Солдаты палили во все стороны, не видя боевиков, а "чехи" спокойно расстреливали нас с безопасных позиций.
Взрывом гранаты Логинову разорвало левый бок и оторвало руку. Из обрывков вен хлестала кровь. Солдат повалился на спину и затих. Я уверен, что он не успел ничего почувствовать. Не успел даже сообразить, что умер. Все произошло слишком быстро. Разобрав магазины убитого, мы двинулись дальше.
Мы наткнулись на группу боевиков, прочесывающих дома. "Чехи" лучше нас ориентировались в развалинах. Я не сомневался, что прежде они жили в этом селе. Не следовало позволять жителям покидать свои дома, когда их обрабатывала авиация и артиллерия.
Я пробирался вперед от стены к стене, изредка простреливая короткими очередями опасные места.
Мы опять попытались занять прочную позицию в одном из домов и оказались под огнем пулемета, который держал нас на месте.
Я увидел Баланова, державшегося обеими руками за голову. Похоже, что он был контужен.
- Безумие! - кричал он. - Война - это безумие. Нас обязательно уничтожат.
Взрыв потряс дом, и взрывная волна бросила меня по узкому коридору. Поднимаясь, я увидел Баланова, опирающегося о стену. Его единственный уцелевший глаз удивленно моргал, осматривая руку с оторванной кистью.
- Я не могу поверить, что все это происходит со мной, -сказал он.
По его подбородку потекла кровь, и солдат замер, откинув назад голову.
Что-то гремело и падало. Пахнуло дымом и послышался треск. Я начал задыхаться, дым ел глаза.
Я услышал очередь и вслед за нею треск разбивающейся у меня над головой штукатурки. Я знал, что следующие пули войдут мне в спину. Но одновременно с очередью раздался громкий крик и, оглянувшись, я увидел Баранова, который аккуратно отрезал "бородачу" левое ухо, стараясь не запачкаться кровью, хлеставшей из раны на шее.
Граната взорвалась в соседней комнате, и меня ударило взрывной волной. Я поплыл в пустоту, неожиданно открывшуюся под ногами.
Очнулся оттого, что кто-то тормошил меня за плечи и бил по щекам. Когда я открыл глаза и начал подниматься, хватаясь руками за стену, Емельянов выпрямился и вытер рукавом лицо. Я встал, чувствуя тошноту, во рту было солоно, в голове шумело. Емельянов что-то сказал, но я ничего не услышал и показал на уши.
- Надо уходить! - крикнул сержант, но о том, что он произнес, я догадался лишь по жесту руки.
В бою шансов выжить ничтожно мало. Мне просто повезло больше, чем остальным.
Неожиданно я услышал несколько очередей крупнокалиберного пулемета.
Мое спасение от смерти было случайностью. Задержка бронеколонны на несколько минут могла оказаться непоправимой. Я продолжал лежать за стеной и поднялся лишь тогда, когда начал различать голоса солдат, бежавших рядом с БТР.
Перебегая через улицу, я наткнулся на мертвого солдата. Взрывом у Борзенко было сильно изуродовано лицо. Оторванная рука лежала неподолеку. Я обходил труп, нога у меня скользнула, ударившись о стену, я потерял равновесие и упал в лужу загустевшей крови. Вскочил и начал стрелять в лужу. Я хотел убить эту кровь. Пути проскальзывали сквозь кровавое месиво и уходили в землю.
Подъехавшие "коробочки" открыли подавляющий огонь и "чехи" отступили. Я ждал и надеялся, что это произойдет и не торопился с преследованием.
Мы нашли Столярова, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на своей руке, чтобы не истечь кровью.
Уцелевшие разведчики сидели, прислонившись к стенам домов. Большинство были ранены, на всех пятна крови. Не было ни одного, у кого не сдали нервы. Оставшиеся в живых ни на что не годились несколько дней.
Среди трупов солдат лежали оторванные руки и ноги, неизвестно кому принадлежащие. Кто-то из бойцов принес оторванную кисть чьей-то руки и бросил ее в общую кучу.
Мотострелки приволокли за ноги молодого русоволосого боевика. Его руки были связаны за спиной, нога ниже колена была раздроблена пулей.
Угрожая ему "стечкиным", я пытался узнать, кто напал на нас и откуда был известен наш маршрут. Боевик молчал. Я несколько раз пнул его раздробленную ногу. Из раны показались острые обломки костей. Но хохол, лицо которого исказилось от боли, по-прежнему молчал. Коротко размахнувшись, я ударил его кулаком по лицу, и когда он опрокинулся на спину, несколько раз выстрелил в голову.
Я потерял контроль над собой. Я бил ногами и стрелял в уже мертвое тело, превращая в кровавое месиво. Ножом попытался отрезать голову, но ничего не получилось. Тогда я взял гранату и вбил ее в открытый рот. Меня оттащили. Я не смотрел во что превратилось тело. Мне это стало не интересно.
Впервые глядя на трупы только что убитых славян, воевавших на стороне боевиков, я чувствовал скорее удивление, чем потрясение. Но уже через полчаса ощущал себя так, будто ничего особенного не произошло.
Я убивал пленных боевиков только потому, что живые они снижали "счет вражеских черепов". Я уже перестал не только обдумывть что бы то ни было, но и думать вообще. Война не могла предложить мне ничего, кроме крови, слез и пота. Я уже не думал о победах и пытался предотвратить полное поражение. Подводя итоги дня, я научился замечать положительные результаты и игнорировать неудачи. Мы победили в этом бою, но я знал, что мой бой еще не закончен.
6
Вышли на поиск в район села Карамаш. Выход разведгрупп - это будни разведроты. Мы двигались по маршруту и стремясь к встрече с боевиками и избегая их обнаружения. Так было всегда.
Утренняя недолгая прохлада вызывала дрожь. Не было еще и шести часов утра. Такое раннее время, как обычно, оказывало на бойцов гнетущее действие. Впереди их ожидал слишком долгий день, полный опасностей.
- Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас был убит в первом же бою, - сказал я "срочникам", для которых это была первая боевая операция.
День оказался очень жарким. В знойном воздухе не ощущалось ни одного дуновения ветра. Мы шли по одному из маршрутов в районе, в котором поиск происходил регулярно. Труднодоступный хребет, весь заросший густой "зеленкой". Старались обнаружить следы прохождения боевиков.
В полдень мы подошли к самому гребню высоты 1517. Подъем был крутой и трудный. Бойцы карабкались на склон изо всех сил. У меня от напряжения дрожали колени. Чтобы облегчить движение, пришлось идти зигзагами, часто останавливаться. Когда взобрались на вершину, был дан часовой отдых.
Несколько минут я осматривался вокруг ни о чем не думая. Я весь словно превратился в глаза и уши, но не заметил никаких признаков движения в "зеленке". Если кто-то и двигался, то различить это в сплошных зарослях, от которых рябило в глазах, было почти невозможно.
- Что-то уж слишком тихо вокруг, - сказал Велихов.
- Сплюнь, - ответил я.
Меньше всего мне хотелось, чтобы эту тишину нарушили выстрелы. Я не слышал никаких звуков, кроме шелеста травы.
Большинство солдат сбросили рюкзаки и разлеглись на траве. Было заметно, что на этом месте останавливались раньше. Трава была примята, валялись пустые сигаретные пачки, окурки, несколько консервных банок. Останавливаться здесь не следовало. Обычно боевики минировали места возможных стоянок поисковых групп.
Где-то далеко что-то загрохотало - то ли взрывы, то ли гром надвигающейся грозы. Определить было невозможно. Я поднял голову и увидел, что бойцы тоже прислушиваются. Их руки - с ложками и консервными банками застыли у ртов.
- Жарко? - спросил я у Сухорукова.
- Жарко, - ответил он и облизнул губы языком. Его лицо было мокрым от пота.
- Все будет хорошо, - сказал я. - Постарайся меньше думать. Просто делай то, что должен делать.
Было невозможно объяснить необстрелянному солдату, что такое война. Об этом можно узнать только пытаясь выжить в бою.
После отдыха мы двинулись дальше. попали в густые заросли и шли очень медленно. Ребята действовали отлично. Они знали, что делают, пока вокруг было все тихо.
Жара стояла невыносимая. Даже в тени нельзя было найти прохлады. отдохнув немного на склоне, мы стали спускаться к ручью на восток. Бойцы шли молча.
Пройдя через невысокий хребет, мы попали в долину, поросшую густым лесом. Русло высохшего ручья пересекало ее поперек. Я пошел со своей группой вдоль отмели направо, а Велихов - налево.
Я поскользнулся и упал, больно ударив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и долго тер больное место. Не повезло. Еще предстояло идти несколько часов.
На краю склона остановились и прислушались. Выдохнув и задержав дыхание, я поначалу слышал только стук собственного сердца. Потом стал различать шорохи листьев. я не видел природы, для меня существовала только местность, пригодная для атаки или обороны.
