в последний) раз миллионы зрителей увидели, как она исчезла за прямоугольным белым накладным ногтем Шайаны, когда девушка уткнулась подбородком в изящное худенькое плечико Кили, не в состоянии подобрать подходящее моменту слово.
– Я так сильно хочу этого, – повторила она. – Я очень, очень хочу. Я так сильно хочу этого. Это единственное, чего я хотела в жизни. С самого детства… Это моя… Это моя…
Перед лицом последнего лингвистического препятствия Шайану переполнили эмоции, и она лишилась дара речи.
– Мечта? – проворковала Кили. – Это твоя мечта? Ты это пыталась нам сказать? Что это твоя мечта?
– Да, Кили, – шмыгнула носом Шайана. – Это именно то, что я хотела сказать. Что это моя мечта.
Загорелые, мускулистые и словно неживые руки обнимали Шайану за плечи. Слившись на секунду в объятиях, девушки представляли собой резкий контраст: успешная девушка и девушка с мечтой. Шайана подняла руку (чтобы стереть знаменитую слезу) и попала в объятия Кили. Это выглядело не очень хорошо, потому что рука Шайаны на секунду угодила Кили под мышку, а зубы Кили сомкнулись вокруг крупной серьги Шайаны. Казалось, ни та ни другая не заметили этого неловкого момента, но в любом случае им было все равно. Эмоции разбушевались не на шутку. Обе находились на грани срыва.
– Вперед, малышка, – прошептала Кили. – Вперед, детка.
– Да, – шмыгнула носом Шайана, поднимая глаза туда, где светили бы звезды, не будь на дворе день и не находись она в помещении. – Господь дал мне эту возможность, и я надеру им зад!
Несколькими месяцами ранее один из тех задов, который Шайана собиралась надрать, дрожал от ярости. Тот, кому он принадлежал, Кельвин Симмс, с ужасом понял, что его, непревзойденного манипулятора, человека, который с первого взгляда знал о собеседнике больше, чем тот знал о себе, просто поимели. Кельвин всегда считал, что может читать любого человека как открытую книгу. Любого, как теперь оказалось, кроме женщины, на которой он женился.
– Развод? – пробормотал он.
– Ага-а, – протянула сексуальным, томным голосом с южным акцентом его прекрасная американская жена, ставшая таковой всего две недели назад. – Я-а хочу развода.
Они стояли в холле просторного особняка в Белгрейвии, в котором Кельвин собирался свить семейное гнездышко с Дакотой. Их окружали многочисленные чемоданы, все из одной коллекции. Два водителя, которые помогли занести вещи в дом, только что закрыли за собой парадную дверь. Не прошло еще и мгновения, как он на руках перенес жену через порог. У него в кармане по-прежнему лежал заграничный паспорт, шея была намазана защитным кремом от загара, на нем все еще были шорты и сандалии, отчего он чувствовал себя особенно нелепо в свете шокирующего откровения, что медовый месяц определенно подошел к концу.
– Мы женаты всего две недели! – запротестовал он.
– Ну-у, поверь мне, дорогой, мне это показалось годом, – промурлыкала Дакота.
– Тогда какого черта было затевать медовый месяц? Почему ты не бросила меня при выходе из церкви?
– Нужно было все сделать как следует, дорогуша. Я-а ж не могла позволить, чтоб ты заявил, что я-а отказала тебе в близости, а судья б объявил, что наш брак недействителен.
Мысли в голове Кельвина посыпались и зазвенели, словно монеты из игрового автомата при крупном выигрыше. Так вот почему она так старалась! Кричала, визжала и призывала Господа Всемогущего дать ей сил. Она никогда так не кричала, когда они занимались любовью до свадьбы. Вообще-то раньше она довольно равнодушно относилась к сексу, и Кельвин, будучи мужчиной занятым, всегда это ценил. Однако внезапно она ощутила потребность заявить всему миру о своих усилиях. Другие постояльцы гостиницы начали жаловаться, Кельвину пришлось выкупить все номера вокруг и компенсировать ущерб пожилой паре, которая утверждала, что всю ночь не сомкнула глаз. Он хотел провести медовый месяц в одном из своих многочисленных особняков, но Дакота настояла на том, чтобы они остановились в крупном отеле. Теперь он понял, зачем ей это было нужно.
– Кельвин, я-а уверена, что в Венеции все знают, как жа-адно ты использовал мое бедное слабое тело. Я-а была просто ребенком, милым невинным ребенком, а ты затрахал меня до полусмерти.
Кельвин изумленно смотрел на жену. Описать ее можно было по-разному, но слова «милый невинный ребенок» к ней никак не подходили. Тридцати четырех лет от роду, выше шести футов ростом, гламурная, умудренная опытом и, как оказалось, хитрая как змея. В аристократических семьях Конфедерации девушек готовят к борьбе с детства. В конце концов, прошло всего шесть поколений с тех пор, как их прапрапрапрабабушки столкнулись лицом к лицу с новым жестоким миром, имея единственной защитой свою внешность и сильно развитый аристократизм.
– Я-а с тобой развожусь, милый, – мурлыкала Дакота. – И на развод я-а подаю в Городе ангелов, а это означает, что я-а получу половину.
Кельвин напряженно думал. Неужели это возможно? Они женаты две недели, ради всего святого. Половину? Не может быть.
– На каком основании? – спросил он.
– Умственная жесткость.
– Умственная жестокость! – взорвался Кельвин.
– Ага-а.
– Когда это я был к тебе жесток? – поинтересовался он.
– Никогда, дорогой, вот только ты мне до полусмерти надоел болтовней о том, какой ты умный, и все такое, – ухмыльнулась Дакота. – Мы это оба знаем. Но, к счастью для меня, никто больше этого не знает, и, поскольку у тебя репутация самого мерзкого, жестокого и безжалостного человека на телевидении, я-а не думаю, что суд придется долго убеждать, что ты относился к своей милой невинной жене так же, как к своим тупым конкурсантам.
Поняв, что до сих пор держит в руке одну из сумок, Кельвин поставил ее на полированный мраморный пол.
– Может, пройдем в комнату, присядем? – предложил он.
– Не-а. Я-а уезжаю, меня ждет машина.
– Что? Прямо сейчас?
– Даже скорее, если получится.
– Ты спланировала все это с самого начала? – спросил Кельвин.
– Конечно.
– С самого начала? Три года назад?
– Ага-а.
– То есть ты вообще никогда меня не любила?
– Еще чего!
Кельвин вдруг ясно вспомнил период ухаживания. Бокал шампанского, пролитый на него на показе Версаче, благодаря которому он впервые заговорил с ней…
«Мне так жаль, боже! Я-а вас забрызгала? Какая ж я-а неловкая!»
