— Надо подумать. Вы идите, я побуду в одиночестве размышления, прикину неверные возможности человеческой разумности и технического хозяйства.
— Понимаю, Семен Петрович, думай, как не понять. Оставайся себе, приноравливайся.
И Парфенька поволок тяжелые, спасительные и от электричества бродни в гору, зная, что Сеня Хромкин не подведет, отыщет какой-нибудь выход. Это на взгляд он невидный, да на взгляд-то и сам Парфенька состоит из одних рыбацких сапог да заячьего малахая. Зато сапоги у него метровой длины, по самые втоки, а малахай большой, как подушка, на нем и вздремнуть можно, если придется.
— Ну, что решили? — спросил Витяй.
— Ничего. Думает. — Парфенька сел рядом с сыном на траву. — Она электрическая, сразу не решишь. — И объяснил про изоляцию на ногах.
Витяй мигом сбросил свои сапоги, притронулся к рыбине и ойкнул, а Сидоров-Нерсесян завел мопед и покатил в Хмелевку — доложить оттуда по телефону своему областному начальству. Пусть приезжают, слушай, сами и разбираются. Тут не какой-то простой браконьерский случай, а электрическая рыба неизвестной длины. Хорошо, бьет пока несильно, а если, слушай, сильно трахнет?
Сеня сломил розовую талинку, разровнял песок у кромки берега и, присев на корточки, стал вычерчивать план транспортировки рыбообразной невидальщины жизни. Первый вариант вышел неудачным от поспешности размышления дела, и он затоптал чертеж тапками, разгладил песок для повторной картины изображения.
Становилось жарко. Босая голова вспотела от внутренней напряженности температуры мысли, а также от внешнего воздействия атмосферы окружающей среды, поскольку площадь лысины была обширного пространства. Солнце уже успело подняться довольно высоко над лесом и сверкало ослепительным всемогуществом своего животворящего вещества для растительного мира посредством фотосинтеза.
Второй план-чертеж вышел гениально простым и потому убедительным: от берега к водовозке поставить один за другим несколько ленточных транспортеров с электромоторами (подключить можно к осветительной сети уткофермы), положить на транспортеры тело рыбы с косогора и по общему сигналу начать единовременное движение водовозной (теперь уже рыбовозной) машины и транспортеров. Через десять метров (на длину грузовика) — стоп, минутная остановка. Зачем? А чтобы в образовавшейся между рыбовозкой и крайним транспортером промежуток встал грузовик и поддержал провисшее тело рыбы. Затем продолжить движение, чтобы через десять метров опять подставить грузовик. Так, с подхватами рыбы у крайнего транспортера, и двигаться в сторону Хмелевки, пока не кончится вся протяженность этого чудородия.
— Значит, из воды ее подают транспортеры, а дальше тянут с перехватом машины? — раздался над ним знакомый бас.
Сеня вздрогнул от неожиданности, но не удивился, что над ним стоит рослый корпусной богатырь в мотоциклетном шлеме. Голос директора совхоза Мы-тарина, своего главного начальника, Сеня не забывал. Мытарин не раз заставал занятого деловым размышлением Сеню, пугал внезапностью своего громкого обращения, но Сеня не сердился: он любил молодого директора за смелую езду на мотоцикле, за благоволение техническим делам НТР, за страсть ко всяким исключительным событиям и фактам происшествий. Сегодня Мытарину повезло не меньше Парфеньки и других жителей Хмелевского района в видах патриотической гордости от явления небывальщины жизни посреди громкого существования злободневности.
— Похоже, настраиваешься вытаскивать что-то бесконечное? — уточнил Мытарин.
Сеня кивнул блестящей плешью и легко, как молодой, поднялся с корточек.
— На всякий случай непредвиденности, Степан Яковлевич. Меньший минимум из большого максимума протяженности сделаем в любой период времени. Дар природы надо беречь.
— Молодец! — засмеялся Мытарин. — Идем послушаем допрос главного героя этого чуда. Надо же отмочить такое!
Сеня оглянулся и увидел на бугре, кроме водовозки, красной пожарной машины и директорского мотоцикла ИЖ, «жигуленка» с синей мигалкой на крыше. Рядом с ним стояли Парфенька с Витяем и двое милиционеров — длинномерный подполковник Сухостоев и короткий Федя-Вася, участковый старшина, перепоясанный ремнем и плотно притянутый к желтой пистолетной кобуре. Законная фамилия у него Пуговкин, но все, как обычно в Хмелевке, звали по-уличному Федей-Васей, перестроив так его имя-отчество.
История поимки рыбы, которую излагал Парфенька, не занимала Сеню, и он, постояв из вежливости рядом с Мытариным, отошел в тенечек под ветлу, где дремал кривоносый пожарник. Витяй тоже заскучал под стальным взглядом Сухостоева и ушел вслед за Сеней — полежать на прохладе, покурить.
А Мытарин с какой-то детской любознательностью слушал Парфеньку, вникал во все вопросы, которые задавал Федя-Вася, и с улыбкой поглядывал на неприступно молчащего Сухостоева, который все еще не мог поверить в реальность свершившегося.
— А протокол для чего? — спросил Мытарин.
— Для порядка, — сказал Федя-Вася, не привыкший удивляться. Поправил на капоте «жигуленка» блокнот и, прежде чем продолжить допрос, разъяснил: — Что такое протокол? Документ, Какой документ? Следственный. На какие вопросы отвечает следствие? На главные семь вопросов: что? кто? где? когда? как? при каких обстоятельствах? с какой целью?
В отличие от многодумного Сени Хромкина, занятого изобретательством и мировыми вопросами, Федя-Вася был трезвый практик жизни и считался самым кратким и отчетливым человеком — он рассуждал в форме вопросов и ответов.
— Какая леска на спиннинге? — спросил он Парфеньку.
— Хорошая, — сказал Парфенька. — Плохая лопнула бы.
— Отвечать не вообще, а конкретно: сечение? производство? фирма изготовления?
— Да японская, миллиметровка, поводок стальной. А блесна белая, из серебряной ложки. Пелагея залает, если увидит.
— Это к делу не относится.
— Как не относится, когда на серебряную блесну взяла!
— Пелагея не относится, а не блесна.
— Ложка-то Пелагеина, чудак-человек. А я Пелагеин супруг, муж, короче сказать. Не относится! Кого хошь спроси, все так же скажут.
— Ты должен пререкаться на допросе? Не должен. Вот и отвечай на мои вопросы.
— А я что делаю! — Парфенька снял заячий пестрый малахай, вытер им вспотевшее лицо и опять надел. Он еще робел под грозным взглядом подполковника Сухостоева, начальника всей районной милиции, но участкового Федю-Васю уже не боялся совсем и без робости глядел на директора совхоза Мытарина.
Федя-Вася, однако, продолжал нажимать:
— В районной газете сообщалось, что ты мечтаешь поймать трехметровую щуку. Было такое или это придумали Мухин и Комаровский?
— Было.
— А почему поймал длиннее задуманной?
— Такая попалась.
— Но ты, наверно, втайне мечтал о такой или это она сама явилась, бесконечная?
— Мечтал. — Парфенька виновато опустил голову: тут он сознавал, что пересолил, не надо мечтать так далеко. Что ему, больше всех надо? Но ведь не для себя хотел — для родимой Хмелевки.
— На сколько метров ты мечтал?
— В длину?
— Не в ширину же.
— Ширину я прикидывал обыкновенную, а то не вытащишь.
— Мы о длине говорим.
— Длина сперва виделась на три метра, потом стала расти и сделалась такая большая, что и сказать нельзя и руками не разведешь, потому что какие тут надо руки, когда немыслимая протяженность без конца, без краю.
Сухостоев наконец разомкнул тонкие губы:
— Голову надо проветривать, Парфеня.
— Как так?
— Малахай почаще сымай, вот как, особенно летом. Натворят черт знает что, а милиция разбирайся. — И Сухостоев полез на цистерну рыбовозки еще раз убедиться в нелепой реальности.
— Вытащим, — успокоил его Мытарин. — Мой механик вон уж и план составил.
— Я знал, что приноровится, — обрадовался Парфенька. — Сеня такой, завсегда выручит. Только поскорей давайте, а то она задохнется.
— Воду чаще меняйте.
— Это мы знаем, Степан Яковлевич. Скажите только, чтобы пожарника отсюда не сымали. Ладно?
— Сделаем.
Федя-Вася сердито постучал двуствольной ручкой по капоту «жигуленка»:
— Мы занимаемся чем? Допросом. А вы делаете что, товарищ Мытарин? Отвлекаете допрашиваемого. Прошу отойти.
— А почему, собственно, допрос? Преступник, что ли? Он подвиг совершил, настоящий трудовой подвиг.
–: Это еще неизвестно.
— Как неизвестно? Вот она, рыба, перед вами. Видели когда-нибудь такую?
С цистерны мягко спрыгнул на траву подполковник Сухостоев, похлопал ладонью об ладонь, отряхивая возможную пыль.
— Видели, товарищ Мытарин, видели, — сказал он с усмешкой. — Я лично еще раз осмотрел. Подвиг это или преступление — дело не наше, определят потом. А протокол никогда не помешает. Так, старшина?
