И все же разве лишь по этой причине такое множество людей пробует свои силы на творческом рынке? Несмотря на очевидность убеждения «это может каждый», искусство, как это ни парадоксально, сохранило ауру исключительности. Помимо всего прочего область искусства создает иллюзию: раз оказавшийся здесь останется здесь навеки. Мы создали настенное граффити — некую книгу — и, кто знает, может, самим этим действием уже вписали свое имя в равнодушный почетный круговорот вечности.
Рынок уничтожил замкнутые учреждения культуры — академии и факультеты; растоптал старомодных арбитров искусств, «блюстителей хорошего вкуса», теоретиков искусства и литературы; распустил строгих и требовательных критиков, прошелся катком по господствовавшим эстетическим критериям ценностей. И установил свой собственный железобетонный критерий коммерческой эстетики, а именно: то, что продается, хорошо; то, что не продается, плохо. Многих привлекает эта примитивная коммерческая формула, они усматривают в ней шанс для себя. Старая коммунистическая утопия, согласно которой искусство создается и потребляется каждым, возведена современным рынком в реальную возможность.
Понимая, что их навеки лишили привычного статуса неприкасаемых неудачников, писатели радикально поменяли свой имидж. Чахоточные неврастеники, нескладные растяпы, пьянчуги, недотепы, богема, тощие мужчины и женщины в черных шерстяных свитерах, подпирающие спинами густо заставленные книгами домашние книжные полки, бородатые интеллектуалы в твидовых пиджаках с академическими заплатками на локтях и книжкой в руке, очкарики-курильщики трубок и сигарет — все они отошли в далекое прошлое.
Хотя издательская индустрия именует писателей «поставщиками ассоциативных услуг», их работа шире этого понятия. Они также поставщики имиджей. В наши дни писатели все чаще и чаще приспосабливают свой имидж к содержанию своих книг и содержание своих книг — к своему имиджу. Так, С. М., современная американская литературная звезда, сфотографировалась в белом прозрачном платье у входа в вонючий туалет. Эта фотография отражает основное содержание ее романа, выполняет роль визуальной книжной рекламы и даже более того: она будоражит воображение читателя догадкой, что именно она, сама писательница, а не героиня романа, возможно, на самом деле и была участницей темных эротических занятий, описанных в нем.
Следуя жестоким законам рынка, писательницы принимаются подтягивать кожу на лице, оправдываясь тем, что этого требует профессия. Писатели на фотографиях все чаще и чаще интеллигентно демонстрируют свои бицепсы или обнажают волосатый торс. Каждый смотрит с фотографии уверенно, как бы говоря: «Я знаю, что делаю». В кратких биографиях на обложке ни один не упоминает даты своего рождения, зато все радостно подчеркивают моральную устойчивость, перечисляя подробности личной жизни: верный супруг, отец двоих детей… Если писатель внешне привлекателен, его фотографию помещают на обложке. Фотография ориентирована на возраст читателей: авторы хотят молодо выглядеть как можно дольше, чтобы их имидж привлекал максимально широкую аудиторию потенциальных читателей. Они благодарят за помощь, помимо мужей и жен, редакторов, агентов, друзей и вдохновителей, любимых кошек и собак, чтобы расширить свою аудиторию еще и за счет любителей животных.
Милан Кундера как-то сказал: если пишет каждый, все перестают слушать. Похоже, рынок и создает эту утопию. И все же, в этой коммерческой круговерти есть, как это ни печально и как ни парадоксально, своя правда: гламур — это страстная мечта популизма, некий признак отсутствия. Образованность может иметь ауру гламура лишь там, где образованность отсутствует.
И в связи с явным завершением века литературы трудно не вспомнить Богумила Грабала[15], соотечественника Кундеры. Есть одна фотография Грабала в старости, на которой он изображен в совершенно несуразной шотландской шапочке для гольфа. Фотография была сделана всего пару лет тому назад, но кажется принадлежащей какой-то далекой литературной эпохе. Недавно Грабал отошел в мир иной. Говорят, выпал из окна пражского госпиталя, когда старческой рукой потянулся покормить голубей. Как бы это в действительности ни произошло, Грабал не считал, что имеет какое-то особое право на собственный голос. Возможно, именно потому, что голос у него просто был — его собственный.
1997
Насчет людской извращенности
В наши дни скандальный маркиз де Сад воспринимается как детский писатель. Свидетельствую лично; недавно стала читать и хохотала до колик, будто читаю книжку одного из любимых писателей раннего детства. Похотливая Молли Блум[16] — просто рядовая домохозяйка, тешащая себя часы напролет воспеванием собственного оргазма, подробностью чисто технической, которая уже больше никого не волнует. Сегодня ее хваленый поток сознания читается как какая-нибудь инструкция по пользованию стиральной машиной, только растянутая на полсотни страниц. Теперь к всемирному бестселлеру Эрики Джонг[17], сыгравшему важную роль в сексуальном освобождении угнетенных пролетариев-женщин, и в библиотеке дома престарелых не потянется ничья рука. Похоже, здоровый, добропорядочный секс отошел на задворки всемирной истории литературных тем. Между тем с умопомрачительной скоростью возрастают ценность и удельный вес темы людской извращенности.
Писателей буквально залихорадило от этого внезапного всплеска на литературной бирже, и они соревнуются между собой по части выдумывания наиболее грязной и омерзительной истории. А ведь человеческая извращенность имеет весьма отдаленное отношение к сексу. Теперь извращения выступают как некие самостоятельные сущности, становясь чуть ли не главными героями романов, — лишенные страсти и наслаждений, реального смысла, энергии и воли, лишенные драматизма, далекие как от самих преступников, так и от их жертв.
А иные игроки на этой бирже приторговывают каннибализмом. Недавно появился роман, в котором героиня, утонченная дама, использует своего любовника в гастрономических целях. Этот роман идеально адаптирован к нынешнему имиджу современной женщины и современного зла. Современная женщина, закусывающая мужчиной, лишена индивидуальных культурных параметров. Нет ни малейшего намека ни на культурно-историческую связь с разнузданными вакханками, ни на то, что героине ведомо наслаждение, с каким балканские народы, потомки вакханок, по сей день вонзают зубы в человекоподобных животных, в жарящегося на вертеле быка, в набитое аккуратно нашинкованными потрохами бычье брюхо, в прожаренную баранью голову, откуда эти зубы, как маленькие мощные пылесосы, сладострастно высасывают большие печальные глаза. Каннибализм горожанки, закусывающей мужчиной, вполне в духе ее времени, когда в почете обезжиренная, с низким содержанием холестерина пища, эдакий небольшой диетический перекус. Современная каннибалка будет кушать своего любовника, как кушают японское суши. Вот почему она предпочитает не то, что сразу приходит на ум нормальному читателю, а нечто совсем иное. И если следовать навязываемой логике каннибализма нашей любовницы, тогда уж ради крохотного кусочка свежего, сексуально бесчувственного мяса, откусанного от ладошки любовника, ради этакой малости вряд ли стоило убивать всего человека.
Общества, призывающие запретить жестокое обращение с человеком, весьма неповоротливы, а вечно деятельные общества, призывающие запретить жестокое обращение с животными, часто тоже не слишком расторопны. Им следовало бы по всем правилам выразить протест против книги, в которой оправдывается жестокое и ненормальное кормление рыбы, но что-то пока их протеста не слышно. Я имею в виду роман, недавно наводнивший американские и европейские книжные магазины, про наставницу начинающих писателей, связавшуюся с парой полицейских. Одному из них, страстному рыболову, взбрело в голову использовать в качестве наживки женские соски, так что наставница в результате становится наживкой, что, безусловно, не лишено щекочущей нервы метафорической привлекательности. Многие читатели на эту наживку попались. Даже один строгий критик-немец не устоял, объявив книгу событием года.
В то время как писательницы зависли на оральной стадии (кушают сами или служат чьей-то пищей), писателей больше влечет к анальной. Ныне в большой цене романы о совращении малолетних, о садистах, о всевозможных извращенцах, измывающихся над нежным детским тельцем.
Список современных мастеров искусств, возбуждающих рынок шокирующими проектами, бесконечен. Создатели фильмов соревнуются с писателями, живописцы — с создателями фильмов. Если речь идет о рынке, какие уж тут церемонии, все идет в ход, даже мирные домашние животные, которых из эстетических соображений подверг сексуальному надругательству русский художник Олег Кулик.
