— А какая разница? — спросил я, берясь за старомодный бритвенный станок, чтобы побрить клиента.
— Разница есть. Понимаешь, Темыч, дорогой ты мой человек. есть в нашей работе алгоритм оптимальных действий. Он отработан годами и позволяет делать все быстро и без ошибок. И работа эта теперь и твоя тоже, так ведь? А потому, чтоб все было ровно и четко, не надо пытаться въехать — зачем то, зачем это. Надо просто действовать по алгоритму. И со временем ты сам поймешь, зачем маска должна оставаться в холодильнике. Видишь, как все просто.
Кивнув в ответ, я продолжал брить плотную длинную щетину Спиридонова, стараясь делать это точно так, как много лет назад учил меня тот самый Вова Бумажкин, стоявший сейчас у гроба. Он пристально смотрел на мои действия. И через несколько секунд подошел, не удержавшись.
— Бритву ровнее веди, не отрывай ее, а то порезы останутся, — услышал я из-за спины. — Вот, правильно. А чего так медленно-то?
— Чтоб не порезать, — оправдывался я, не прекращая работу.
— Через час он нам даже без порезов не нужен, — вздохнул Вовка. — Дай-ка сюда.
Забрав у меня станок, он стал быстро заканчивать мою работу, приговаривая: «Ведь ничего сложного, да?» «Лажа номер три», — щелкнуло у меня в голове. Надежда на достойный результат первого рабочего дня рухнула, разлетевшись брызгами утренних ошибок.
— Так, давай я его в гроб положу, — с жалобной ноткой сказал я, когда Вова отложил бритву.
— Лучше следующего вези, — услышал я голос Старостина, который уже поставил на подкат второй гроб.
Выдача набирала темп, загоняя бывшего водочного пиарщика в неумолимый цейтнот. Когда брил пятого покойника, капли моего пота изредка срывались с кончика носа, падая на лицо мертвеца. Десять с лишним лет сидячей офисной работы не лучшим образом отразились на физической форме бывшего санитара. Когда выдачи подошли к концу, я уже изрядно устал. Было самое время закончить рабочий день, а ведь он даже не подобрался к зениту. Основные нагрузки были еще впереди. Дежурный врач уже несколько раз подходил к нам, чтобы поинтересоваться, когда же мы наконец начнем вскрывать. И если на выдаче я больше ассистировал ребятам, то вскрытия были моей основной задачей. На паузу надеяться не приходилось. «А все не так просто, как казалось», — признался я себе, жадно глотая сырую холодную воду из чайной кружки, изрисованной дурацкими цветочками.
— Дудин и Проклова, — сказал Старостин, подходя ко мне.
— На вскрытие? — риторически спросил я.
— Нет, на прогулку, — шутливо съязвил тот. И добавил: — Давай побыстрее, а то врачи уже напрягают. Савельев будет делать.
Снова взявшись за ручку подъемника, я повез трупы в секционный зал. Сперва двоих, ведь стола всего два. Есть, правда, еще и третий, в малой секционной. Но она предназначена для особых случаев, вроде вскрытия инфекционных больных и визитов разных комиссий. А потому про нее можно забыть. Работать со мной будет доктор Владимир Владимирович Савельев, с которым я мельком познакомился утром. Седой мужчина около шестидесяти, с удивительно атлетичной фигурой для его лет, он уже с нетерпением ждал начала секционного дня.
Расположив мертвецов на столах, я стал вынимать из белого железного шкафа врачебные инструменты, мысленно прокручивая последовательность действий, которую я хорошо помнил. Но одно дело помнить, а другое — вскрывать. Ведь я не делал этого больше пятнадцати лет.
Больше всего беспокоила первая фаза этого кровавого вонючего процесса — вскрытие черепной коробки. Немецкая циркулярная пила, специально сделанная для того, чтобы пилить людские кости, лежала на подсобном металлическом столе, обмотанная длинным черным хвостом электропровода, с кисточкой штекера на конце. Мы были лишь второпях представлены друг другу Вовкой Старостиным и толком не знакомы. Как я справлюсь с дорогущей и довольно опасной хищницей, я не знал. Но найти общий язык было необходимо. Я то и дело косился на нее, устанавливая над ногами покойников небольшие анатомические столы и раскладывая на них инструменты для доктора Савельева. Пинцеты, ножницы разного калибра, зонды и большой острый нож.
Мой набор был куда скромнее. Короткий пузатый реберный нож, маленький тонкий скальпель бритвенной остроты, нож ампутационный малый, узкий, словно стилет, и та самая пила, изрядно тревожившая меня. Взяв две пол-литровые стеклянные банки, наполнил их формалином из прозрачного зеленоватого жбана, напоминавшего супницу. Поставил на столы, чтобы врач складывал в них фрагменты органов для биопсии. Вынув из пластикового бака дряблое ветхое полотенце, разорвал его на несколько частей, обернув ими ручки своих ножей. И понял, что для проведения аутопсии по Шору все готово. Осталось понять, готов ли я. Но это станет ясно в процессе.
Взяв несколько секунд паузы, санитар Антонов собирался с духом, тщательно представляя себе предстоящую работу.
— Когда же мы уже-таки начнем? — услышал я за спиной вкрадчивый голос Владимира Владимировича, стоявшего в дверях секционной.
— Уже начали, — заверил я его. И взял в руки нож.
(Дальше следует официальное предупреждение от автора. Лицам с неустойчивой психикой, излишне впечатлительным, беременным женщинам, подросткам, если книга по какой-то случайности попала им в руки, рекомендуется пропустить следующее ниже описание вскрытия. Ровно до слов «все, я снова был в деле». Оно может вызвать у вас негативные эмоции, чего бы мне совершенно не хотелось).
Подойдя к Дудину с торца стола со скальпелем в руке, я в несколько приемов сделал длинный разрез, протянувшийся по голове от одного уха к другому. Отделив небольшой участок скальпа от черепной коробки, взял его через тряпку, чтобы не соскользнули с резиновые перчатки. И мощным плавным движением потянул вперед, к носу покойника, завернув скальп на его лицо. Передо мною был оголенный череп. Отложив скальпель, с некоторой опаской взял со стола пилу, включив ее в розетку. Пробубнив «так, аккуратненько», нажал на клавишу выключателя. Опасная машинка ожила, звонко заголосив высоким металлическим фальцетом. И я стал делать первый распил. Погрузив круглое жало циркулярки в череп Дудина, в районе виска, повел его по верхней части головы к противоположному виску, вычертив полукруглую линию. Скупые капли темной мертвой крови полились на секционный стол. Вынув пилу, повернул ее и принялся делать второй распил, который также шел от виска к виску, но в нижней части головы.
Неожиданно легко справившись с первым шагом аутопсии, я облегченно вздохнул, гордясь собой, и вернул пилу на место, выдернув из розетки. Череп распилен, пила в порядке, все мои пальцы — на месте, к тому же абсолютно целые. Это была победа. И я стал двигаться дальше. Вставив реберный нож в щель верхнего пропила, немного пошевелил его, и отпиленная часть черепа чуть отошла, явив бледно-розовый мозг. Засунув в расщелину пальцы, потянул на себя и оторвал легко поддавшуюся коробку. Передо мною был головной мозг, опутанный тонкими синими линиями вен. Следующий шаг — аккуратно целиком извлечь его. Взяв малый ампутационный нож, узкий и длинный, двумя пальцами оттянул на себя лобные доли, перерезал тонкие нитки глазных нервов. Потом, сдвинув грецкий орех мозга, отделил его нижнюю часть, перерезав пленку твердой оболочки. И запустив руку поглубже в черепную коробку, бережно изъял то, чем думал, мечтал, обижался, завидовал, жалел и злился Дудин, когда был жив. И держа его двумя руками, положил на анатомический стол. «Молодчина, Темыч, все хорошо», — похвалил я себя. Но большая часть работы была еще впереди. Вернувшись на исходную позицию, взялся одной рукой за пустую голову, снизу, ближе к шее, и с немалым усилием приподнял труп. А другой рукой запихнул подголовник ему под лопатки.
Теперь все готово для следующего этапа — изъятия органокомплекса, от языка до прямой кишки. Сперва — длинный разрез, тянущийся от горла до паха. Аккуратно рассекаем брюшину, чтобы не повредить кишечник. Затем длинными продольными движениями отделяем плоть от грудины с обеих сторон. Она отходит, словно расстегнутая рубаха. Все тем же пузатым реберным ножом прорезаю хрящ ключицы и, навалившись на нож всем своим весом, одним движением вспарываю ребра. И с другой стороны. Оттягиваю грудину, разрезая соединительную ткань, которая удерживает кость снизу, и кладу ее в изголовье стола. Таким обнаженным гражданин Дудин не был еще никогда.
Взяв окровавленной перчаткой чистое полотенце, которое скоро окажется внутри мертвеца, вытираю пот с лица, переводя дух. «Что бы сказали мои бывшие коллеги, увидев меня за работой в новой должности?» — подумал я тогда. А ведь это просто работа, вовсе не адский спектакль. Если следовать современной моде, меня вполне можно было бы назвать «менеджером секционного зала».
Бросив взгляд в проем приоткрытой двери, увидел Вовку Старостина, с любопытством смотрящего на мое первое за долгие годы вскрытие, одним махом преобразившего пиарщика в санитара.
