— А все-таки поспать вам бы не помешало, — заметил Альгирдас. И с отцовской заботой, замаскированной под строгость, добавил: — Вы же не просто бледная, вы зеленая. Краше в гроб кладут.
Но Янина не стала ложиться в гроб, а напротив, по пояс высунулась в окно и долго махала своим новым знакомым, пока они не свернули за угол. И только тогда почувствовала, что осталась одна. Но страшно ей уже не было. Чего ж тут страшного, если не засыпать? А засыпать-то мы и не будем, пообещала она себе. Мы сейчас сварим еще кофе, и с книжкой под одеяло… А еще лучше будет одеться и пойти в парк. На ходу я точно не засну. Я и сидя-то спать толком не умею, в автобусе вечно мучаюсь… Да, пойти погулять — это самое надежное.
Она сняла вязаное пальто и пижаму, ежась от холода, натянула свитер и носки, взяла джинсы и, прижимая их к груди, рухнула на постель, как подкошенная. Ноги отказывались повиноваться, в ушах звенел сладостный, убаюкивающий гул. Какой уж тут парк.
Сейчас, сейчас, говорила себе Янина. Вот только одну минуточку полежу и сразу встану. И сварю еще кофе. И потом пойду. Ух, как я пойду!
Глаза ее тем временем закрылись. Джинсы, с которыми она обнималась, были тяжелые и теплые, так что в какой-то момент Янине показалось — она больше не одна. И значит, можно немножко поспать. Буквально минуточку. Совсем чуть-чуть.
Когда Янина говорила: «Если я засну прямо сейчас, то вернусь на эту проклятую остановку», — она сама не очень-то верила в такую возможность. Боялась, да, но страх — чувство иррациональное, пробудившись после очередного кошмара, она поначалу вообще всего боялась, а потом снова почти ничего, как всегда.
Когда Янина представляла себе, что после ее пробуждения в спальне появляются невидимые открытые двери, ведущие обратно, в сон, и на то, чтобы они закрылись, требуется какое-то время, ей самой казалось, что это — просто причудливая игра воображения, нелепая фантазия, неожиданно звонкое эхо давнего юношеского увлечения сочинительством фантастических историй. В конце концов, любой сон — это то, что происходит у нас в голове, — говорила она себе. — Значит и дверь в голове, а это считай, нигде, просто образ, причем не то чтобы очень удачный.
Однако на сей раз здравый смысл был посрамлен.
Почувствовав, что уже почти заснула, Янина вздрогнула, открыла глаза и обнаружила, что снова стоит на улице Пилимо, возле Центрального рынка, всего в нескольких шагах от проклятой троллейбусной остановки. В свитере и носках, прижимая к груди джинсы, то есть, точно в таком же виде, как заснула, и это испугало ее больше всего. До сих пор ничего подобного не случалось, по крайней мере, Янина не могла припомнить, чтобы ей приходилось слоняться по своим сновидениям голышом, или, скажем, в пижаме. А то бы давно завела привычку засыпать при полном параде, причесавшись и наложив макияж.
Подвывая от страха, Янина принялась натягивать джинсы. Без штанов, с голыми ногами она чувствовала себя слишком жалкой и беззащитной. Нельзя сказать, что джинсы коренным образом изменили такое положение вещей, но пока Янина их надевала, она свято верила, что это вполне может произойти. И еще, конечно, надеялась, что проснется от предпринятых усилий, но ничего не вышло. Болото, проклятое болото, — в отчаянии думала она, — чем больше трепыхаешься, тем быстрее идешь ко дну.
Но, по крайней мере, сейчас Янина оставалась на месте. То есть, не сделала ни шагу из тех пяти, или шести, что отделяли ее от зеленой лавки под жестяным навесом, соседствующей с ней афишной тумбы и монументальной каменной урны в форме разевающего пасть льва; наяву такой, конечно же, не было, и ее присутствие, похоже, оставалось единственным отличием этой троллейбусной остановки от настоящей.
Лучше всего было бы убежать отсюда куда глаза глядят, но об этом не могло быть и речи, по крайней мере, пока. Ноги отказывались повиноваться, в этом сне они всегда сами решали, что делать, а интересы и намерения хозяйки были ногам до того самого места, откуда они, мерзавцы такие, росли.
В принципе, а что помешает убийце самому подойти поближе? — тоскливо думала Янина. — Правильно, ничего. Зато на этот раз я его, наконец, увижу. И, возможно, так перепугаюсь, что наделаю в штаны, зря я, что ли, их надевала. И вот тогда уж точно проснусь. Но, скорее всего, просто заору. И буду орать, пока кто-нибудь не разбудит. Хоть бы соседи в стенку постучали, что ли. Интересно, кстати, почему они никогда не стучат? Неужели их мои вопли совершенно не беспокоят? Немыслимо.
Занятая размышлениями, она неожиданно успокоилась — насколько вообще можно успокоиться в подобных обстоятельствах. И не закричала, а только зябко поежилась, когда увидела, как от афишной тумбы отделилась длинная гибкая тень, вернее, силуэт высокого человека, наделенного пластикой танцора. Широкие плечи, худые руки, длинные ноги, волосы собраны в хвост; лица пока не разглядеть, но и так понятно, что хорош, гад. Очень хорош. До сих пор Янина была уверена, что на нее охотится чудовище; она, впрочем, и сейчас так думала, но не могла не признать, что это чудовище выглядит чрезвычайно привлекательно. Так, наверное, лучше, — беспомощно думала она. — Если бы он оказался уродом, мне было бы еще и противно. А так — только страшно. Но когда я его не видела, только слышала шаги за спиной, было гораздо страшнее…
— Ни с места!
Женский голос, да такой звонкий, что с деревьев посыпались багряные листья и белые цветочные лепестки.
Гибкий красавец содрогнулся и как-то резко уменьшился в размерах. Теперь он казался подростком, по крайней мере, издалека.
— Это полиция. Стоять. Руки за голову. А теперь, пожалуйста, бросьте ваше оружие на землю, — сказал другой голос, мужской.
Он звучал так флегматично, словно арестованный был, скажем, семьдесят третьим по счету на этой неделе.
Янина смотрела во все глаза, как двое полицейских надевают наручники на человечка, столь маленького и жалкого, что будь она просто случайной прохожей, рассказывала бы потом знакомым, как сволочи-полицейские истязают дошкольников, Бога не боятся, никто им не указ.
В этом сне всегда царили густые, мутные предрассветные сумерки, но все же Янина явственно различала в полумраке светлые волосы мужчины и огромную шапку на голове женщины. Все-таки у Тани очень неудачная стрижка, подумала она перед тем, как проснуться.
— Когда в прошлом году ты наотрез отказался изучать право и, вопреки здравому смыслу и нашим с мамой советам, все-таки поступил в этот свой дурацкий дизайнерский колледж… — брезгливо поджав губы, говорил мистер Джи Кей Бринкин.
«Бу-бу-бу, — думал Артур, — бу-бу-бу. Бу-бу! Бу-бу-бу-бу-бу». Такой, с позволения сказать, синхронный перевод всегда развлекал и поддерживал его в ходе переговоров с отцом.
Сейчас Артур страшно жалел, что принял приглашение родителей и приехал на каникулы домой. «Хорошо, что еще не разобрал рюкзак, — думал он. — По крайней мере, собирать не придется. А на что я, собственно, рассчитывал? Что этот зануда внезапно познал Дао и вызвал меня, желая срочно передать наследнику сей мистический опыт?… Ладно, ладно, сам дурак, больше не повторится, а теперь надо рвать отсюда когти. И пусть сладкий папочка поцелует мою сладкую задницу; сладкая мамочка может присоединиться, если пожелает».
— …я наконец-то понял, что с тобой вполне можно иметь дело, — неожиданно закончил отец. — По крайней мере, ты не из тех никчемных простофиль, которые в восемнадцать лет продолжают слушаться родителей. Приятный сюрприз.
— Чего? — изумленно переспросил Артур. Он ушам своим не верил. — Это ты меня хвалишь?
— Можешь считать, что хвалю, — ухмыльнулся мистер Бринкин. — А может быть просто дразню. Я пока сам не решил.
Такой улыбки, жизнерадостной и недоброй одновременно, Артур никогда прежде не видел, даже в кино. И уж тем более не на отцовской физиономии, выражение которой на его памяти менялось всего несколько раз, причем исключительно с бесстрастного на недовольное.
— Мне, видишь ли, до одного места, где ты учишься и кем собираешься стать, — говорил отец. — Конечно, дизайнеров сейчас развелось больше, чем мусора, из которого вы мастерите свои нелепые поделки, но меня это не касается. Твои проблемы. Я рад, что ты проявил упрямство, уехал из дома и поступил в этот свой колледж. Как ты зарабатывал на жизнь и учебу, я не знаю и знать не хочу, главное, что у меня не клянчил. Я думал, такие самостоятельные дети теперь исключительно в книжках встречаются… Ладно, а теперь давай поговорим откровенно. Вот ты проучился там целый год. Тебе по-прежнему кажется, что промышленный дизайн — это интересно? Хочешь заниматься этим дальше?
— Ну да, — буркнул Артур. — А то бы я бросил. У нас, знаешь ли, не принято преследовать отступников.
