Лаура Эскивель - Шоколад на крутом кипятке

ПРОДУКТЫ:

1 банка сардин,

1/2 сардельки,

1 луковица,

душица,

1 банка индейских перчиков,

10 галет.

Способ приготовления:

Мелко накрошить луковицу. От себя посоветую вам положить маленький кусочек лука на темя — этим вы избежите слезотечения, которое случается всякий раз, когда начинаешь резать лук. Что касается слез, то беда не в том, что они льются, едва приступишь к резке, а в том, что иногда начнешь плакать от рези в глазах и не в силах остановиться. Не знаю, как с вами, а со мной это, по правде сказать, бывало. И не один раз. Мама говорила, потому это, что к луку я чувствительна, как Тита — моя двоюродная бабка.

А Тита, рассказывают, была настолько чувствительной, что, еще находясь в утробе моей прабабки, когда та резала лук, плакала, уему ей не было, — и плач ее был весьма громким, так что Нача, кухарка, а была она наполовину глухая, могла слышать его, не напрягаясь. Однажды рев стал таким сильным, что вызвал преждевременные роды. Прабабка и пикнуть не успела, как недоношенная Тита родилась на свет Божий прямо на кухонном столе среди запахов кипящего вермишелевого супа, тимьяна, лавра, кориандра, кипяченого молока, чеснока и, само собою, лука. Как вы, наверно, догадались, непременный шлепок по заднюшке тут не понадобился — новорожденная Тита ревмя ревела еще до этого, — может быть, знала загодя, что ей на роду написано прожить жизнь незамужней. Нача говорила, что Титу прямо вынесло на свет невиданным потоком слез, которые растеклись по столу и залили чуть ли не весь пол.

Вечером, когда страхов поубавилось и влага стараниями солнечных лучей испарилась, Нача замела с покрытого красной плиткой кухонного пола то, что осталось от слез. Этой солью она засыпала доверху пятикилограммовую торбу, и для готовки ею пользовались довольно долго. Столь редкостное рождение объясняет, почему душа Титы прикипела к кухне, на которой она и провела большую часть своей жизни с самого что ни на есть появления на свет. К тому же, когда ей было два дня от роду, ее отец, то бишь мой прадед, умер от сердечного удара. От нервного потрясения у Матушки Елены пропало молоко. Поскольку в ту пору порошкового молока или чего-то ему подобного не было и в помине, а кормилицу найти никак не могли, положение создалось прямо аховое — ведь голодную девочку надо было как-то кормить. Нача, которая по кухонной части знала все досконально да еще сверх того всякое разное, к делу не относящееся, вызвалась заняться питанием Титы, считая себя самой пригодной для того, чтобы «наладить желудок невинной крошки», хотя сама была незамужняя и бездетная. Она не умела ни читать, ни писать, но уж стряпуха была знаменитая. Матушка Елена ее предложение приняла с удовольствием, — печалей у нее хватало и без того, да и заботам по непростому управлению ранчо не было конца-краю, — где уж тут должным образом заниматься питанием и воспитанием детей, а еще и надлежащим кормлением новорожденной.

Поэтому-то Тита с того дня и осталась жить при кухне, где среди киселей и чаев выросла на зависть здоровой и привлекательной. Надо ли теперь объяснять, почему у нее развилось шестое чувство, связанное со всем, что относится к еде, и почему все ее жевательные инстинкты определялись кухонным распорядком? Едва поутру Тита чуяла, что фасоль сварилась, либо в полдень слышала, что вода как раз вскипела и пора ощипывать кур, либо под вечер унюхивала, что пекут хлеб к ужину, как тут же смекала: пора и ей требовать кормежки.

Порою она плакала безо всякого повода — это когда Нача крошила лук, но так как обе о причине этих слез знали, то и за плач это не считали. Даже превращали его в игру, так что в детстве Тита не различала, какие слезы от смеха, какие от горя. Для нее и смех был своего рода плачем.

По той же причине наслаждение едой она принимала за наслаждение жизнью. Да и легко ли для существа, познавшего жизнь через кухню, постигать мир за ее пределами. Этот огромный мир уходил от порога кухни в сторону комнат дома, потому что мир, граничивший с задней дверью кухни, за которой находились двор, садик и огород, принадлежал ей целиком, здесь она была хозяйкой. И этим отличалась от сестер, которых мир за пределами дома страшил самыми неведомыми опасностями. Игры на кухне казались им глупыми и рискованными, но Тита убедила их однажды, что нет удивительней зрелища, чем танец капель на хорошо раскаленном глиняном круге для выпекания маисовых лепешек — комале. Все то время, что Тита распевала, ритмично взмахивая мокрыми руками, с которых капли воды срывались «поплясать» на круге, Росаура сидела в углу, оторопело глядя на дивное представление. Гертрудис, наоборот, как всегда, когда дело касалось ритма, движений или музыки, целиком и с радостью отдалась игре. И Росауре не оставалось ничего другого, как попытаться сделать то же самое, но так как руки она намочила еле-еле и делала все с опаской, желаемого не добилась. Тогда Тита решила ей помочь и силком придвинула ее руки к самому кругу. Росаура стала сопротивляться, и эта борьба продолжалась до той поры, пока разозленная Тита не отпустила ее рук, — по инерции они упали на раскаленный глиняный круг! После знатной взбучки Тите было заказано впредь играть с сестрами на кухне. И подругой Титы по играм стала Нача. С той поры они вместе придумывали новые игры и занятия, всякий раз связанные с кухней. Так однажды, увидев на городской площади, как торговец мастерил фигуры животных из продолговатых воздушных шаров, они решили заняться тем же самым, используя фаршированные колбаски. Из-под их рук вышли не только всем известные, но и диковинные животные с лебедиными шеями, собачьими ногами и лошадиными хвостами, — всех не перечесть.

Трудности возникли, когда надо было колбаски жарить. Чаще всего Тита не давала расчленять свои создания. А соглашалась на это, причем добровольно, лишь когда начинали делать, рождественские пироги — их она любила больше всего на свете. И не только разрешала своих животинок резать, но и с удовольствием наблюдала, как их поджаривают.

А жарить колбаски для пирогов необходимо крайне внимательно, на малом огне, чтобы они не остались сырыми, но и не подгорели. Сразу же после того, как их снимают с огня, к ним подкладывают сардины, из которых заранее удалены косточки. Перед этим надо соскрести ножом черные пятнышки, которыми усыпана их кожица. Помимо сардин, в пирог кладут лук, нарубленные индейские перчики и молотую душицу. Прежде чем приняться за дело, надо, чтобы начинка немного постояла.

Тита испытывала тогда огромное наслаждение: так приятно, пока начинка еще не в пироге, вбирать в себя ее духовитый аромат, ведь запахи имеют ту особенность, что навевают воспоминания о прошлом с его звуками и ароматами, несравнимыми с теми, что тебя окружают в настоящем. Тите нравилось делать эту душистую ингаляцию, переноситься вместе с дымком и столь неповторимыми запахами в закоулки памяти.

Как ни пыталась она вспомнить, когда впервые услыхала запах этих пирогов, сделать это ей так и не удалось: скорее всего, еще до того, как она родилась. Может быть даже, именно редкостное сочетание сардин с колбасками настолько привлекло ее внимание, что вынудило решиться покинуть покой эфира, избрать чрево Матушки Елены, которая, став ей матерью, приобщила ее тем самым к роду Де ла Гарса, где так изысканно питались и таким особым способом пекли пироги. На ранчо Матушки Елены приготовление колбасок было чуть ли не ритуальным действом. За день до этого начинали чистить чеснок, мыть перчики и молоть специи. В работе надлежало участвовать всем женщинам дома: Матушке Елене, ее дочерям Гертрудис, Росауре и Тите, кухарке Наче и служанке Ченче. Под вечер они усаживались в столовой, за разговорами и шутками время летело незаметно, пока не начинало смеркаться и Матушка Елена не говорила: — На этом сегодня и кончим. Второй раз повторять не приходилось: после этой фразы все знали, что им делать. Сперва сообща прибирали на столе, а там уж каждая занималась своим: одна загоняла кур, другая набирала воду из колодца и разливала ее по кувшинам для завтрашнего стола, третья приносила дрова для камина. В этот день не гладили, не вышивали, не кроили. Затем все расходились по своим комнатам, читали и, помолившись, отходили ко сну. В один из таких вечеров, перед тем как Матушка Елена разрешила подняться из-за стола, Тита, которой тогда было пятнадцать лет, дрожащим голосом объявила, что Педро Мускис хочет прийти поговорить с нею.

— О чем же этот сеньор станет со мной говорить? — спросила Матушка Елена после бесконечно долгого молчания, от которого у Титы душа ушла в пятки. Еле слышно она ответила:

— Не знаю.

Матушка Елена смерила Титу взглядом, напомнившим ей о бесконечно долгих годах муштры, которая царила в их семействе, и сказала: