Легкая и своевременная релаксация исправляет положение. Она – спасительница умов, невеста страдальцев от медицины. Будучи желанной, но еще не трахнутой, та невеста никогда не станет законной супругой, ибо не дано жениху окончательное спасение. Великая пошлость есть известный символ: "светя другим – сгораю". Никто и никогда не должен сгорать, особенно на работе. Исподволь, неосознанно, врачи и сестры милосердия приходили к необходимости самозащиты. Вот почему медики первыми приняли на вооружение методику Балента, прячась под шаткой крышей групповой терапии. Но чаще подключали традиционное, народное средство, утвержденное бесстрашным и добрым божеством – Бахусом. Кто-то не устоял, поскользнулся и превратился в алкоголика, а кто-то пошел дальше – скатился до страшной муки – наркомании. Однако разговор, затеянный постояльцами подвала, неспешно продолжался.
Вадик, видимо, уже оправлялся от эстетических впечатлений и начал постепенно раскапывать логику событий, затронутых в повести.
– Александр Георгиевич, – обратился он к Сергееву. – Если я правильно вас понял, то "матрица воздействий", смещаясь, тянет за собой некоторые земные эффекты: оракулы действуют, но в иных местах? Какой же смысл ехать в Грецию, сперва нужно уточнить географию особых мест, не так ли? – почти на английский манер уточнил диетолог.
– Скорее всего, все так и происходит. – раздумчиво пояснил Сергеев. – Но наша, еще только ползающая на четвереньках, наука не разобралась в таких вопросах. Мой рассказ – это концепция и только. Каждый волен принимать ее на веру или отвергать сразу же, без рассуждений. Богу и Вселенной от этого – ни холодно и ни жарко! Одно ясно, что одни города умирают, другие живут долго, третьи – только нарождаются. Наделенные Божьим промыслом редкие личности (посланцы) отгадывают места перспективных закладок поселений, возведения храмов. Но важнее всего отгадывать события и, всем сообща, не гневить Бога.
– Вадик, откройте Откровение Иоанна Богослова, главу 6: 12-17, и вдумайтесь в его предупреждения: "И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь; и звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои; и небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих; и цари земные и вельможи, и богатые и тысяченачальники и сильные, и всякий раб и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?"
Вадик все внимательно выслушал и еще шире разинул рот. Остальные собеседники тоже зарядились новыми впечатлениями.
– Разбередили, коллега, вы старые душевные раны. Бог вам судья, – прояснил свою позицию патолог и постарался несколько снизить накал патетики. – Но именно Господь с нас спросит сурово, если мы сейчас же, не сходя с места, не санируем душевные раны известным "компонентом".
– Михаил Романович, – обратился к маститому патологу ушлый диетолог, – сдается мне, что пора подумать о пище мирской – о закуске. Идут ли мои предположения в ногу со временем, с грешными мужскими желаниями?
– Разговор о грехе будем вести в правильном, выверенном ключе, Вадя! – попробовал перевести разговор в русло легкой скабрезности инфекционист, еще не остывший от ощущения триумфа.
– Но прежде позвольте наводящий вопрос: Вы, собственно, кто по сексуальной ориентации?
– Оставьте грязные намеки! – подхватил игру диетолог, отвечая с деланным возмущение. – Знаем мы ваши бяки-каки.
– Пошлость, между прочим, даже в малой дозе, никогда не украшала ученого, дорогой Александр Георгиевич! Это ваше вечное мнимое кокетство стоит у всех поперек горла. – продолжил Вадим. – Злые языки давно свидетельствует о вашем чрезмерном усердие по части применения психотерапии. Игра в раскованного человека тоже заводит вас слишком далеко.
– Говорят, что там, где необходимы решительные ударные дозы антибиотиков, вы используете ласковые слова. Вам удается даже дизентерию успешно лечить словом, а не левомицетином. Вы отказываетесь от зовиракса и заставляете страдальцев покрываться папулами и пустулами – следами страшной герпес-инфекции. При этом лопочите ласково словесные формулы, как старый добрый колдун.
– Вадик, что вы знаете о жизни ученых, о переживаниях загадочных людей, купающихся в фантазии, как в парном молоке. Они же все – не от миро сего. Оставьте их души в покое!
– Лучше блесните интеллектом, усильте впечатление – постарайтесь запомнить международные названия двух упомянутых лекарств – Chloramphenicol и Acyclovir. Ну, а что до ваши намеков и подозрений, дорогой коллега, то должен дать вам отчаянную отповедь: наши методы правые и мы победим! – ударил теперь уже в свой набат инфекционист.
– Вадик, господин ученый патолог не даст мне соврать, – природа все еще состоит из загадок, конечно, для человека, наделенного пытливым умом. Судите сами: вы вспомнили вирусы, но забыли, что они состоят в самой интимной связи с нашим генофондом; забравшись в клетку, вирусы поедают что-то остающееся от хромосом, от их белковых фрагментов, либо сами подпитывают их своей плотью. Бактерии прячутся между клеток, в тканях, в органах, в полостях, – они тоже ведут неустанную работу, то ли по защите, то ли по обновлению организма. Посему, Вадик, не всех микробов нужно прихлопывать антибиотиками. А что касается вирусов, то такое усердие – вообще, бесполезно, ибо нет для этого никаких средств. Вот и остается у врача одно лишь вещее слово, – им и лечим. Так, что твои подозрения о моем психотерапевтическом усердии справедливы. Но я хотел бы обратить тебя в свою веру.
– Однако, Вадик, сдается мне, что вами руководят иные помыслы, – политические, идеологические. Кому вы служите, сын мой? Колитесь!
– Вы, господин, случайно не Владимир Ульянов-Ленин? Такая прыть трибуна! Я стал подозревать вас, Вадик, в серьезных идеологических связях с большевиками. Ответьте достойному собранию честно и принципиально на сей счет. Видимо, вы запрятали в подполье больничную парторганизацию, манкируете идеологией перестройки. Хотя процесс давно пошел и возврата к большевистским утопиям никогда не будет.
Дело в том, что врач-диетолог Вадим Генрихович Глущенков до перестроечного переворота с любовью и тщанием исполнял должность секретаря партийной организации больницы. На том поприще он попортил много честной, но блудливой крови, разбираясь в интимных связях своих коллег.
Кто в медицине без плотского греха? Давно социологическими и психологическими исследованиями прояснена ситуация в этой части: в медицинские вузы и училища стремятся поступить юноши и девушки с повышенной сексуальностью. Непреодолимый интерес к противоположному полу ведет их в дебри медицинской науки и клинической практики.
Но паршивец Глущенков основательно цеплял в былые застойные времена за жабры Александра Георгиевича Сергеева, когда тот возглавлял одно из самых больших отделений больницы – инфекционное. Сергеев был, по правде сказать, бабником, но дисциплинированным, не более и не менее того. При наличие массы свободных мельцеровских боксов со всеми удобствами, красавицами медсестрами и молодыми женщинами-врачами можно было подозревать заведующего отделением во всех грехах. Тем и занимались неумные головы и злые языки. Но абсолютная стерильность, тщательно контролируемая микробиологически и серологическими, была святою святых на отделении. Она создавала устойчивость к плотским соблазнам, хотя исключить симпатии виртуального качества было практически невозможно.
Воспитательный мордобой, который ему временами устраивали на партийном бюро чаще носил незаслуженный характер. Но он оставил неизгладимый след в его душе и памяти: его разрывал на части внутренний смех, с усилием сдерживаемый. Как бы в пику общественному мнению, Сергеев приобрел привычку подыгрывать под девианта. Нет-нет, да и прихватит, обнимет какого-нибудь мужичка за талию, многозначительно вперится взглядом в глаза молодого специалиста. Но это были лишь отвлекающие маневры – мистификации, которые, кстати, очень разжигали женский пол. Именно на последнее Сергеев всегда и расчитывал.
Вялые пассии в целях контр-компенсации начинали проявлять решительную активность к своему былому соблазнителю. Таким образом, как бы убивались два зайца: дразнился партком и воодушевлялся женский пол. Верхи не соглашались, а низы не хотели терпеть. Однако от серьезных занятий "женским вопросом" его всегда отвлекала наука. Конечно только она была его настоящей невестой, женой, любовницей, радостью и утехой.
Капитала на этом он не сделал ни политического, ни материального, но забавлял себя и отвлекал от "прозы жизни", видимо, основательно. После смерти первой жены в довольно молодом возрасте (30 лет) он тянул лямку воспитателя и кормильца двух детей и наука для него, бесспорно, была своеобразной отдушиной, а свальный грех – предметом здорового любопытства и сброса физической энергии.
