Михаил Чулаки - Праздник похорон

И Вари нет, как назло! Если бы Варя дома, она бы не пустила: уж Варя-то понимает, что в случае чего ухаживать за мамочкой в первую очередь придётся ей.

Павлик побрился и ускакал, а Владимир Антонович спокойно работал в пустой квартире. Какое это блаженство — пустая квартира!

Потом пришла Варя и повторила то же самое, что Владимир Антонович уже высказал Павлику. Только более страстно. А зачем? Не Владимир же Антонович отпустил мамочку. Всё равно ничего сделать невозможно, и остаётся одно — ждать.

В десять мамочки ещё не было. Но этот дурацкий вечер мог затянуться, да и денег на такси у Жениха наверняка нет, а ходит мамочка очень медленно. Работать Владимир Антонович больше не мог, только смотрел на часы каждую минуту.

И в одиннадцать — нет.

В половине двенадцатого наконец раздался звонок. На площадке стоял вдрызг пьяный Жених. Один.

— А где же?!

— Так что из-звините, уважаемый Владиантоныч, но ваша дорогая мама упала. Такая замечательная женщина! Очень несчастный случай. Я её держал, не выпуская рук, но она сама. На ровном месте. Я её не оставил, сразу вызвал самую «скорую». Оч-чень скоро приехала, замечательно! Сразу упаковали — и в больницу.

Ну вот и случилось.

— В какую больницу?!

— Н-не сказали. Оч-чень скоро приехали. Сразу упаковали. Я не оставил, с-сразу вызвал. А потом мне надо на выступление. Публикум ждёт. Мой первый выход после пяти лет трудов.

— Да перестаньте вы про ваши дурацкие стихи!.. Значит, мамочка упала, ещё когда шла туда? Уже давно, несколько часов назад?!

— Оч-чень несчастный случай! Оч-чень замечательная женщина! Оч-чень стихи мои понимала! А вы — «дурацкие». Напрасно обижаете.

— Да где она упала?! Когда точно, в какое время?! Сломала себе что-нибудь?! Почему сразу в больницу?!

— Она упала — приехали и упаковали в машину. Я же не доктор. Оч-чень скорая помощь! Оч-чень несчастный случай!

Больше ничего не добьёшься. Владимир Антонович захлопнул дверь перед носом у Жениха. Хорошо, есть специальный телефон для справок о пропавших — Владимир Антонович в своё время вырезал из газеты, и тогда же мелькнула тайная мысль: может понадобиться, чтобы разыскивать мамочку.

По телефону ответила сонная недовольная девица.

— Без документов?

— Наверное, без документов.

— Что же вы отпускаете без документов!

Не хватало выслушивать мораль!

— Нет, никакой Гусятниковой не поступало… Одну неизвестную подобрали без сознания… Ещё с улицы подобрали Суконникову и Попову.

Владимир Антонович не сразу сообразил, что ведь мамочкина девичья фамилия — Попова. Могла назваться! Что угодно могло взбрести в голову!

— Поповой известно имя и отчество?

— Валентина Степановна.

Нашлась.

— Куда отвезли Попову?

— В больницу Ленина, в старушечью травму.

Надо было слышать, с какой интонацией сказано: «в старушечью травму»!

Времени было уже двенадцать часов. Даже десять минут первого. Ну что толку ехать сейчас в больницу? Врача наверняка нет. Да и мамочке, возможно, дали снотворное. Или уснула так — зачем будить?

— Только не вздумай ехать туда ночью! — сказала Варя. — Совершенно нечего там делать ночью.

А он и сам понимал, что нечего. И вовсе не хотелось ему ехать в больницу, вот что главное. Такое было чувство, что мамочка всё устроила назло: пошла с идиотом-алкоголиком, чтобы доказать, что дома за нею никакого присмотра, попала в больницу — и теперь заставит и Владимира Антоновича и всех ездить её навещать. И долго ли там пролежит? «Упала». Сломала, наверное, что-нибудь! Руку или ногу? Классический старческий перелом — шейка бедра. Владимир Антонович наслышан об этих шейках, у них на кафедре у старшего лаборанта мать уже больше года лежит с такой шейкой. Самое страшное — старческая неподвижность, полная беспомощность — и непрерывный уход.

— Надо позвонить Ольге, — продолжала Варя. — Известить. И пусть сама решает, ехать ей или нет: у неё машина, она может и вернуться когда угодно.

Вот это правильная идея! Мамочкина любимая дочка должна немедленно узнать про несчастный случай — чтобы потом никаких упрёков.

Ольга уже спала, судя по долгим гудкам. Может и не быть дома — у неё обширная личная жизнь. И Сашка где-то с Павликом… Нет, отозвалась:

— Ну, что? Кто это?

— Мамочка попала в больницу. С улицы. Ушла и там упала, что-то себе сломала. Мы только что узнали: она в больнице Ленина.

— Да ты что?! Как же она вышла на улицу?! Зачем ты отпустил?! Ой, я уже приняла снотворное, ничего не соображаю. Если ты думаешь, чтобы я ехала, то я не могу после снотворного. Она же в больнице, да? На койку положена? Чего ж ещё ночью?

Ну вот, все согласились, что можно подождать до завтра. Не один Владимир Антонович такой бессердечный, любимая мамочкина дочка — тоже. Надо было спросить, где Павлик с Сашкой. Гуляют, наверное. И не знает оболтус, что произошло из-за него. Не мог он, видите ли, помешать взрослому человеку!..

Утром Владимир Антонович всё высказал Павлику. Правда, второпях — оба уже опаздывали. Павлик оправдывался вяло:

— Всё бывает. Дома тоже падают и ломаются — на ровном месте. Это как судьба. А не был бы я дома? Не дежурить же при ней круглые сутки!

— Без тебя мамочка могла звонка не услышать: она часто не слышит звонка.

— А могла и услышать. Жених бы звонил долго: он же знает, что мамочка всегда дома. Приём граждан круглосуточный, как в Большом доме!

Не чувствовалось в нём раскаяния.

На кафедре Владимир Антонович подошёл к старшему лаборанту Игорю Дмитриевичу расспросить про состояние его матери.

— Четыре месяца лежала на вытяжении, пока срослось! Четыре! Ведь все процессы вялые в этом возрасте. Пролежни пошли. А встала первый раз — и сразу же сломалась снова. В том же месте! Теперь уже точно не срастётся, на вытяжение больше и не кладут. Зато ворочать легче, перестилать.

Владимир Антонович растерянно посочувствовал и уже отходил, как вдруг Игорь Дмитриевич спросил заговорщически:

— А вы знаете, что Лиля Брик с собой покончила? Та самая!

Владимир Антонович не знал. И растерялся от неожиданного вопроса. Странный скачок мысли. Хотя, конечно, если год провести около неподвижной больной, можно, наверное, слегка тронуться.

— Я думал, она пережила тогда. Ну, переживала, конечно. Вот за Есениным покончила одна — жена или не жена — Бениславская.

— Прекрасно пережила! Почти на шестьдесят лет! Она недавно покончила — год или меньше. Не от каких-нибудь страстей или раскаянья, а сознательно! У неё получился такой же перелом шейки, и она спокойно рассудила, что ходить больше не сможет, станет всем в тягость. Какая женщина! Недаром и Маяковский!..

Глаза у Игоря Дмитриевича сумасшедше сверкнули.

На этот вечер у Владимира Антоновича давно было запланировано зайти к знакомому, тот обещал показать свежие японские автомобильные проспекты, а пришлось вместо этого идти в больницу — все планы сбились из-за мамочки! Около больницы он высматривал Ольгин зелёный «Москвич», но не высмотрел — занята дорогая сестрица, не торопится.

Ничего хорошего в смысле благоустройства или ухода Владимир Антонович найти, разумеется, не ожидал, но на самом деле всё оказалось гораздо хуже. Привычный дома, но десятикратно усиленный запах мочи и разложения уже в коридоре предупреждал: «старушечья травма!», так что не пришлось спрашивать дорогу. Распахнул дверь — и ударил запах вовсе уж нестерпимый. Огромная палата, почти зала — и вся как-то странно шевелящаяся. Косо вверх торчали загипсованные ноги — Владимир Антонович прекрасно знал, что такая конструкция называется вытяжением, тем самым вытяжением, под которым напрасно промучилась четыре месяца мать Игоря Дмитриевича. Металлическая арматура, на которую были уложены торчащие вверх ноги, была похожа на огромные булавки, которыми пришпилены жертвы — ещё живые, но уже еле живые бабочки.

Где тут она? Кого спросить? К Владимиру Антоновичу обратились изуродованные болью и дряхлостью лица — зашамкали, закричали:

— Человек пришёл, человек!

— Сынок, ты к кому?

— Помощничек, иди сюда!

— Бо-ольно!

Все тянутся, всем от него чего-то нужно.

Быстрыми шагами — чтобы не зацепили, чтобы не удержали — пошёл Владимир Антонович по узкому проходу, стараясь не смотреть прямо в глаза старухам, потому что, если посмотришь, невольно обнадёжишь — вдруг ты и есть долгожданный «помощничек». Боковым зрением он фиксировал: «Не она… не она…» И увидел мамочку.

Та лежала точно в такой же позе, как недавним утром: на спине с полуоткрытым ртом и провалившимися щеками. Вытяжение ей налажено не было — или потому что уже не нужно?! Тем более что невозможно же спать в таком гаме, и если лежит она вот так, с отвалившейся челюстью, значит… Но почему тогда не уносят, не накроют хотя бы простынёй? Или никто ещё не заметил? Здесь могут долго не заметить…