— Почём сдаёшь? — подвалил чувак. С виду серьёзный.
Сколько за мотоцикл попросить можно?
— Десять штук, — говорю.
— Что так дёшево?
Эге, десять — это дёшево! Бля, лоханулся.
— Да так. Сдать надо быстро.
— А-а…
Постоял, позырил. Ну, бери резче, дёшево раз.
— Ладно, подумаю, — и отвалил.
Ебать мой хуй! Не взял! Это что за издевательство такое? Что за унижение? Ну ты чмо, мужик. Ты не просто чмо, ты петух конченный. Не будет тебе в жизни счастья, помяни моё слово.
— Скока?
Ещё один урод нарисовался. Пиздюк, лыбится. Сразу морду разбить ему захотелось. Если так дело пойдёт, брошу нахуй этот мотоцикл. Одни проблемы с ним. Уроню лучше какого-нибудь лоха — больше денег возьму.
— Десять.
Стоять на своём буду. Хоть десять и дёшево, но мотик левый. Его и за десять по ходу дела не сдашь.
— Десять, говоришь… — вроде как думает. — Ладно, щас пацанов приведу.
Ох ты, блин, ещё и пацанов он приведёт! Нихуя себе струя! Вы смотрите у меня, молодёжь, я стою, смотрю, слушаю, а потом нервничать начинаю. Хотите, чтобы я нервничать начал?
Парень ещё двоих привёл. Таких же недорослей. Те опять спросили цену, опять многозначительно стоять начали, смотреть.
— На ходу хоть? — спросил один.
— На ходу. Только бензина нет.
— Ну, — руками разводят, — раз бензина нет, скидывать надо. Давай за семь.
Типа я вообще тупой. Бак заправить — стольник, а я на три штуки скидывать должен. А, хер с вами!
— Бери за семь!
Опять думают. Да что за дела, ёпэрэсэтэ?!
И за семь не взяли. Отошли, поблуждали, потом вернулись минут через пять.
— Слушай, мужик! — мнутся, топчутся. — Семи нет у нас, только пять набрали. Отдавай за пять.
Теперь моя очередь подумать. Или хотя бы сделать глубокомысленный вид. Я вообще-то проклял уже всю эту барахолку, и задаром отдал бы этот мотоцикл, но надо же показать, что мне тяжело с ним расставаться.
— Да хороший же мотоцикл, пацаны! — восклицаю. — Совершенно нулячий. Муха не срала. Просто деньги позарез нужны, в семье трагедия, продавать приходится.
— Да понимаем, — кивают они. — Но ты нас тоже пойми. Когда есть бабло — оно есть, а когда нет — его нет.
— А, ладно, — типа, решился от сердца оторвать. — Забирайте!
Молодняк обрадовался, в карманы полез. Торжественно отсчитали мне пять штукарей. Я не менее торжественно передал им мотоцикл.
— Пользуйтесь! — и ручкой широкий жест сделал.
Ну что, Киря, идут дела потихоньку. Кто ты был неделю назад? Зэк вонючий. А теперь свободный человек, и лавэ на кармане имеется. Нет, дела делать можно! И жить можно! Всё возможно в этом мире, всё. Главное найти точку равновесия. Главное, выработать правильное отношение к жизни.
После столь удачной сделки в душе моей алым пламенем запылало умиротворение. Как-то всё не так уж надрывно показалось, проще. Захотелось выпить. Причём не пойла, а чего-нибудь хорошего. Коньячка захотелось.
В палатке, где готовили шашлык, отыскался и коньяк. В малюсенькой бутылочке, сто пятьдесят грамм всего. Я когда садился, таких ещё не продавали. Ну что, не просто же так коньяк лакать. Взял шашлык.
Только отошёл к столику, только первый кусок мяса на клык закинул, как меня вдруг кто-то по плечу хлопает. Я оборачиваюсь — мужик. Улыбается, за столик встаёт, глазами искрит радушно. Я к пике потянулся.
— Ну что, коммерсант, — говорит, — с удачной сделкой тебя.
Всё ясно. Щемануть хотят. Не, ребзя, не на того напали.
— Что, Киря, — недоумевает тот. — Не узнаёшь что ли?
Я опешил немного. Кто тут меня знать может? Смотрю в глаза этому ухарю, долго смотрю, пристально, и вижу — что-то знакомое в них, но узнать нет сил. Хотя понял, что как-то эта морда с зоной связана.
— Да Славка я! — воскликнул недоумевающий мужик. — Славка Топорев. Топор.
Потихоньку светлый образ этого Славки стал ко мне возвращаться. Был такой в колонии, был. Года на два раньше меня освободился. Сидел, насколько помню, за разбойное нападение. В больших авторитетах не ходил, но где-то там в свите вертелся. Так, обыкновенная зоновская мразь. Я за всё время на зоне и парой слов с ним не перекинулся, а тут вдруг такая тёплая встреча. Я не люблю, когда меня прошлое настигает. Да ещё таким неожиданным образом. И с чего это он подвалил ко мне?
Сходив к палатке, Топор вернулся с порцией шашлыка и бутылкой водки. Я от водки отказывался, но за встречу пятьдесят грамм всё же пришлось выпить. На меня опустилось напряжение — подозрительно всё это. Мы хоть и вместе сроки топтали, но у этой публики друзей не бывает. Ради денег любого на перо посадят. Я осторожно оглядывался по сторонам — нет ли с ним кого.
— Просто удача, что ты мне попался, — говорил улыбающийся раскрасневшийся Топор, когда его бутылка наполовину опустела. — Ты не поверишь, какая удача! Я тут дельце одно проворачиваю, и человека не хватает. Надёжный нужен, проверенный. А тут ты! Идеальная кандидатура.
Я по граммам тянул свой коньяк. Почему-то прислушивался к болтовне Топора.
— Что за дело? — спрашивал.
— Да-а, ерунда. Попросить человека, чтобы баблом поделился.
Я поморщился.
— Да знаешь ли… — говорю. — Я после зоны правильным стал. К тому же в деньгах особо не нуждаюсь.
Топор на мои слова минут пять ржал.
— Правильным? — сотрясал он плечами. — Хочешь сказать, ты этот мотоцикл честным трудом заработал? Ой, Кирюха, юморист ты!
Я молчал.
— Ты на эти пять штук всю жизнь прожить собрался? — продолжал он. — Не смеши. У тебя же кроме них нет ничего. Правильно?
Ну, кое-что есть. Хотя, конечно, немного.
— А здесь реальные деньги поднимешь. Ну, как реальные. Не миллионы конечно, но на первое время хватит.
— Сколько мне отойдёт?
— Сто. Не меньше.
— Лёгкое дело, говоришь?
— Да вообще плёвое. Я тут с одним корешем скоординировался. Третий нам нужен. Ты в самый раз годишься.
И я задумался.
Думал, думал, а потом взял и согласился.
Ближе к вечеру на грязнющей, разбитой «копейке», которую Топор купил здесь же, на барахолке, за какие-то гроши, мы причалили к некой лыжной базе под поэтическим названием «Дубки». Там Топор снял один из домиков, и мы завалились в этом холодном и крохотном срубе спать.
Дело намечалось на следующий день.
— Солнце красит майским светом, — голосил Топор, расхаживая в пятидесятисантиметровой зоне между кроватями, — стены древнего Кремля.
Я не спал давно, но, открыв глаза, потянулся и зевнул, как будто только очухался.
— Просыпается с рассветом, — взглянул он на меня и сделал одобрительную гримасу, — вся советская земля.
— Сколько времени? — спросил я, перемещаясь в сидячее положение.
— Пол-восьмого, — отозвался Топор. — Надо за час собраться, перекусить. Скоро человек приедет, тронемся.
— Что за человек хоть?
— Нормальный человек. Уважаемый. В общем-то, это он меня подтянул, так что он как бы за главного. Если крутого будет из себя лепить, внимания не обращай. У нас с тобой здесь свой интерес. Бабки срубим и попрощаемся с ним.
Так, что-то мало обнадёживающе звучит. Когда слышу такие предупреждения, надо ждать напряги.
— Киря, ты случаем не националист? — спрашивал Топор, причёсываясь у зеркала.
— А что? — отозвался.
— Я к чему это: ты к азербайджанцам как относишься?
— Твой человек — азербайджанец?
— Да. Это проблема?
Только азера на мою голову не хватало! Хотя какая мне нахер разница?
— Нет, — ответил. — Мне пофигу.
— Вот и отлично!
Я стал одеваться.
— Где тут столовка-то? — спросил.
— Здесь нет столовки, — ответил Топор, — так перекусим. Я захватил кое-что.
За утренней трапезой, состоявшей из батона, палки колбасы и баллона пива Топор вкратце поведал мне детали предстоящего дела. Поедет по трассе человек, объяснял он, вредный человек, гнилой человек. Не человек, а говно. Но как часто бывает в несправедливом подлунном мире у этого говна немеренно бабок. И вот сегодня он, говённый этот человек, нарыв на теле трудового российского народа, повезёт на тачке кучу денег. Прозорливый Топор вместе со своим уважаемым и не менее прозорливым азером, который пас этого нехорошего нувориша вот уже почитай год, узнали маршрут продвижения человека-говна и определили точку на трассе, где просто пиздец как удобно устроить на него облаву. Денег обсиженный мухами и опарышами кусок говна повезёт ориентировочно (в этом месте Топор задумался) тысяч триста (это типа по сто на троих, типа по-честному, снимаю с ушей лапшу), поэтому просто грех не экспроприировать данную сумму на нужды простых и не избалованных земными радостями ребят.
— В однёху что ли бабки повезёт? — поинтересовался я.
