Орхан Памук - Меня Зовут Красный

Я – мертвый, я – труп на дне колодца. Я давно перестал дышать, у меня остановилось сердце, но никто – кроме подлого убийцы – не знает, что со мной произошло. Этот негодяй, желая убедиться, что я мертв, слушал мое дыхание, щупал пульс, а потом пнул ногой в бок, отнес к колодцу и сбросил в него. Мой череп при падении треснул, лицо расплющилось, кости переломались, рот наполнился кровью.

Я ушел из дома четыре дня назад: жена и дети, наверное, ждут меня, а дочь все глаза проплакала, глядя на калитку.

А может, не ждут? Может, смирились с тем, что меня нет? Это было бы плохо. Что такое жизнь?

Она существовала очень долгое время до моего рождения и после моей смерти будет длиться бесконечно! Пока я был жив, я никогда не думал об этом; просто жил от рассвета до заката, пока не становилось темно.

Пожалуй, я был счастлив, да, похоже, был счастлив; это я теперь понимаю: ведь я делал лучшие заставки, в мастерской нашего падишаха нет художника, который хотя бы приближался ко мне по мастерству. И на стороне я подрабатывал в месяц по девятьсот акча.[2] Такое благополучие заставляет еще больше пожалеть о моей смерти.

В мастерской я рисовал заставки и покрывал их позолотой; а еще я раскрашивал листья, ветки, розы, другие цветы, птиц, кудрявые облака в китайском стиле, переплетающийся кустарник и притаившихся в нем газелей, а также галеры, падишахов, деревья, дворцы, охотников. Прежде я иногда расписывал тарелки, рамы для зеркал, ложки, потолки в виллах на Босфоре, сундуки. Но в последнее время занимался только книгой, потому что наш падишах щедро платил за эту работу. Не могу сказать, что, встретившись со смертью, я осознал ничтожное место денег в жизни. Человек, даже если он умер, понимает, как важны деньги для живых.

Догадываюсь, о чем вы думаете, если слышите сейчас мой голос: да брось ты считать, сколько зарабатывал. Лучше расскажи, что увидел там? Что происходит после смерти, где твоя душа, каковы рай и ад? Что такое смерть, страдает ли твоя душа? Вы правы. Я знаю: всем интересно – что там, в ином мире? Когда-то я слышал рассказ о человеке, который из любопытства отправлялся на поле битвы и расхаживал там между трупами. Он надеялся встретить кого-нибудь, ожившего после гибели, чтобы узнать от него тайны иного мира. Воины Тимура приняли этого человека за врага и рассекли надвое саблей; он решил, что в ином мире человек делится на две половины.

Но ничего такого нет. Напротив, раздвоенные на земле, здесь души воссоединяются. Вопреки утверждениям гяуров,[3] безбожников и соблазненных сатаной богохульников, иной мир, слава Всевышнему, существует. Подтверждение тому – мое обращение к вам оттуда. Я умер, но, как видите, не исчез. Хотя должен сказать, что я не встретил здесь упомянутых в Коране серебряных райских дворцов, не увидел деревьев с большими листьями и спелыми плодами и прекрасных девственниц. Помню, как часто и с каким удовольствием я рисовал гурий с большими глазами, изображая происходящее в раю. Не встретил я и четырех рек из молока, вина, сладкой воды и меда, описанных если не в Коране, то вечными мечтателями, такими, как Ибн аль-Араби.[4]

Короче: я, всем известный художник Зариф-эфенди, умер, но не был похоронен. Поэтому моя душа все еще со мной. Чтобы она могла приблизиться к раю или аду – куда уж предназначено, она должна вырваться из моего бренного тела.

Пусть поскорее обнаружат мой труп, совершат намаз и наконец похоронят меня! Но еще важнее: пусть найдут моего убийцу! Хочу, чтобы вы знали: даже если меня похоронят на самом пышном кладбище, пока не найдут убийцу, я буду беспокойно ворочаться в могиле. Найдите это чудовище, и тогда я буду рассказывать вам подробно обо всем, что увижу в загробном мире.

Выясните, кто и почему вдруг убил меня так? Вы скажете: в мире полно подлых убийц, и какая разница, раз я мертв. Но дело в том, что за моей смертью кроется опасная угроза для нашей религии, традиций, образа мысли. Вы верите в ислам. Так подумайте, почему враги ислама убили меня? Докопайтесь до истины, ведь они могут убить и вас. Сбывается все, о чем говорил проповедник Нусрет Ходжа из Эрзурума,[5] слова которого я слушал со слезами на глазах. И еще хочу сказать: если будет написана книга обо всем, что происходит с нами, никогда ни один даже самый талантливый художник не сумеет ее проиллюстрировать. Так же как – только не поймите меня неправильно! – Коран, Великая сила такой книги будет исходить из этой невозможности нарисовать к ней картинки. Хотя сомневаюсь, что вы сумеете это понять.

После двенадцати лет странствий я вернулся в Стамбул, город, где родился и вырос. Говорят, мертвых призывает земля, меня же призвала смерть. Я направлялся в город, думая только о смерти, но встретился с любовью, Когда я приехал в Стамбул, любовь казалась такой же далекой и забытой, как мои воспоминания о городе. Двенадцать лет назад в Стамбуле я влюбился в девочку, дочку моей тети.

Года через четыре после того, как я, покинув Стамбул, собирал налоги, доставлял письма, бродя по нескончаемым степям, заснеженным горам и невеселым городам страны персов, я понял, что начинаю забывать лицо любимой девочки, оставшейся в Стамбуле.

Я силился вспомнить его, но в конце концов смирился: сколько бы ты ни любил, лицо, которое не видишь, постепенно забывается. Когда через двенадцать лет, уже в тридцать шесть, я вернулся в свой город, я понимал, что любимое лицо забыто окончательно.

Из письма мужа тети, полученного мною в Тебризе,[7] я узнал некоторые новости о родственниках. Дядя звал меня в Стамбул, он написал, что готовит тайную книгу для нашего падишаха и ему нужна моя помощь. Он слышал, что в Тебризе я занимался изготовлением книг для османских пашей, губернаторов и других заказчиков из Стамбула. Действительно, я принимал заказы, сразу брал с заказчиков деньги, разыскивал известных мастеров, каллиграфов и иллюстраторов, которые не смогли уйти в Казвин[8] или другие персидские города и страдали от войны, османских солдат, безденежья и одиночества; они писали тексты, иллюстрировали, переплетали книги, и я отсылал их в Стамбул. Если бы когда-то муж тети не привил мне любовь к красивой книге, я ни за что не стал бы заниматься этим делом.

Некоторые кварталы и улицы, по которым я ходил в юности, за двенадцать лет превратились в пустыри, где бегали стаи бродячих собак, но, с другой стороны, в городе были построены богатые дома, поражавшие роскошью приехавших издалека, таких, как я: в окнах – дорогие цветные венецианские стекла, а эркеры вторых этажей выступают над высокими оградами.

В Стамбуле, как, впрочем, и в других городах, деньги теперь ничего не стоили. Когда я отправлялся на Восток, в пекарне за одну акча давали огромный хлеб в четыреста дирхемов,[9] сейчас за эти деньги можно было получить половину хлеба, вкус которого к тому же не имел ничего общего с тем хлебом, который я ел в детстве.

В это время разврата, дороговизны, преступности, разбоев прославился проповедник по имени Нусрет, объявивший, что он принадлежит к роду пророка Мухаммеда; он читал проповеди в мечети Баязида.[10] Этот проповедник из Эрзурума объяснял все беды, свалившиеся на Стамбул за последние десять лет: городские пожары, смерть десятков тысяч людей при каждой эпидемии чумы, не приносящие побед войны с сефевидами,[11] бунты христиан на Западе, – тем, что мусульмане свернули с пути пророка Мухаммеда, отошли от заповедей Корана, что христиане свободно продают вино, а дервиши играют в обителях на музыкальных инструментах.

После вечернего азана[12] я зашел в кофейню. Здесь было многолюдно и тепло. Рядом с очагом на возвышении сидел рассказчик, я видел подобных в Тебризе и других персидских городах, только называют их там не меддахами, а пэрдэдарами; меддах повесил рисунок собаки, выполненный на грубой бумаге, и, время от времени указывая на стену, повел рассказ от имени собаки.

Я – собака. Не обладая равным мне умом, вы считаете, что собака не может разговаривать. Между тем вы верите, что могут разговаривать мертвые, верите в рассказы, смысла которых не понимаете. Знайте же: собака говорит, но лишь с теми, кто умеет слушать.

Давным-давно, в незапамятные времена, в одну из самых больших мечетей одной столицы – предположим, она называлась мечеть Баязида – пришел из провинциального города начинающий проповедник. Возможно, он не скрывал своего имени, например сказал, что его зовут Хусрет Ходжа. Он был лживый и тупоголовый, этот проповедник. Он был силен не столько умом, сколько языком, да простит меня Господь! Каждую пятницу проповедник приводил собравшихся в мечети в такой экстаз, что люди рыдали и падали в обморок. Сам он никогда не рыдал, напротив, рыдания толпы вдохновляли его на еще более сильные обличения. Видимо, из любви к его обличениям торговцы овощами, султанская гвардия, повара, простые горожане и даже многие проповедники, такие же, как он, стали рабами этого человека. Ему нравилось обожание толпы; он быстро понял, что заставить плакать, а то и напугать верующих – легкое и к тому же весьма приятное занятие, да и заработать можно неплохо. Он громогласно вещал в мечети: