Элисон Лури - Иностранные связи

Холодным ветреным февральским утром на самолет, вылетающий десятичасовым рейсом в Лондон, садится женщина, а следом за ней — невидимый пес. Зовут женщину Вирджиния Майнер, ей пятьдесят четыре года, низенькая, невзрачная, не замужем, — одним словом, из тех, кого никто никогда не замечает, хотя мисс Майнер — преподаватель в престижном университете, автор нескольких книг и крупный специалист по детской литературе, исследование которой сейчас бурно развивается.

Невидимый пес, по пятам следующий за Винни, — ее домашний дух; зовут его Фидо, и олицетворяет он жалость Винни к самой себе. Это грязно-белая, лохматая, средних размеров дворняга, похожая на вельш-терьера; пес то идет тихонько за ней по пятам, то скулит и тяжело дышит, путаясь под ногами, а в хорошем настроении носится вокруг Винни — так и норовит повалить на землю и покрыть слюнявыми собачьими поцелуями. Винни знает, что Фидо хочется вместе с ней на самолет. Надо бы его оставить дома, как уже не раз бывало, когда она уезжала за границу, но на этот раз, видимо, не получится: уезжает она надолго, да и другие причины есть.

Винни отправляется на полгода в Англию, работать по гранту. Там, под известным в профессиональных кругах именем В. А. Майнер, она продолжит свое исследование игрового фольклора школьников. Летит Винни не в первый раз, и путем проб и ошибок ей удалось свести все неудобства и расходы к минимуму. Она всегда выбирает дневные чартерные рейсы, желательно такие, где не показывают фильмов. Если бы позволяли средства, Винни заплатила бы полную стоимость, лишь бы улететь побыстрее (она простояла в очередях уже без малого час), но это ненужная расточительность. Грант небольшой, так что к деньгам надо относиться бережно.

Принято считать, что женщина, тем более пожилая, должна быть терпеливой. Однако Винни ждать не любит и, если только есть возможность, никогда не ждет. Вот и сейчас, извиняясь тоненьким любезным голоском, она ловко прокладывает себе путь среди менее опытных пассажиров, которые не могут найти свои места, нагружены непомерным багажом или обременены детьми. По пути через кухню в конец салона и обратно Винни обходит встревоженную толпу неотесанных деревенщин с дорожными сумками в наклейках «Сан-Турз». Вы еще и абзац до конца не дочитали, а Винни уже пробралась к своему месту у иллюминатора, возле выхода из салона для некурящих, остановившись только затем, чтобы взять с полки «Лондон таймс» и журнал «Вог». (Когда самолет поднимется в воздух, стюардесса, конечно, раздаст пассажирам газеты и журналы, но самых любимых Винни может не хватить.)

Как у нее давно заведено, Винни проскальзывает на свое место и расстегивает сапожки. В одних носках становится на сиденье и открывает шкафчик наверху (роста в ней всего пять футов с небольшим, так что иначе не дотянуться). Достает оттуда две подушки и синий плед, бросает их на соседнее кресло, рядом со своей сумочкой и журналами, тем самым деликатно заявляя на кресло свои права — на случай, если место ничье, а скорее всего, в феврале, да еще в середине недели, так оно и есть. Засовывает в шкафчик поношенный плащ на шерстяной подкладке, мягкую бежевую шляпу из фетра и светло-коричневую шерстяную шаль с набивным рисунком — теперь никто не посмеет сунуть что-нибудь сверху, разве что среди попутчиков попадется совсем уж грубиян. Не без труда захлопнув дверцу, Винни устраивается в кресле. Сапожки ставит под сиденье, рядом с коробкой беспошлинного хереса «Бристоль Крим», и надевает дорожные тапочки. Одну подушку кладет под голову, другую на ручку кресла. Наконец, приглаживает жесткие стриженые волосы с проседью, откидывается на спинку и со вздохом защелкивает ремень поверх желтовато-коричневых юбки и свитера.

Винни отдает себе отчет, что сторонний наблюдатель может осудить ее маневры, а ее саму счесть беспардонной эгоисткой. В Америке, где самовлюбленность и напористость поощряются у молодых и красивых, невзрачные пожилые женщины должны быть скромны и неприхотливы — чем меньше занимают они места и вдыхают воздуха, тем лучше. Ну конечно! — думает Винни. Если летишь с кем-то из близких или хотя бы знакомых, тебе и пальто убрать помогут, и подушку подложат под голову, и газету принесут, и поговорят с тобой, если захочешь.

А как быть тем, кто путешествует в одиночку? С какой стати Винни Майнер, чьи интересы почти всю жизнь ущемляли, должна забыть о собственном удобстве? Зачем позволять, чтобы твою шляпу, пальто и прочие вещи уродовали те, кто моложе, крепче, красивее? Неужели придется семь-восемь часов полета провести без подушек, дрожа от холода, листая прошлогодний «Панч», и сойти с самолета с распухшими ногами и красными глазами, слезящимися от рвения соседей-курильщиков? Как Винни частенько повторяет про себя — но никогда не говорит вслух, чтобы никого не обидеть, — почему бы о себе не позаботиться? Ведь больше некому.

Подобные внутренние монологи для Винни дело обычное, однако сейчас ей не до них. В ее шумном вздохе, с которым она откинулась на жесткую спинку синего плюшевого кресла, прозвучало не облегчение, а горечь. К полету Винни готовилась чисто механически, и если бы не люди вокруг — разрыдалась бы от боли и обиды, заливая слезами страницы «Лондон таймс».

Двадцать минут тому назад, в зале ожидания, будучи еще в прекрасном расположении духа, Винни прочла в одном из центральных журналов страны презрительный отзыв о работе, которой она посвятила жизнь. Проекты такого рода, — говорилось в статье, — есть не что иное, как пустая трата государственных денег, торжество мелкой, никому не нужной псевдоучености, свидетельство общего упадка гуманитарных наук в сегодняшней Америке. Кому нужно исследование детского дворового вздора? — вопрошал автор, некий профессор Л. Д. Циммерн, преподаватель английского языка в Колумбийском университете. — В ответ на этот вопрос мистер или мисс Майнер, несомненно, примется рассуждать об историческом, социальном и культурном значении стишка «Хоровод мы ведем», выискивая доводы в свою пользу, но они будут малоубедительны.

Обиднее всего, что незаслуженные нападки напечатал «Атлантик», самый любимый журнал Винни вот уже более тридцати лет. Она выросла в предместьях Нью-Йорка и преподает в университете на севере штата, но в душе осталась верна Новой Англии. По мнению Винни, американская культура, отдав в конце XIX века бразды правления Нью-Йорку, сделала гигантский шаг назад; хорошо еще, что «Атлантик» по-прежнему издается в Бостоне. Именно с этим журналом связывает Винни мечты о том, как ее работа получит признание. Она не раз представляла, как это будет: письмо из редакции со стандартными вопросами; первое интервью любознательному, преисполненному почтения журналисту; название готовой статьи; наконец, тот миг, когда коллеги в университете Коринф и по всей стране откроют журнал и увидят на глянцевой странице ее имя, напечатанное знакомым изящным шрифтом. (Честолюбие Винни, при всем его постоянстве и пылкости, весьма скромно: она ни разу не воображала свое имя на обложке «Атлантик».) А потом будут изумленно-радостные улыбки друзей; кривые усмешки недругов — тех, кто недооценивает и саму Винни, и ее работу. Увы, их намного больше, чем друзей.

А все потому, что на кафедре у Винни — впрочем, как и на большинстве языковых факультетов — детская литература — что-то вроде бедной родственницы, падчерицы, которую вынужденно терпят, потому что слова ее схожи со сверкающими драгоценными камнями, которые притягивают многочисленных, пусть и не столь блестящих, студентов. И сидит она в углу за печкой, пока ее сестры, ленивицы и уродины, обедают за столом у декана — хотя, судя по тому, как неохотно к ним идут студенты, изо рта у этих сестриц должны сыпаться жабы и ящерицы.

Вот и сбылась моя мечта, с горечью думает Винни. «Атлантик» отметил мой труд. Как всегда, не повезло. Были ведь и другие, на кого профессор Циммерн мог бы излить свою злобу. А выбрал он, разумеется, меня — кого же еще?

А Фидо-то, оказывается, все-таки пробрался на борт самолета и теперь посапывает у ног Винни, вот только оттолкнуть его нет у нее сил.

Над креслом вспыхнула сигнальная лампочка; загудели двигатели, как будто им передалась внутренняя дрожь Винни. Сквозь мутное, кривое стекло Винни смотрит на серый бетон взлетного поля, на кучи грязного мерзлого снега, на взлетающие самолеты, но видит она бесчисленное множество номеров «Атлантик»: одни вот-вот отправятся, другие уже в пути, летят в одиночку или целыми армиями по Америке, едут в чемоданах у путешественников, мчатся в автомобилях и поездах, лежат стопками в киосках. Нетрудно представить последствия этого массового перелета. Винни видит — по всей стране, дома и на работе, в библиотеках и зубных кабинетах — своих нынешних и бывших коллег, студентов, соседей, друзей (не говоря уж о членах комитета, который присуждает гранты). Все они рано или поздно откроют «Атлантик», станут листать белые глянцевые страницы и наткнутся на ужасную заметку. Винни знает, кто из них разразится хохотом, кто прочтет эти строки вслух со злорадной ухмылкой, кто вздохнет сочувственно, а кто подумает или скажет со стоном: какой позор для кафедры и для фонда! «Бедняжка Винни, — бросит кто-нибудь. — Но согласитесь, название проекта у нее и впрямь забавное: „Сравнительное исследование игрового фольклора британских и американских детей“. Смех, да и только, в самом деле».