Эдвард Брейтуэйт
УЧИТЕЛЮ — С ЛЮБОВЬЮ
Сквозь водоворот уличного движения на Элгейт пробирался набитый битком красный двухэтажный автобус. Казалось, он совсем не торопится освободиться от непосильной ноши — армии горластых, простоватых поденщиц и служанок. Это были толсторукие, полногрудые, ширококостные женщины, из-за частых родов безвозвратно утратившие всякую грациозность, краснощекие и слегка вспотевшие от ранних трудов, теплого майского утра и бьющей через край энергии. Все в них, от крашеных волос, торчавших из-под туго завязанных аляповатых косынок, до крепких с большими ступнями ног, похожих на стволы деревьев, говорило о прочности и незыблемости.
Все они везли большие тяжелые сумки, и воздух наполняли самые разнообразные запахи, но один забивал остальные — запах рыбы. Эти женщины чем-то напоминали мне крестьянок из романа Стейнбека — горожанки, но одетые по-крестьянски, похожие на крестьянок, говорящие как крестьянки. У них были свои коровы — фургоны с надписью «молоко», свои орудия труда — швабра, ведро и подушечки для колен, свои фермы — лабиринты из стали и бетона. И чувство собственного достоинства, несмотря на бесхитростные заколки и косынки.
Они поддевали и подначивали друг друга, а заодно и кондуктора — это был бесконечный поток довольно прозрачных и непристойных шуток и прибауток, совсем не боясь, что их могу услышать я — негр, к тому же, единственный, помимо кондуктора, мужчина на весь автобус. Кондуктор, общительный весельчак, который хорошо знал всех женщин, так и сыпал грубоватыми, но безобидными шуточками, а женщины не оставались в долгу, и в автобусе стояло общее веселье. Секс был для них поводом лишний раз позубоскалить, они говорили о нем так же свободно и бойко, как о погоде или о своих болезнях.
Я сидел у окна, а с другой стороны меня поджимала огромных размеров женщина, ее рыхлые в ямочках руки держали на коленях сумку. Она вовсю болтала с приятельницей, сидевшей прямо впереди нее.
— Ну, Герти, и чем ты угостишь своего муженька на обед?
Похожее на глыбу туловище Герти осталось величественно-неподвижным, однако она повернула голову, насколько позволяла ее мощная шея, и ответила:
— Помажу ему хлеб жирком — и пусть радуется.
— Будешь так его кормить, Герти, у него для тебя сил не хватит.
— Да ему, Рози, хоть бифштекс или цыпленка подавай — все одно. Ну да ничего, пока он меня еще греет.
Это было произнесено нарочито громко, чтобы позабавить окружающих, и действительно, женщины вокруг захихикали и стали поворачиваться, насколько позволяла теснота. Рози покосилась на меня, потом наклонилась к Герте и громко зашептала ей на ухо:
— Вот бы такой подарочек найти в чулке под рождество, а, Герти?
При этих словах она захохотала, и ее затрясло словно в лихорадке. Я почувствовал, что весь автобус смотрит на меня. Герти снова пришлось проделать сложный трюк: повернуть голову на неподатливой толстой шее. Ее глаза-бусинки с трудом поймали меня в фокус. Она негромко ответила:
— Куда там, Рози, тебе такой подарок не по зубам, ведь сколько лет как овдовела, поди забыла, как это делается.
— А ты за меня не бойся, Герти, — весело возразила Рози. — Это все равно что кататься на велосипеде: раз научился — в жизни не забудешь. Хочешь верь, хочешь нет, а я его еще научила бы кое-чему.
— Вы только послушайте ее, — воззвала Герти к попутчицам, с удовольствием внимавшим этой незлобивой пикировке. — Ничего, Рози, не горюй, я как-нибудь вечерком пошлю к тебе моего Элфи. Когда он не ленится, он совсем не плох.
Как просто и естественно держатся эти люди! Ведь они — неотъемлемая часть одного из крупнейших в мире городов, а непосредственны, как жители самой темной деревушки. Вот они сидят вокруг меня, сильные, полные жизни — на таких держится мир.
Видимо, скрыть улыбку мне не удалось, потому что во взгляде Рози мелькнуло удивление, она наклонилась к Герти и что-то шепнула ей на ухо. Та в свою очередь шепнула соседке, и удивительная новость — надо же, он все понял! — разнеслась по автобусу с быстротой цепной реакции: все шушукались, хихикали, подталкивали друг друга в бок. В общем, им было все равно, понял я что или нет: если люди живут рядом с нищетой, опасностью и смертью, смутить их не просто.
Автобус повернул за угол и поехал вдоль Коммершиэл-роуд. Водитель прибавил скорость, и трескотня в салоне поутихла. Теперь на каждой остановке сходило по нескольку человек, они тут же растекались к своим домам по узким улочкам и переулкам, отходившим от главной дороги, — улочки эти, словно нити пугающе огромного клубка, переплелись бессмысленно и неразделимо. За окном мелькали выцветшие фасады магазинчиков и кафе, яркие размашистые надписи вовсю славили заморские края. Длинная Коммершиэл-роуд бежала передо мной, на ней, словно на майском дереве[1], колыхались ленточки с названиями разных стран. Здесь были представлены греки и евреи, поляки и китайцы, немцы и бельгийцы, индийцы и русские и многие другие. Земмельвайс и Смейли, Шульц и Цинь-Ен, Смит, Зейбт и Литобараки.
Автобус притормозил и остановился. Рози убрала сумку с колен, что-то пробурчала себе под нос и поднялась с места. Да, величественная женщина! Она широко улыбнулась мне, потом со смехом обронила: «Пока, Герти, пока, девочки!» — и поплыла по проходу к двери. Я с облегчением повел плечами — как только она меня не раздавила!
Мы поехали дальше. Место рядом со мной освободилось, и возле него остановился востроглазый паренек в курточке и школьной фуражке. Однако он тут же шагнул вперед и вежливо предложил сесть стройной, хорошо одетой женщине, которая шла следом. Она с улыбкой поблагодарила мальчика и уже собиралась сесть, но тут наши глаза встретились. На лице ее мелькнуло удивление, она выпрямилась, прошла чуть вперед и остановилась в узком проходе рядом с мальчиком. Тот непонимающе смотрел на нее снизу вверх.
— Кто еще не взял билет? У кого нет денег, пусть слезает с автобуса, садится на веник! — К ним подошел кондуктор, он без конца потчевал пассажирок такими прибаутками. Женщина полезла в сумочку за мелочью. Принимая деньги, кондуктор мимоходом заметил:
— Вот свободное место, миссис.
Она взяла билет и буркнула: «Спасибо», но не подала виду, что слышала слова кондуктора.
— Пожалуйста, садитесь сюда, миссис.
Кивком головы кондуктор указал на свободное место, прошел чуть вперед и проверил школьный билет у мальчика, перекинулся с ним парой слов. Возвращаясь, он остановился и взглянул на женщину. Та выдержала его взгляд с холодным высокомерием патрицианки.
— Если есть места, стоять в автобусе нельзя, миссис.
Кондуктор намеренно возвысил голос, чувствовалось, что он рассержен. Женщины в автобусе завертели головами — что это случилось с таким веселым кондуктором? Стройная женщина не шелохнулась. Она была холодна и неприступна, ее не испугали ни угроза в голосе кондуктора, ни откровенно враждебные взгляды пассажирок, немедленно взявших сторону кондуктора — ведь он схватился с кем-то, кто не принадлежал к их классу. При виде этого неприкрытого появления расизма я было вспыхнул, но вдруг поймал себя на том, что восхищаюсь этой дамочкой — держаться так надменно, так уверенно! Да, силы были явно неравны. Она посмотрела кондуктору прямо в глаза, и я увидел, что за ее сомкнутыми губами прячется дерзкая улыбка. Наверно, она получала удовольствие от этого спектакля. Какая холеная, прилизанная, надменная стерва!
На здании впереди мелькнула табличка: «Нью-роуд». Я быстро поднялся и сказал кондуктору: «Остановите, пожалуйста, на следующей». Он окинул меня неодобрительным взглядом — видимо, посчитал, что я предал его, помешал ему схлестнуться с дамочкой, проучить ее. Наверно, он хотел как-нибудь унизить ее, может быть даже высадить из автобуса. Он потянул за сигнальный шнур, и автобус резко остановился. Я соскочил на тротуар и увидел: она уже заняла мое место у окошка и спокойно, как ни в чем не бывало, смотрела перед собой. Кажется, сойдя, я оказал кондуктору услугу. Этот орешек был ему явно не по зубам.
Автобус уехал, и мне вдруг стало не по себе. Что ждет меня здесь? Похоже, сложившийся в моем воображении образ лондонского Ист-Энда с его космополитическим населением и захватывающей историей оказался слишком романтическим и наивным. Я много читал об Ист-Энде у классиков и современников, поэтому страстно желал увидеть своими глазами Лондон Чосера и Эразма Роттердамского. Я мечтал о том, как буду бродить по мощенной булыжником Кейбл Мейкерз-стрит, прислушиваясь к отзвуку шагов Ченслера и братьев Уиллоби[2]. Я хотел взглянуть на верховья Темзы у Блэкуолла, откуда капитан Джон Смит на доброй посудине «Сюзан Лоренс» отправился в дальнее плавание и основал английскую колонию в Виргинии. Я мечтал…
