В глубине чердака Ханс Пекарь остановился и показал в угол. И там… там на полу под скошенным потолком стояла старинная бутылка. От этой бутылки шёл такой ослепительно прекрасный свет, что я невольно закрыл глаза руками. Стекло бутылки блестело, но то, что было внутри, было и красным, и жёлтым, и зелёным, и фиолетовым одновременно.
Ханс Пекарь поднял бутылку. И только тогда я увидел, что её содержимое сверкает, как расплавленный алмаз.
"Что это?" — шёпотом робко спросил я.
Лицо старика стало строгим,
"А это, сынок, и есть пурпурный лимонад. Последние капли пурпурного лимонада, какие остались на земле".
"А это что такое?" — спросил я и показал на небольшую коробку, в которой лежала колода старых, сильно потрёпанных и грязных карт. Они почти истлели. Наверху колоды лежала восьмёрка пик. Мне удалось даже разглядеть цифру восемь в верхнем левом углу карты.
Ханс Пекарь прижал палец к губам и прошептал:
"А это, Альберт, карты, из которых Фроде раскладывал свой пасьянс".
"Кто он, Фроде?"
"Кто? Эту историю я расскажу тебе в другой раз. А сейчас давай возьмём бутылку и спустимся вниз".
Неся бутылку в одной руке, старик пошёл к люку. Он был похож на ниссе[16] с амбарным фонарём в руке. Разница была только в том, что от него не зависело, светит ли его фонарь красным светом, зелёным, жёлтым или синим. Его фонарь рассыпал по всему чердаку небольшие цветные пятна, похожие на огоньки сотни пляшущих фонариков.
Когда мы снова вернулись в комнату, Ханс Пекарь поставил бутылку на столик возле очага. Экзотические предметы, находившиеся в комнате, окрасились цветом, исходившим от содержимого бутылки. Фигурка Будды стала зелёной, старый револьвер — синим, бумеранг — красным, как кровь.
"Это и есть пурпурный лимонад?" — спросил я опять.
"Да, последние капли. И я рад, что он кончается, Альберт, потому что этот напиток прекрасен до умопомрачения, и это опасно, он может принести большую беду, если им станут торговать".
Ханс Пекарь встал и принёс маленький стаканчик, потом налил в него каплю лимонада. Она блестела на дне, как снежные кристаллы.
"Столько достаточно", — сказал он.
"Так мало?" — удивился я.
Старик покачал головой:
"Достаточно для пробы. Вкус одной капли пурпурного лимонада сохраняется во рту много часов".
"Тогда, может, я выпью каплю сейчас и каплю завтра утром?" — предложил я.
Ханс Пекарь грустно покачал головой:
"Нет-нет. Одну каплю сейчас и больше никогда. Тебе эта капля покажется такой прекрасной, что захочется выпить всё без остатка. Поэтому, как только ты уйдёшь, мне придётся снова запереть бутылку на чердаке. Когда я расскажу тебе о картах Фроде и его пасьянсе, ты будешь рад, что я не дал тебе выпить весь лимонад до дна".
"А ты сам его пробовал?"
"Да, один раз, больше пятидесяти лет назад".
Ханс Пекарь встал со стула, стоявшего возле очага, взял бутылку с расплавленным алмазом и унёс её в свою спальню.
Вернувшись, он положил руку мне на плечо и сказал:
"А теперь отведай его. Это самый важный момент в твоей жизни, сынок. Ты навсегда запомнишь этот вкус, но эта минута больше никогда не повторится".
Я поднял стаканчик и выпил сверкающий на его дне напиток. С первой же капли, коснувшейся моего языка, меня захлестнула волна наслаждения. Сперва я испытал все замечательные вкусы, которые узнал за свою короткую жизнь, потом на меня нахлынули тысячи других, не знакомых мне доныне.
Ханс Пекарь не ошибся — сначала я ощутил вкус кончиком языка. Потом вкус клубники, малины, яблок и банана ощутили мои руки и ноги. Кончик мизинца наслаждался вкусом мёда, пальцы на ногах — вкусом маринованной груши, спина — вкусом гоголя-моголя. Всем телом я вдыхал запах мамы. Я уже забыл этот запах, но как же мне его не хватало все эти годы после её смерти!
Когда первый наплыв вкусов прошёл, мне показалось, что моё тело заполнил весь мир, да-да, я сам как будто стал телом всего мира. Все леса, озёра, горы и поля вдруг стали частями моего тела. Мне казалось, что даже моя покойная мать находится где-то во мне…
Я взглянул на зелёную фигурку Будды и ясно увидел, что Будда смеётся. Два меча, висевшие скрещёнными на стене, как будто стали сражаться друг с другом. На большом шкафу стояла бутылка, внутри которой был корабль; придя сюда, я первой увидел именно эту бутылку. Теперь мне показалось, что я стою у штурвала старой парусной шхуны и веду её к далёкому острову, покрытому буйной растительностью.
"Понравилось?" — спросил голос у меня за спиной. Эго был Ханс Пекарь. Он склонился надо мной и взъерошил мне волосы.
"Ох!" — выдохнул я, не зная, что ещё можно сказать.
Я и сегодня помню тот день до мельчайших подробностей. Мне трудно описать вкус пурпурного лимонада, проще сказать, что у него был вкус абсолютно всего. И у меня до сих пор слёзы навёртываются на глаза, когда я вспоминаю это сказочное ощущение.
ДЕВЯТКА ПИК
…видит странные вещи, которые другие не замечают…
Папашка старался завести со мной разговор, но я читал о пурпурном лимонаде и был не в силах оторваться от книжки-коврижки.
Время от времени я из чистой вежливости заставлял себя выглянуть в окно машины, когда он обращал моё внимание на ландшафт, мимо которого мы проезжали.
— Замечательно! — говорил я. Или: — Как красиво!
Главное, на что папашка обращал моё внимание, пока я шнырял по чердаку Ханса Пекаря, было то обстоятельство, что все дорожные указатели и вывески были здесь написаны по-итальянски. Мы как раз проезжали итальянскую часть Швейцарии, и это было заметно не только по названиям. Ещё читая о пурпурном лимонаде, я заметил, что цветы и деревья в долине, по которой мы ехали, были характерны для средиземноморских стран.
Папашка, побывавшей во всех частях света, начал рассказывать мне об этих растениях.
— Мимоза, — объяснял он. — Магнолия! Рододендрон! Азалия! Японская вишня!
Попались нам на глаза и несколько пальм — это задолго до того, как мы пересекли границу с Италией.
— Мы приближаемся к Лугано, — объявил папашка как раз в ту минуту, когда я отложил книжку-коврижку.
Я предложил переночевать в Лугано, но папашка отрицательно помотал головой.
— Мы договорились, что остановимся на ночлег только посте того, как пересечём границу с Италией, — сказал он. — Граница совсем рядом, а до ночи ещё далеко.
Но чтобы немного утешить себя, мы сделали довольно долгую остановку в Лугано. Сначала мы побродили по улицам, по садам и паркам, которыми особенно богат этот город. Я захватил с собой лупу и проводил ботанические наблюдения, пока папашка покупал английскую газету или курил сигарету.
Мне на глаза попались два дерева, очень не похожие друг на друга. Одно цвело большими красными цветами, другое — мелкими жёлтыми. Их цветы тоже имели разную форму, и всё-таки эти деревья были, должно быть, близкими родственниками. Потому что, когда я под лупой изучил их листья, оказалось, что нервные нити и фибра у них почти одинаковые.
Неожиданно запел соловей. Он свистел, щебетал, щёлкал и заливался трелью так долго, что я чуть не заплакал. Папашка тоже пришёл от соловья в восторг, но он только рассмеялся.
Стояла такая жара, что я получил два мороженых, даже не попытавшись вовлечь папашку в философские размышления. Мне хотелось заставить большого таракана заползти на палочку от мороженого, чтобы я мог рассмотреть его в лупу, но оказалось, что именно этот таракан панически боится подобных осмотров.
— Эти тараканы выползают, когда столбик термометра поднимается выше тридцати градусов, — сказал папашка.
— И прячутся, как только увидят палочку от мороженого, — подхватил я.
Перед тем как мы снова сели в машину, папашка купил колоду карт. Он покупал карты так же часто, как другие покупают еженедельные журналы. Он не очень любил играть в карты, да и раскладывать пасьянсы тоже, — не то, что я. Поэтому покупка карт требует особого объяснения.
Папашка работает смазчиком на большом заводе в Арендале. В свободное же от работы время его занимают только вечные вопросы. Книжные полки в его комнате забиты более или менее растрёпанными книгами на философские темы. Но есть у него и одно обычное хобби. Хотя насчёт его обычности можно и поспорить.
Многие люди собирают такие вещи, как камни, монеты, марки или бабочек. Папашка тоже был не чужд мании собирательства. Он собирал карточных джокеров. И заниматься этим начал задолго до того, как мы с ним познакомились. Думаю, это началось, когда он был моряком. У него была большая коробка, полная самых разных джокеров.
