Настроение было испорчено, однако Наталья Титовна не особо обращала внимание на все это, а начала успокаивать котят, словно и те слышали злую тетку и понимали все, что она сказала о них.
– Не слушайте вы ее, ешьте, ешьте. Возьми, говорит, к себе в квартиру, если так любишь… Это вас, мои хорошие, сказала, чтобы я взяла. Я бы взяла. Место есть. А потом что буду делать, когда подрастете? Прокормлю ли я вас? Да и привыкну, а когда особенно близки станете, то отрывать потом от сердца больно будет. Знаю. А так вы на свежем воздухе кувыркаетесь-развлекаетесь, травку, которую надо, найдете, по деревьям полазаете… А у меня что? Особой радости мало будет… Жилье как жилье… Четыре стены… Кровать, стол… Телевизор – и вся радость… А тут еще такая оказия, мои хорошие: болею я часто, бываю в больнице… А кого попрошу, чтобы за вами присмотрел и накормил? Некого. Сын пьяница, ему ключи не доверяю, а мужик, Степка, умер, ирод… А так, когда на улице, с голода не умрете… Тут и мусорка рядом… найти, говорят, можно то да се из еды… Вам бы подрасти только скорей… на ноги стать… А та тетка с девятого этажа набросилась на вас, как вчера ворона… Вороне – простительно: сама голодная… А ты же, соседка, – человек, так не будь вороной, не отнимай у котят еду… Живое ведь… Неужто не больно? Пусть ворона не понимает… А человек должен бы… должен бы человек…
Ворона, словно услышав и поняв слова женщины и на этот раз, каркнула и полетела прочь. Котята, налакавшись молочка с хлебом, стали развлекаться. «Что с них возьмешь – дети же», – умиленно улыбнулась Наталья Титовна. Она подняла порожнюю миску, посмотрела еще раз на котят, которые спрятались уже в клумбе – только по тому, как шевелятся лилии, ромашки и цинии, можно было догадаться, где они, и заспешила пить чай. За столом опять вспомнила новую соседку: «Надо же быть такой!.. Ай-я-яй!» Не выпуская из руки чашку, Наталья Титовна пошла на балкон. Отпивая короткими глотками холодный чай, она поискала глазами котят. Цветы стояли неподвижно. «Спят», – подумала женщина и тут увидела, как на то место, где некоторое время назад стояла миска с едой для котят, прилетела ворона с куском чего-то в клюве, посмотрела по сторонам, а потом положила принесенное на траву и села на козырек крыльца. Сидела и не сводила глаз с куска колбасы, как успела заметить Наталья Титовна: ждала, надо полагать, котят. Словно и она знала, что те – сироты, и их надо окутать теплотой и заботой.
На глазах Натальи Титовны показались слезинки. Она посмотрела на ворону, их взгляды встретились.
– Прости, – сказала женщина птице. – Ты знаешь, за что…
Солнце по пояс забралось в низкое редколесье, которое в последнее время как-то нежданно-негаданно, словно чубчик у мальчугана-озорника, появилось на Леоновом яру.
Солнце было красное – будто нарисованное.
Степан Шульга смотрел на ослепительно-яркий солнечный полукруг, и душа у него радовалась: завтрашний день обещал хорошую погоду, и он намеревался доделать наконец-то круглый стол. А доделать надо обязательно – из города приедет старший сын Михаил, а из соседней деревни дочь Клавка, позвонил им давеча. И Шульга намеревался поговорить с детьми за круглым, так сказать, столом. По всем меркам семейного протокола. Садитесь, мои родные, будет разговор. Начистоту. В угол, Клавка, не спрячешься. Стол – круглый. Смотреть в глаза!
– Как раз им тут, за моим столом, всем места хватит, – показывал рукой на свое творение Шульга. – Вот тут посажу Клавку, чтобы поближе была ко мне, развратница. Ну, а Михаил, где сам пожелает, там пусть и садится: он имеет право выбора, потому как путевый. А дочке в глаза гляну, задери ее нечистая!.. Казалось бы, из одного теста дети, а какие разные…
Жена, Полина, молча слушала своего деда и где-то в глубине души, хотя и соглашалась с ним, однако всё никак не могла понять, зачем он, старик, смастерил этот круглый стол, ведь можно было и в доме сесть и поговорить с Михаилом и Клавкой, а он, почем зря, столько времени убил. Но она знала своего Шульгу хорошо: надумает что делать – не перечь, от своего не отступит. Поэтому только слушала его и молчала.
– Будет судный день, наконец! – не мог успокоиться Шульга и накрывал свой стол клеенкой, новенькой и цветастой, которую специально привез из Быхова.
Детей своих Степан вызвал на субботу – как раз в этот день, рассчитывал он, у них меньше забот, как-никак выходной – выберутся, никуда не денутся, а чтобы подстраховаться, чтобы не было никаких отговорок, придумал – прости, Полина! – причину: болеет мать и очень просила приехать. А то, возможно, не успеете. Тогда будете укорять себя всю оставшуюся жизнь. Думайте!
Степан и Полина стали ждать детей. Непростое это дело – ждать. Вроде и знаешь, когда та суббота, до нее далековато еще, а нет-нет и поглядываешь в сторону дороги, что ведет от шоссе в деревню: не идет ли кто из своих? Не едет ли? А вдруг?.. Может, кто и раньше надумал из них выбраться, необязательно же придерживаться назначенного дня.
Пока нет, не видать.
У Степана и Полины родилось трое детей. Первый Михаил, Сергей на два года моложе, потом родилась Клавка. Сергей уехал в свое время на заработки в Караганду, там женился на девушке-сибирячке, но семейной жизни не получилось: говорят, вроде как нагло, откровенно изменяла сыну жена, он не выдержал всего этого и наложил на себя руки. Ну, и чего ты добился, Сергей? Об этом иной раз думал Степан, и тогда он еще острее чувствовал свою вину за то, что потерял сына. Знал же, знал, что и как в Караганде, с ним там был и сын соседа, потому шило в мешке не утаишь, однако не решился поехать в неблизкий свет, не осмелился, хотя и надо было бы. Надо. Смотришь, и привез бы он Сергея домой, и жил бы тот… Трактористом он в шахте работал… Сел бы и тут на трактор… «Прошляпил, одним словом, сына, – упрекал себя Степан Шульга. – Не упустить бы теперь Клавку…»
Шульга сидел за круглым столом, поставив свои острые локти на цветную клеенку, и представлял… Представлял, будто бы они, дети, все в сборе, на своих местах. Тут Михаил, тут Клавка… Там был бы Сергей, но его нет и не будет, старик уже в это начал верить. Он даже подымал на каждого из них свой тяжелый, свинцовый взгляд, держа паузу, и говорил Клавдии:
– Начнем с тебя, красавица. Давай, объясни вот нам всем тут, как докатилась до такого, что про тебя вся наша деревня только и говорит паскудство всякое, не сказывая уж про твои Сидоровичи, где ты сегодня не живешь, а прозябаешь. Стала человеком последнего сорта. Давай, давай, Клавка! Судный день! Говори!.. Видишь, я и брата твоего, Михаила, вызвал. Для положительного примера. Может, хоть он на тебя подействует, а?
И Клавка вроде бы сперва краснеет, а потом делает вид, что ничего не понимает: я, мол, за здорово живешь попала за этот круглый стол, извините – до свидания. Я хорошая. Я не такая. Наконец спрашивает:
– Ты о чем это, папа? – и прикрывает ладонью свой беззубый рот.
– Как о чем? А о том, дочка, как хоронили твоего мужа, Петра, вот о чем я…
– Хоронили. Ну, хоронили… Умер ведь… И ты же был… сам видел…
Степан прикрывает глаза широкими шероховатыми ладонями:
– Лучше бы я там не был и не видел, хотя мужик у тебя был неплохой, – отрешенно проговорил Степан. – Я же тогда, дочь ты моя, едва от стыда не сгорел. От кого, от кого я услышал тогда те слова?! Если бы не слышал своими ушами и не видел своими глазами, а если бы люди передали, – не поверил бы!.. Никогда бы не поверил!.. Ты слышишь меня, дочка?!..
– А что, что она сказала? – смотрит на Степана Полина, вроде не знает: заступиться, конечно же, хочет за дочку, душа материнская мягкая, добрая.
А Степан продолжает:
– Утром опохмелиться просит твоя дочь – вот что она сказала. Михаил, ты не был на похоронах, так послушай. Я и не знал, что у меня дочка так пьет – моднее горького пьяницы-мужика. Баба просит опохмелиться! Когда такое было? Люди, что с нами делается?! Муж, Петр, значит, в гробу, а она ищет, чего бы выпить. От хозяйки водку попрятали, это же надо! Не дадите, говорит, опохмелиться, гроб переверну. Слышали? Гроб! С покойником! С Петром! Переверну, говорит!.. И пытается, и примеривается, как бы действительно опрокинуть… Каково, а?
Михаил вроде бы тихо спросил:
– И что, дали?
– А куда денешься? Дали. Налили.
Тут и Полина подсказывает:
– Всего один шкалик.
Шульга, в очередной раз посмотрев в сторону шоссе, сам себе сказал:
– В Евангелии сказано: дети должны уважать и бояться своих родителей. А у нас?
… Минула суббота, а Клавка так и не приехала. Приехал один Михаил, у него своя машина, поэтому он долго выкладывал из багажника пакеты, даже выставил мангал и банку с замаринованным мясом.
– Будет шашлык, отец!
Ужинали за круглым столом. Шашлык получился вкусный, он щекотал своим пряным запахом нос старого Степана, но в горло не лез: горе все же в семье, тут не до вкусной и сытной еды.
