Голявкин Виктор Владимирович — родился в Баку 31.08.1929 г., умер в Санкт-Петербурге 26.07.2001 г. В 1953 г. закончил Сталинобадское художественное училище, а в 1960 г. — институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина в Ленинграде.
В 1959 г. в издательстве «ДЕТГИЗ» вышла первая книга рассказов для детей с рисунками автора.
Член Союза писателей с 1961 г. Член Союза художников с 1973 г.
Много лет работал в области графики, книжной иллюстрации, участвовал в художественных выставках.
В.В.Голявкин — один из самых оригинальных русских писателей второй половины двадцатого века.
В сборник избранных произведений Виктора Владимировича Голявкина включены самые первые авангардистские фрагменты прозы, никогда не выходившие в книгах; лирические, юмористические, гротесковые рассказы для взрослых, писавшиеся в течение всей жизни, в том числе в самые последние годы; раздел рассказов для детей, давно ставших хрестоматийными; также известная неустаревающая повесть о войне «Мой добрый папа».
«Голявкин — разный: любители классификаций могут найти в его творчестве признаки авангардизма, андеграунда, театра абсурда, даже постмодернизма… он пишет человеческую комедию…» — так писал о его творчестве Глеб Горышин, который всегда духовно поддерживал писателя.
Издание сборника предпринято к юбилею Петербурга и к семидесятилетию писателя, патриота города, светлой талантливой личностью которого в своем культурном арсенале петербуржцы могут гордиться.
ЛЮДЕ И НИКИТЕ 1Словно что-то обрушилось на меня сверху, а если я все-таки шел вперед и руками размахивал, так только потому, что каким-то чудом на ногах еще держался. Я шел в атаку, да толку-то от этого никакого не было. Вот тогда-то я и подумал: скорей бы все кончилось…
Я не мог уже идти вперед, стоял на месте, посылая в пространство слабые прямые, чтобы он не подходил ко мне слишком близко. Но он все равно подходил слишком близко, иначе я не нахватался бы этих коротких косых в голову. Мои слабые прямые не могли его остановить. Я весь закрылся, ушел в глухую защиту и только хотел, чтобы это кончилось.
Но это все не кончалось.
Я так устал, что не мог уже отвечать ему. Весь согнулся, закрыл лицо руками, а живот локтями и так стоял — ждал, когда все это кончится. Он, наверное, здорово злился, что не может сбить меня, не может найти брешь между перчатками и моими локтями. И наверное, поэтому он ударил меня по затылку запрещенным ударом, и судья остановил его и сделал замечание. Тут-то я мог раскрыться и посмотреть на того парня за столом, что сидит рядом с главным судьей: не собирается ли он ударить в гонг. Когда он собирается ударить в гонг, он смотрит на часы, и рука поднята кверху, а в руке у него молоток. Стоит ему опустить руку — и все. Все это сразу кончится. Но он сидит за столом, на часы даже не смотрит, и руки его лежат на столе. Три минуты, всего три минуты… А до гонга, может быть, несколько секунд осталось…
Я хотел уйти нырком от противника, но нырок получился плохой, я ткнулся в его бок, и не хотелось больше двигаться. Я обхватил его руку и так стоял, уткнувшись в его бок головой, и ждал, когда все это кончится.
Я его все время обхватывал, другого выхода у меня не было. Судья кричал: «Брек!» — я должен был отпускать его, но я не отпускал, и тогда судья сам оттаскивал меня, и опять все сначала. Бой заканчивался отвратительно, посмотреть бы на меня со стороны!
Кричали и свистели. Шум стоял в ушах непрерывно.
…Первый раунд я начал с атаки, и он никак не мог сосредоточиться. Я и пошел на него сразу, вернее, кинулся, чтобы не давать ему сосредоточиться. Не нужно было этого делать. И тренер мне говорил не делать этого. Но я и слушать не хотел… Я был в себе уверен. На спине у меня мускулы ходят как сумасшедшие. И на ногах мускулы тоже ходят как сумасшедшие, а о руках и говорить нечего! Говорят, у чемпиона мира Карпантье была такая же спина в его лучшие годы. Я на свою спину всегда поглядываю в наше громадное зеркало, что стоит возле ринга в зале «Спартака». Развернусь этак вполоборота, руками подвигаю, а мышцы так и прыгают по всей спине как сумасшедшие… Секундировал мне Пашка Никонов, он мне что-то на ухо шептал в перерывах между раундами, а у меня очень отвлеченное внимание, то есть очень часто не слышу, что мне говорят, совсем о другом в это время думаю. После первого раунда, когда я в свой угол сел, тренер тоже ко мне подскочил, что-то мне объяснял, объяснял, а я его совсем не слушал. Мало ли что он там болтает, мне главное справа как следует попасть. И тренер знает: если я справа свой удар точно проведу, противник мой наверняка не встанет. На тренировке меня ребята часто просят: «Потише справа бей». И все-таки случайно иногда заденешь…
Прозвучал гонг, я встал, а тренер меня за плечо придержал и в самое ухо мне: «Ты понял?» Ну, я ему головой кивнул — мол, понял, а на самом деле я и не слышал, что он мне советовал.
Первый раунд я провел что надо. Весь первый раунд выиграл. Противник мой сидел напротив меня в противоположном углу ринга и смотрел на своего секунданта. Я видел, как он пожал плечами, что он растерян, да так оно и было, а секундант недоволен. Ему сам тренер секундировал, никому не доверял. Тренер, наверное, спросил его, почему он не может остановить меня, а он пожал плечами. Секундант тер ему виски, а тот мотал головой. Я ему все-таки попал справа в начале раунда, и он сразу сел, но тут же вскочил как ненормальный, как будто ничего и не было…
Во втором раунде я опять стал гонять его. Я все хотел еще раз попасть справа. И не мог. Потом мне показалось, что он замышляет что-то. А потом я устал. Вот отсюда-то и началось. Он, видимо, этого и ждал, когда я устану. Ему и тренер, видимо, советовал не торопиться. Только я понял поздно. Тогда он пошел на меня. Я еле на ногах стоял после второго раунда. Я смотрел на него — он сидел ровно и дышал спокойно, а тренер что-то ему настойчиво втолковывал. Мне очень бы хотелось знать, что он там ему говорит, а Пашку Никонова я не слышал, хотя он тоже что-то твердил мне все время. Напрасно я его не слушал, ему-то со стороны видней, и разряд у него есть…
В третьем раунде я опять кинулся в атаку, хотя напрасно, раз сил не осталось. Атакой и назвать нельзя. Я шел, совсем не защищаясь, махая руками, как мельница. Никакая не атака, а чепуха одна. Но мне-то совсем другое казалось; вернее, ничего мне не казалось, а просто лез вперед, и все. Вроде нужно до конца идти вперед, если я хочу выиграть. Когда я пошел на него в третьем раунде — тут-то он и поймал меня. Вот тогда я понял окончательно, что мне ни за что не выиграть. Я, что называется, «поплыл» от сильного удара. Свой первый бой в жизни безнадежно проигрываю, да еще как!
…Он не успел уйти в сторону, и я опять обхватил его. Пока судья меня оттаскивал, я чуточку пришел в себя.
Теперь он шел вперед. Словно кто-то сплющил мне нос с двух сторон, хотя наверняка это был прямой удар. Я мало что понимал уже в состоянии «грогги». Я все так же обхватывал его, ничего не чувствуя, не видя и не слыша. Я до сих пор удивляюсь, как он не мог попасть в меня еще. Мне говорили потом: я стоял совершенно раскрытый и шатался, и он много раз попадал мне в голову, но не мог сбить. Скорей всего, он не мог сбить меня потому, что я все время обхватывал его. Да так оно и есть. Я мешал ему это сделать. Он не мог попасть в меня точно и сильно. Не открывали счет при состоянии «грогги». Считалось мужественным все это переносить. Пока тебя не свалят, или пока ты сам не откажешься, или пока секундант твой не выкинет на ринг полотенце. Но я не собирался отказываться. Мне и в голову не приходило. Я ждал, когда все это кончится. А мой тренер, видимо, не считал нужным выкидывать полотенце. Полотенце выкидывали только в крайнем случае. А тут, значит, не было крайнего случая, или у тренера имелись свои соображения на сей счет. Вначале третьего раунда я боялся, как бы он не выкинул полотенце, а потом мелькнула мысль: хорошо бы, он его выкинул, — а дальше я уже ничего не думал.
Я и гонга не слышал, ничего не слышал, будто уши мне заложило ватой, будто в цирке идеальная тишина.
Бой кончился.
Все это кончилось.
Свист и гиканье ворвались в мои уши неожиданно, как гром обвала, и я понял, что подняли руку моего противника. Только бы не зацепиться за канат, когда я буду уходить, перелезть через канат подобру-поздорову как бы ногой не зацепиться, не грохнуться — но все благополучно обошлось.
…Сижу в раздевалке Госцирка Азербайджана. Ничего такого не было на тренировках, ничего похожего не было, там остановить бой можно, в случае чего. Если «поплыл» или там выдохся. Один раз мне разбили нос на тренировке, тяжелющий был удар от спарринг-партнера, а на прямой налетел. В атаку кинулся, а он свою левую с силой навстречу мне выбросил, ну и наскочил — словно два паровоза столкнулись на полном ходу. Кровеносный сосуд в носу лопнул, тренер Ислам Исламович прекратил спарринг, заставил запрокинуть голову и поднять вверх руку. Некоторое время я постоял посреди нашего спартаковского ринга с запрокинутой головой и поднятой вверх рукой, кровь перестала идти, и ничего… Тут черта с два остановишь! Он мог бы, конечно, выкинуть полотенце, чего он добивался, в конце концов? Или он думал, чудо произойдет? Неприятно выкидывать полотенце, может, и правильно, что он его не выкинул, да только мне теперь все равно, наплевать, шагу моего не будет…
