Потом Маше тоже купили велосипед. Толя научил ее кататься, сначала придерживая велосипед вместе с Маней за багажник, а потом незаметно, потихоньку его отпуская. И ее ободранные от постоянных падений коленки, покрытые едва заживающими корками, все лето нагоняли страх на бабушку и мать...
- Ужас! Кошмар! - кричала Инна Иванна, увидев дочку после очередного падения с велосипеда. - Это просто смертельный номер!
А отец ругался, постоянно выправляя "восьмерки" переднего, здорово искалеченного Машкой колеса.
- Растрепа! - сердился отец. - Ты куда смотришь за рулем? Не видишь, что ли, ничего перед собой? Так и без головы остаться недолго!
- Там была кочка, которую я не заметила, - неловко объясняла Маня. - А потом курица бежала через дорогу... Или собака. Я не помню.
Папа, почему ты меня так не любишь?!.
Она сразу, крепко-накрепко привязалась к велосипеду, на удивление всем родным и знакомым. Ей казалось, что он увозит ее одну, навсегда, куда-то далеко, где ей обязательно надо быть и где ее ждет что-то необычное... Только он, ее любимый двухколесный, разрешал остаться наедине с самой собой и отчаянно броситься в разноцветную неизвестность.
Это была прекрасная иллюзия, игра воображения, мираж полного одиночества, ветреного в полном смысле слова побега, который нельзя остановить или прервать, пока крутятся и крутятся колеса. Потому что они крутятся...
Маша всегда мечтала как можно дольше оставаться одной, вместе со своими смутными мыслями и неясными впечатлениями. Она никогда не переставала бояться этого мира, всячески его от себя отталкивала всеми правдами и неправдами, любыми подходящими и не очень способами. Маня не хотела в нем жить: он оказался чересчур неожиданный для нее и слишком страшный своими разномастными открытиями. Она постоянно опасалась, что ее могут больно обидеть и грубо оскорбить и обязательно будут обманывать... Неизменно пыталась убежать от боли, спрятаться по мере сил от унижений и резкости... Раньше лишь у себя дома. Но его стены быстро поднадоели. И вот он, наконец, еще один ее спаситель - этот чудесный, поцарапанный, с облезлой краской, ломаный переломанный велосипед с поющими на бегу разнокалиберными спицами... Он может увезти в неизведанность и бесконечность, где нет людей, а значит, нет жестокости и хамства. И плюс к велосипеду - нескончаемые книги без всякого вкуса и выбора, дающие возможность забыться и уйти в выдуманное прекрасное далёко без всяких на то усилий. Лишь забейся с книгой в угол продавленного родного дивана...
- Ты слишком быстро читаешь, - заметила как-то Инна Иванна. - По-моему, просто перелистываешь страницы. Ну-ка, скажи, куда поехал герой этой повести, сбежав из дома?
Маня ответила. Инна Иванна очень удивилась.
Впрочем, она была совершенно права: Машка читала бессистемно, запоем, без проникновения в сюжеты и характеры. Но научить ее таким простым вещам у родителей не было желания и времени, а бегство в книги оказалось самым подходящим и лежащим на поверхности вариантом. Самым легким.
В раннем детстве Маня еще очень любила играть в "болтушки": она раскладывала своих кукол на диване и начинала им рассказывать придуманную ею сказку или "выводила" их на сцену, на ходу сочиняя незамысловатую пьесу. Истории менялись. Маша росла неистощимой на выдумки. Родителей и бабушку эти игры вполне устраивали: ребенок занимал себя сам и никому в доме не мешал.
Была еще бабушка Маня с роскошной огромной косой, мама отца, в честь которой, видимо, Машку и назвали, хотя в семье никто никогда не говорил об этом. Вторую бабушку Маня не любила и даже побаивалась: она часто строго заявляла о том, что нужно учиться, а мальчики Машу интересовать не должны. Тогда еще Маня ни о каких мальчиках даже не помышляла и удивлялась про себя.
Но поездки к бабе Мане на Ордынку, откуда обычно поздно вечером возвращались на такси - роскошь для семьи редкостная - радовали Машку необычайно. Особенно предвкушение такси.
- Обратно на машине поедем? - спрашивала она заранее, собираясь к бабушке.
И ликовала, услышав утвердительный ответ.
Бабушка Маня жила тоже в коммуналке, но в небольшой, вдвоем с дочкой, старшей сестрой отца, странной, полусумасшедшей Лизой. Говорили, что она стала такой после неудачной операции: удаляли аденоиды и что-то там повредили, видимо, задели нерв.
Лиза обожала единственную племянницу, закармливала ее домашними пирожками бабыманиного изготовления и рассказывала про свою работу на чулочно-носочной фабрике. Маша слушала из вежливости очень внимательно, ничего не понимала, уставала и начинала клевать носом.
Еще Маня любила поезда.
Поджидая светлыми летними бесконечными вечерами мать возле платформы, куда Маше категорически запретили подниматься, чтобы не пересекать рельсы, она усаживалась на край придорожной канавы среди пыльно-серых от железнодорожной гари кустов и деревьев, и смотрела на поезда. Ей нравился их ни с чем не сравнимый запах, их пронзительно-свистящие пугающие гудки, ветер, вырывающийся мощной тугой волной из-под колес и с размаха бьющий Мане в лицо. Из окон на Маню смотрели чьи-то незнакомые глаза, иногда чья-то рука, чаще детская, приветственно и дружелюбно махала Машке. Хотелось сесть в первый попавшийся поезд, не поинтересовавшись даже, куда он отправляется, и ехать долго-долго, без цели, без смысла, без друзей и родителей. А потом тоже совершенно неожиданно, просто по наитию, сойти на каком-нибудь далеком, полуразвалившемся, пустом перроне, и остановиться, не зная, куда идти, к кому обратиться и зачем вообще она оказалась здесь...
Впоследствии выяснилось, что ее детское желание разделяли многие поэты-песенники.
Маше почему-то очень хотелось увидеть летнюю Москву, но родители упрямо увозили ее на дачу в конце мая и возвращали обратно в последних числах августа.
- В квартире грязно, полно соседей, я брезгую туалетом и ванной, - говорила мать. - Хотя бы летом отдохнуть от этой помойки!
Инна Иванна долго не разрешала дочке пользоваться туалетом, и Маша возненавидела свой горшок.
- Мама, а какая Москва летом? - часто спрашивала Маня.
- Да никакая, - пожимала плечами мать. - Обыкновенная! Такая же, как весной и осенью. Только очень жаркая и пыльная.
Но Машка ей не верила. Ей казалось, что именно летом в городе происходят настоящие чудеса, когда она сидит на даче и ничего не знает и не видит. Неслучайно потом она провела целое лето вместе с Сашей...
Впервые Маня отправилась с родителями на юг в одиннадцать лет. Она ждала этого дня, с трудом представляя и воображая этот замечательный, таинственный вагон, купе, полки... Она нарисовала себе всю долгожданную поездку от начала до конца.
- А как ты там будешь раздеваться перед сном? - спросила Элечка, придвинув к подруге круглые добрые, блекло-защитные глаза. - Ведь там может четвертым оказаться мужчина или парень...
Маня смутилась. Почему у Элечки глаза навыкате? Очень некрасиво. Это ее портит куда больше, чем следы от ожогов. Впечатления и радость от поездки были испорчены напрочь. Но, кажется, эльфик именно этого и добивался...
- Мама, посмотри, тебе нравится этот мальчик?
Инна Иванна лениво выглянула из-под тента и нехотя посмотрела в ту сторону, куда культурная и воспитанная бабушкой дочь указывала подбородком.
- Это тебе он нравится, - резонно заметила Инна Иванна. - Мальчик как мальчик... В общем, ничего... Довольно интеллигентный. Но уж очень толстая мамаша. Иди искупайся. Но не торчи долго в воде!
При чем тут мамаша и ее толщина?
Маша задумчиво зашлепала к морю, загребая ногами горячий песок. Ей первый раз в жизни понравился мальчик... Почему? Что все это значит? Совершенно незнакомый, наверное, даже из другого города, в симпатичной белой кепочке от солнца...
На следующий день Маня выклянчила у матери точно такую же, попробовала ходить походкой незнакомца и стала учиться морщить нос от солнца точь-в-точь, как он.
- Не гримасничай! - строго сказала Инна Иванна, понаблюдав за дочерью. - У тебя будут ранние морщины.
Но морщины Машку пока не пугали. Зато вернувшись из Крыма на дачу, она целыми днями напролет рассказывала эльфику о мальчике, имени которого так и не узнала. Но в ее рассказах была целая история встреч и расставаний, огромная выдуманная поэма первой любви, поэтической и прекрасной, непохожей ни на какие другие...
Элечка выслушала все фантазии очень внимательно и доверчиво, а потом спросила:
- А как же Толя?
И нехорошо засмеялась.
Работа Маню не интересовала: только деньги на тряпки. Теперь она смогла, наконец, позволить себе и красивые костюмы, и дорогие сумки. Странно, но вещи перестали ее занимать тоже слишком быстро. Похоже, она придавала им какое-то несуществующее значение, видела в них чересчур серьезную и большую ценность, в действительности оказавшуюся смехотворной. Бабушка была права.
Мучило Машу одно: название той подмосковной станции, где жили Саша и Володя. Когда оно вдруг звучало рядом, она тосковала. Ей мучительно хотелось снять трубку, чтобы услышать: "Это Вовка...". И чтобы он говорил с ней. Просто говорил, и ничего больше. А каждый свой день рождения, в начале весны, Маня ждала звонка в дверь...
