Бородин Стас
Звезды и стрелы - Книга полностью
Звезды и стрелы
Часть 1.
Тюрьма в форте Блад показалась мне настоящим раем на земле. Со мной наверняка согласился бы любой, кому довелось побывать в печально известном конфедератском Андерсонвилле, или в одной из федеральных тюрем-барж, гниющих у берегов Миссисипи. По воле судьбы я и сам провел в одной из таких плавучих темниц почти полгода, так что можете поверить, мне было с чем сравнивать.
Под ногами, наконец, не скрипела и не раскачивалась осклизлая палуба, не слышался неумолчный плеск волн, а вместо темных тесных трюмов, насквозь пропахших мочой и нечистотами, над головой был чистенький беленый потолок.
Одного этого было достаточно, чтобы возблагодарить Вакан-Танку за заботу и покровительство. Возможно, что именно по воле богов я и попал в плен в июне шестьдесят четвертого, и мои останки не остались лежать непогребенными на каком-нибудь безымянном поле боя.
Первые полгода плена были самыми тяжелыми. Меня, с другими заключенными, постоянно перевозили с места на место, в зависимости от военных успехов или неудач федералов.
После насквозь гнилой баржи, которая носила звучное имя Джордж Вашингтон, я успел побывать и в форте Доннели, и в форте Хелл-Гейтс и даже в форте Линкольн, прошагав на своих двоих не одну сотню миль.
Зачастую нам приходилось спать на голой земле, иногда в сырых казематах, иногда в снегу. Пленники сбивались в кучу, пытаясь согреться теплом своих тел, однако поутру все равно приходилось копать могилы.
Кормили нас на марше очень плохо, а в форте Хелл-Гейтс от голода окочурилось даже больше народу, чем в первой битве за Булл Ран.
На мое счастье форт Блад оказался последней остановкой в этом страшном путешествии. Часть пленников погнали дальше, а для меня западный Теннеси стал домом на ближайшие два года.
Камера у нас была тесная, но чистая и теплая. Здесь даже крыс не было, так что мне больше не приходилось просыпаться ночью в холодном поту, ощупывая лицо и проверяя - целы ли нос и уши.
Кормили нас янки неплохо, грех жаловаться, да и относились они к "джонни" вполне по-человечески. За последний год я даже прилично прибавил в весе, и больше не походил на злого скелета измученного дизентерией, голодом и недосыпанием.
Если говорить по правде, то в армии Юга кормили куда хуже, чем в федеральной тюрьме, там даже боеприпасы подвозили гораздо исправней, чем сухари и солонину.
Времена, когда единственной едой были лепешки из кукурузного теста, запеченные на ружейных шомполах, вспоминались теперь как кошмарный сон.
Сидя за столом, с куском хлеба с салом в одной руке и горячей кружкой кофе в другой, я вновь ощущал себя человеком. Ну, или почти человеком...
Комендант форта полковник Фергюсон оказался вполне нормальным мужиком, который прибегал к телесным наказаниям только в исключительных случаях, и не мордовал зазря заключенных непосильной работой.
В нашей камере, само собой, не обошлось и без недовольных. Это были в основном не нюхавшие пороха новобранцы, которые угодили в плен в первом же сражении. Они жаловались на пересоленную кашу, на недосоленное мясо, на холодный кофе и на черствый хлеб.
Я только посмеивался, глядя на "бунтарей", которые шушукались по ночам, планируя побег или еще какую глупость. Сам бежать я не собирался. За четыре года войны я пролил достаточно крови и от души нанюхался порохового дыма. Я устал от войны, устал от снов, в которых меня преследовала кавалерия янки и ряды крестов в чистом поле.
Так что, сами понимаете, вновь возвращаться в холодные окопы я не горел желанием.
Кроме меня в форте Блад оказалось еще с полсотни таких же усталых ветеранов, которых мучили те же кошмары.
Мы ждали окончания войны, и нам было уже все равно кто в ней победит. За четыре года боев наш боевой задор совсем уж истончился, оставив от нас лишь пустые оболочки. Оболочки, которые как сброшенная змеиная кожа, трепещут на ветру, зацепившись за колючий куст.
В тюрьме было хорошо. В тюрьме было тепло и сытно. В тюрьме не нужно было ни о чем думать, и нас, ветеранов, это вполне устраивало.
Вместе с другими пленниками я работал на разгрузке и починке пароходов ходивших по Миссисипи. Работа была тяжелая, но никто не жаловался.
Зимой шестьдесят пятого несколько молоденьких офицеров организовали побег. Не знаю, на что они рассчитывали, да только война в апреле закончилась, и всех пленных освободили. Освободили всех, кроме меня.
Прошел год, однако меня все так же продолжали держать под замком, вместе с простыми бандитами, ворами и мошенниками.
Прознав, что я один из сыновей Черной Рубахи, янки тщетно пытались обменять меня на полковника Дугласа, которого шайены держали в плену.
Переговоры затягивались, а тем временем началась новая Индейская война.
Война, которая разорвала страну на части.
Все новости со свободы приходили в основном с новыми заключенными.
Рассказы сокамерников редко заслуживали доверия, слишком уж много в них было выдумок и домыслов. Гораздо больше я больше доверял тому, что писали в газетах. Вернее тому, что там не писали. Тому, что при желании можно было прочесть между строк.
Иногда я вытаскивал у сокамерников из башмаков куски "Нью-Йорк Геральд" или "Ричмонд Энквайер", которые они подкладывали туда вместо стелек, и изучал их при тусклом свете фонаря. Иногда, если везло, мне удавалось украсть свежую газету у охранников, либо на работе у портовых служащих.
Я изучал расплывчатые фотографии, карикатуры, и объявления. Я читал сводки, доклады, статьи и от того, что я узнал - волосы вставали на голове дыбом.
Мир за стенами форта Блад изменился навсегда, да только упрямые янки, казалось, ни за что не хотели этого признавать.
После победы в войне армия федералов рассыпалась как карточный домик. Добровольческие бригады разбежались по домам, оставив от полутора миллионного войска лишь жалкие остатки.
Как только янки, засучив рукава, взялись за восстановление разрушенных городов, мостов, и дорог , им на головы свалилась новая напасть.
Союз команчей, чероки, кайова, апачей и сиу вышвырнул обескровленных в боях южан из Техаса, Оклахомы, Канзаса, Арканзаса и Миссури.
Границы индейских территорий раздвинулись до Миссисипи, и граничили теперь с Теннеси и Алабамой.
Южане все еще держали Луизиану, а на границе с Мексикой между Пекосом и Рио-Гранде техасские рейнджеры основали крошечный Новый Техас, окруженный со всех сторон враждебными индейскими племенами.
Попытки экспедиционного корпуса навязать союзу команчей решающую битву, которая прекратит войну, ни к чему не привели.
Войска, собранные из лучших подразделений янки и джонни, прошли через весь континент, от Миссисипи до реки Колорадо в Аризоне, но так и не встретили ни одного индейца.
Вместо того, чтобы сражаться с регулярными войсками, индейцы решили заняться белыми поселенцами.
Города и фермы опустели, и стояли теперь заброшенные. Беженцы хлынули в Луизиану, Теннеси, Виржинию и Нью-Йорк, заражая города паникой, и принося с собой самые невероятные слухи.
Вскоре я даже стал натыкаться на заметки, в которых очевидцы рассказывали об индейцах, от которых отскакивали пули.
Один из солдат, оставшийся в живых после атаки отряда сиу на форт Данкан, что у Рио-Гранде, своими глазами видел как пуля, выпущенная из Спрингфилда, расплющилась о лоб индейца, не причинив ему не малейшего вреда!
Над солдатом, конечно, посмеялись, обвинили его в трусости, и поставили перед трибуналом.
Прошел всего через месяц, и мне на глаза попалась первая заметка об умертвиях. Поначалу я думал, что это какая-то шутка, но вскоре первые умертвия появились и возле форта Блад.
Однажды, вовремя разгрузки очередного парохода, кто-то из заключенных заметил в воде мертвого медведя.
Чудовище лежало задними лапами в реке, а его огромная голова запуталась в водорослях и плавуне прибитых к берегу.
Собаки, унюхавшие медведя, заскулили и бросились наутек, поджав хвосты.
Наш бригадир, впрочем, оказался парнем не робкого десятка. Он без колебания подошел к воде и даже попробовал выдернуть стрелу, торчащую у мертвого животного из плеча.
- Даю руку на отсечение, - крикнул он. - Это команчи его прикончили!
Мы сгрудились на причале, вглядываясь в желтую мутную воду, в которой как змеи извивались длинные полотнища водорослей.
- Это не команчи, - сказал я в полголоса. - Это вообще не индейская стрела!
Но бригадир меня слушать не стал, он обхватил стрелу обеими руками и потянул изо всех сил.
Огромная медвежья лапа тут же вынырнула из песка, мелькнули желтые изогнутые когти, и вода сразу побурела от крови.
Бригадир стоял на берегу и с удивлением цеплялся за собственные внутренности, которые скользили у него между пальцев, вываливаясь из распоротого брюха.
