— А дон Джорджо похоронил ее достойным образом? — спросил Доменико.
Его вопрос надолго повис в воздухе. Раффаэле терзался. То, что он должен был сказать, выворачивало ему душу. Но нужно было испить чашу до конца, не молчать.
— Дон Джорджо умер незадолго до нее. Он умер, как умирают старики, с улыбкой на губах, скрестив руки на груди…
— И как же похоронили нашу мать? — спросила Кармела, которая чувствовала, что Раффаэле не ответил на вопрос, что за этим молчанием кроется еще что-то ужасное.
— Я ничего не смог поделать, — прошептал Раффаэле. — Я приплыл слишком поздно. Был в море. Целых два дня. Когда я вернулся, ее уже похоронили. Это взял на себя новый кюре. Они похоронили ее в общей могиле. Я ничего не смог поделать.
Лица Скорта ожесточились от ярости. Они стиснули зубы. Взгляд их был мрачен. Слова «общая могила» ударили по ним, словно пощечина.
— Как зовут нового кюре? — спросил Доменико.
— Дон Карло Боццони, — ответил Раффаэле.
— Завтра мы пойдем к нему, — твердо сказал Доменико, и в его голосе все почувствовали, что он уже знает, что потребует, хотя сейчас он не хотел говорить об этом.
Они пошли спать, не закончив ужина. Никто из них не мог вымолвить и слова. Им необходимо было пережить свое горе в молчании.
На следующий день Кармела, Джузеппе, Доменико и Раффаэле поднялись рано утром. Нового кюре они нашли около церкви.
— Святой отец… — обратился к нему Доменико.
— Да, дети мои, чем я могу служить вам? — сладким голосом отозвался кюре.
— Мы — дети Немой.
— Чьи дети?
— Немой.
— Это не имя, — с легкой улыбкой на губах возразил дон Карло.
— Это ее имя, — сухо отрезала Кармела.
— Я спрашиваю у вас ее христианское имя, — повторил кюре.
— У нее не было другого.
— Чем я могу служить вам?
— Она умерла два месяца назад, — сказал Доменико. — Вы похоронили ее в общей могиле.
— Да, вспоминаю. Примите соболезнования, дети мои. Не печальтесь, ваша мать сейчас рядом с нашим Господом.
— Мы пришли к вам именно из-за погребения, — снова жестко произнесла Кармела.
— Вы же сами сказали, она была погребена, как положено.
— Она — Скорта.
— Да. Скорта. Пусть. Очень хорошо. Вот видите, оказывается, у нее есть имя.
— Ее надо похоронить как Скорта, — сказала Кармела.
— Мы похоронили ее как христианку, — поправил ее дон Боццони.
Доменико побледнел от ярости. Высокомерным тоном он произнес:
— Нет, святой отец. Нужно — как Скорта. Это записано здесь.
И он протянул дону Боццони бумагу, на которой Рокко и дон Джорджо засвидетельствовали свое соглашение. Кюре молча прочел его. Он вспыхнул от гнева и просто взорвался:
— Что это такое, что за соглашение? Это немыслимо! Наваждение, вот что! Уж не знаю даже, какая-то магия. Чего ради этот дон Джорджо подписал такое от имени Церкви? Он еретик, да. Скорта! Хорошенькое дельце! И вы еще говорите, что вы — христиане! Язычники, полные глупых предрассудков, вот кто жители этой деревни! Скорта! Она положена в землю, как все другие. Это все, на что вы могли надеяться!
— Святой отец… — попытался объяснить Джузеппе. — Церковь заключила с нашей семьей соглашение…
Но кюре не дал ему договорить. Он продолжал кричать:
— Это безумие! Соглашение с семьей Скорта! Вы бредите!
Он грубо отстранил их, освободив себе проход, и скрылся за дверью церкви.
Отсутствие детей Скорта не дало им исполнить свой священный долг: самим похоронить мать. Сыновья любовь требовала от них этого. Теперь, когда они вернулись, они решили почтить прах матери. Одиночество, общая могила, поруганное соглашение… слишком много обид. И они решили, что этой же ночью возьмут лопаты и пойдут вынести Немую из общей могилы. Чтобы она покоилась в собственной, вырытой ее сыновьями. И пусть она будет за оградой кладбища. Все лучше, чем навеки безымянная общая могила.
Наступила ночь, они собрались, как было договорено.
Раффаэле принес лопаты. Они, как воры, проскользнули в ограду кладбища.
— Мими… — обратился к брату Джузеппе.
— Что тебе?
— Ты уверен, что мы не совершаем святотатства?
И прежде чем Доменико успел ответить, прозвучал голос Кармелы:
— Общая могила — вот где святотатство!
— Ты права, Миуччия. Можно не колебаться.
И они молча вгрызлись в холодную землю общей могилы. По мере того как они углублялись, каждую лопату земли поднимать было все тяжелее. Им казалось, что в какой-то момент они разбудят сонм мертвых. Они старались унять дрожь. Не отшатываться перед вызывающим тошноту запахом, исходящим из-под земли.
Наконец лопаты ударились о крышку какого-то гроба. Им стоило больших усилий вытащить его наверх. На сосновой дощечке сверху они прочли вырезанное ножом слово: «Скорта». Их мать была там. В этом уродливом ящике. Похороненная как нищенка. Без мраморной плиты, без похоронной церемонии. Они подняли гроб на плечи и как заговорщики вынесли с кладбища. Потом двинулись вдоль стены, пока не дошли до маленькой площадки, где никто не мог их видеть. Вот здесь они ее и положат. Теперь оставалось только вырыть могилу. Пусть Немая чувствует в ночи дыхание своих сыновей. Когда они уже собрались приступить к делу, Джузеппе обернулся к Раффаэле и спросил его:
— Ты будешь копать с нами?
Раффаэле на минуту застыл. Ведь Джузеппе спрашивал его не просто о помощи, не о том, разделит ли он с ними труд, нет, речь шла о том, похоронит ли он Немую, как если бы он был ее сыном.
Раффаэле стал бледным, как полотно. Джузеппе и Доменико смотрели на него, ожидая ответа. Было ясно, что Джузеппе задал этот вопрос от имени всех троих Скорта. И он никого не удивил. Скорта ждали, какой выбор сделает Раффаэле. И у могилы Немой Раффаэле со слезами на глазах сжал черенок лопаты и ответил:
— Конечно.
Это означало, что он тоже стал одним из Скорта. Словно останки этой бедной женщины по-матерински благословили его. Теперь он будет их братом. Словно в их жилах течет одна кровь. Их братом. Он с силой сжимал черенок лопаты, стараясь не разрыдаться. Когда они начали копать, он поднял голову и его взгляд упал на Кармелу. Она была здесь. Рядом с ними. Молча стояла, не двигаясь. Смотрела, как они работают. И у него кольнуло сердце. Его вдруг охватило глубокое сожаление. Миуччия. Как она красива! Миуччия. Отныне он должен будет смотреть на нее только глазами брата. Он удушил в себе это сожаление, опустил глаза и изо всех сил откинул полную лопату земли.
Окончив свое дело и снова покрыв гроб землей, они долго молчали. Каждому хотелось на какое-то время погрузиться в свои мысли. Потом Доменико прервал молчание:
— У нас нет родителей. Мы — Скорта. Все четверо. Мы так решили. Отныне это имя будет нас согревать. Пусть простит нас Немая, но именно сегодня мы родились по-настоящему.
Было свежо. Они еще долго, опустив головы, тесно прижавшись друг к другу, стояли над взрытой землей. И этого имени, Скорта, было достаточно, чтобы согревать их. Раффаэле тихонько плакал. Ему была подарена семья. Братья и сестра, ради которых он готов был отдать свою жизнь. Отныне, да, отныне он будет четвертым Скорта, он поклялся в этом на могиле Немой. И он будет носить это имя. Раффаэле Скорта. Пусть презирают его в Монтепуччио, ему все равно. Раффаэле Скорта, он будет душой и телом сражаться за жизнь бок о бок с теми, кого любил и кого, как он думал, потерял, когда они уехали в Америку, а он остался один в Монтепуччио и был как безумный. Раффаэле Скорта. Да. Он клянется быть достойным этого нового своего имени.
Я пришла рассказать вам о путешествии в Нью-Йорк, дон Сальваторе. Если бы не ночь, я не осмелилась бы говорить. Но нас окружает темнота, вы спокойно покуриваете, и я должна выполнить свою миссию.
После похорон моего отца дон Джорджо собрал нас, чтобы поведать нам о своих планах. Он нашел маленький домик в старой части деревни, где наша мать, Немая, могла бы жить. В бедности, но достойно. Она устроилась бы там, как могла. А вот для нас нужно было найти другой выход. Здесь, в Монтепуччио, нам ничего не светило. Мы бы влачили свою нищету по улицам деревни с яростью существ, которых судьба низвергла в самые низы. Ничего хорошего из этого не получилось бы. Дон Джорджо не хотел обречь нас на жизнь в нищете и мерзости. Он придумал лучше. Он постарается достать три билета на пакетбот, который совершает рейсы между Неаполем и Нью-Йорком. Церковь оплатит расходы. Мы отправимся к этой земле, где бедняки строят дома выше неба и где судьба иногда наполняет деньгами карманы оборванцев.
Мы сразу же согласились. В тот же вечер, как мне помнится, безумные картины воображаемых городов крутились в моей голове, я без конца повторяла, как молитву: Нью-Йорк… Нью-Йорк… и у меня горели глаза.
