— Я так счастлива, что у тебя каникулы, сынок, — говорит Бет, снимая с Эдди рюкзак.
Он улыбается, глядя на нее искоса: явно немного сконфужен. Со временем он вытянется и перегонит мать — уже сейчас он ей по плечо.
Я показываю Эдди окрестности, пока Бет изучает табель с оценками. Я веду племянника вверх на курган, по унылому лесу, оттуда к Росному пруду. Он где-то нашел длинную палку и со свистом рассекает ею воздух, рубит траву и глухую крапиву. Сегодня потеплело, но очень сыро. В воздухе висят мелкие капельки мороси, над головой постукивают голые ветки.
— Почему его так называют — Росный пруд? Это же и не пруд вовсе. — Эдди, низко присев на своих худющих голенастых ногах, тычет в берег палкой. По воде идет рябь. Карманы джинсов у него набиты разными сокровищами. Парнишка — сущая сорока, но этот этап никого не минует. Старые английские булавки, каштаны, подобранные на земле осколки сине-белого фарфора.
— Отсюда берет начало река. Давным-давно исток углубили, сделали этот пруд, что-то вроде водохранилища. А Росный пруд, наверное, потому, что в него собирается роса.
— А плавать в нем можно?
— Мы раньше плавали — Динни, твоя мама и я. Хотя, знаешь, я что-то не припомню, чтобы твоя мама хоть раз зашла на глубину. Вода в пруду всегда холоднющая.
— У родителей Джейми есть классное озеро, в нем можно плавать. Настоящий бассейн, только не воняет хлоркой, нет кафеля, ну, ты понимаешь… Там растут водоросли, все такое, но он чистый.
— Здорово, наверное. Но не в это время года, как считаешь?
— Да уж, пожалуй. А кто такой Динни?
— Динни… это был мальчик, с которым мы вместе играли…. Когда мы были детьми и приезжали сюда. Его семья жила по соседству. Вот мы и… — Я умолкаю.
Почему разговор о Динни так смутил меня? Динни… Его руки с квадратными ладонями, такие умелые. Смеющиеся темные глаза из-под челки, копна волос, в которую я однажды, пока он спал, натыкала ромашки, трясясь от еле сдерживаемого смеха и собственной дерзости. От того, что я так близко и дотрагиваюсь до него.
— Он любил приключения. Однажды он построил нам потрясающий дом на дереве…
— Можно на него посмотреть? Он все еще там?
— Хочешь, пойдем проверим? — предлагаю я.
Эдди расплывается в улыбке, убегает вперед на несколько шагов и, прицелившись в тощее деревце, сражает его палкой, как двуручным мечом.
Постоянные зубы у Эдди еще не окончательно встали на место. Кажется, они борются за положение во рту. Между ними большие щели, а два зуба наезжают друг на друга. Скоро им предстоит скрыться за брекетами.
— Я не расслышала, что кричали тебе другие ребята, — кричу я.
Эдди строит гримасу.
— Цветок в горшке, — нехотя сознается он.
— Что за фигня?..
— Ну, это довольно противно… Хочешь, чтобы я рассказал?
— Давай-ка колись. Никаких секретов между нами. — Я улыбаюсь.
Эдди вздыхает:
— Мисс Уилтон держит у себя на столе маленький горшок с растением — я не знаю точно каким. У мамы тоже такое есть — с темно-лиловыми цветами и волосатыми листьями, помнишь?
— По описанию похоже на африканскую фиалку.
— Кто ее знает. Ну, она один раз наказала нас, заставила сидеть в классе вместо обеда. И я сказал, что так хочу есть, что готов сожрать что угодно. А Бен меня начал подначивать, что я не съем ее цветок. Ну и…
— Ты его съел? — Я поднимаю бровь, на ходу складываю на груди руки.
Эдди пожимает плечами, но видно, что он горд собой.
— Не весь. Только цветы.
— Эдди!
— Не рассказывай маме! — хихикает он и снова бежит вперед. — Какое у тебя было прозвище в школе? — кричит он, обернувшись ко мне.
— Вообще-то, никакого. Просто Рик. Я всегда была самой младшей, бегала за старшими хвостиком. Динни иногда звал меня Щенок.
У нас с Эдди отношения ближе, чем обычно у теток с племянниками. Я жила с ним два месяца, пока Бет выздоравливала, пока ей оказывали помощь. Непростое это было время, мы были предупредительны, не ссорились и во всем друг другу уступали, вели себя нормально. Долгих разговоров по душам мы не вели. Не изливали друг другу душу, не откровенничали. Эдди тогда был слишком мал, а я чересчур замкнута. Но нас объединяли страх за Бет, постоянное чувство тревоги, печали и замешательства. Мы оба с ума сходили и понимали это. Оно-то нас и сблизило — то тяжелое время. Мы с Максвеллом, отцом Эдди, взволнованно спорили вполголоса за закрытыми дверями, потому что не хотели, чтобы мальчик услышал, как отец называет его мать недееспособной.
Все, что осталось от дома на дереве, — несколько досок, потемневших и зеленых, скользких на вид. Они похожи на сгнившие обломки кораблекрушения.
— Ну что ж, он знавал и лучшие времена, — грустно констатирую я.
— Ты же можешь его заново отстроить. Я помогу, хочешь? — Эдди старается меня подбодрить.
Я улыбаюсь:
— Можем попытаться. Но в любом случае дом годится только для лета, сейчас в нем холодно и грязно, так что нужно все обдумать.
— Почему вы перестали сюда ездить? Навещать прабабушку? — Невинный вопрос — бедняга Эдди, он хочет разрядить обстановку. Ну и выбрал что спросить.
— О… знаешь… просто мы, когда подросли, стали ездить всюду с родителями. Да я и не помню.
— Но ты же сама говорила, что люди навсегда запоминают важные события своего детства. Ты мне так сказала, когда я получил приз на конкурсе чтецов.
Я, конечно, имела в виду приятные воспоминания. Но Эдди получил этот приз, когда я жила с ним, в те два месяца. И мы тогда оба, не сговариваясь, подумали об одном: Эдди никогда не забудет, как вернулся из школы домой и обнаружил Бет в ужасном виде. Увидев, как эта мысль отразилась на его лице, я только прикрыла глаза и пожалела, что не могу вернуть вылетевшие слова.
— Вот видишь, лишнее доказательство того, что это не было так уж важно, понимаешь? — отвечаю я небрежно. — Пошли, тут еще полно всего интересного.
Мы идем обратно к дому и, спасаясь от начавшегося дождя, ныряем в оранжерею. Оттуда, вымокнув до нитки, мы двигаемся короткими перебежками от укрытия к укрытию, от старой конюшни к каретному сараю, заваленному хламом и побелевшему от птичьего помета. Задрав головы, мы считаем ласточкины гнезда потолочные балки облеплены ими, будто древесными грибами. Эдди находит топорик с лезвием, покрытым ржавчиной.
— Класс! — выдыхает он, описывая в воздухе широкую дугу.
Я ловлю его за запястье, большим пальцем провожу по лезвию, убеждаюсь, что оно не чересчур острое.
— Будь с ним крайне осторожен! — Я смотрю ему прямо в глаза. — И не носи его в дом.
— Не буду, — обещает мальчишка, снова взмахивает топориком — и улыбается, слушая, как свистит разрубаемый воздух.
Становится темнее, дождь усиливается. За дверью каретного сарая уже течет, пузырясь, грязный ручей.
— Пойдем-ка домой, пора уже. Твоя мама начнет беспокоиться, куда мы пропали.
— Давай покажем ей дом на дереве и скажем, что можем его восстановить. Спросим, что она об этом думает. Как ты думаешь, она захочет работать с нами?
— Я не знаю, Эд. Ты же знаешь, как она легко простужается в такую погоду, — отвечаю я. У нее нет никакой защиты от зимней стужи. Ни полноты, ни мускулатуры, ни толстой кожи.
Когда мы являемся на кухню, Бет снова печет пирожки с мясом. Раскатывает тесто, вырезает кусочки, кладет начинку, отправляет в духовку, снимает с противня. Она начала печь вчера, готовясь к приезду Эдди, и конца, похоже, не видно. Кухонный стол засыпан мукой и обрезками теста, заставлен пустыми лотками из-под фарша. Запах просто божественный. Раскрасневшаяся Бет вынимает из духовки очередную порцию, ставит противень на исцарапанную столешницу. Она уже заполнила пирожками все коробки для печенья, миски и подносы. А еще несколько пакетов убраны в древнюю морозилку в подполе. Я хватаю пару пирожков, один протягиваю Эдди. Обжигаю язык начинкой.
— М-м… сказочно вкусно, — говорю я вместо приветствия.
Бет отвечает улыбкой, которая становится шире, когда она поворачивается к сыну. Подойдя, она целует Эдди в щеку и оставляет бледные мучные отпечатки у него на рукавах.
— Ты просто молодец, сынок. Все учителя, похоже, тобой довольны, — обращается она к мальчику.
Я беру со стола табель, сдуваю муку и перелистываю.
— Кроме, кажется, мисс Уилтон, — добавляет Бет.
Та самая. Африканская фиалка.
— Что она преподает? — спрашиваю я, и Эдди поеживается.
— Французский, — мычит он с набитым ртом.
— Она пишет, что ты работал не в полную силу, и если бы постарался, то мог добиться куда больших успехов, — продолжает Бет, держа Эдди за плечи и не давая ему улизнуть. Он пожимает плечами. — И еще: тебя в этом семестре трижды наказывали, оставляли после уроков! Что это значит?
